Великие завоеватели

«Он любил не всякую славу и искал ее не где попало…»

Эти слова, сказанные об Александре Македонском древнегреческим писателем и историком Плутархом в его «Сравнительных жизнеописаниях», как нельзя лучше характеризуют великого полководца. Ведь именно благодаря его «разборчивому» тщеславию, широте взглядов и страсти к познанию мира он, по словам украинского историка В. Л. Карнацевича, «сумел создать державу, равной которой не знало человечество», «раньше, чем ученые, сумел постичь все многообразие, но одновременно и единство ойкумены». Военная и политическая деятельность Александра, ставшая «величайшим потрясением и для древней Европы, и для древней Азии», соединила «истории этих частей света», «превратив их в одну – всемирную историю». Эта деятельность была смыслом его жизни, которая, как справедливо отмечает историк, «представляла один большой поход, перманентную войну», где «одна победа влекла за собой другую». Его война никак не могла закончиться, ибо, «форсировав реку, Александр узнавал, что там, за горизонтом, есть еще одна река, еще города, еще народы». И он «не мог спать спокойно, зная, что есть места, где он не бывал, где не знают его имени». Эта потребность великого завоевателя в нескончаемом движении была весьма точно подмечена еще древнеримским историком Аппианом, который в своей «Гражданской войне» писал: «…Чтобы образно охарактеризовать жизненный путь и власть Александра, можно сказать, что он завладел всей землей, которую он видел, и умер, помышляя и мечтая об остальной».

Это подтверждают грандиозные планы, которые вынашивал великий македонянин буквально накануне своей внезапной кончины. Вот что пишет о них В. Л. Карнацевич: «В последние месяцы своей жизни Александр разрабатывал планы завоевания всего средиземноморского мира. Он собирался нанести поражение Карфагену, захватить Северную Африку и Испанию, утвердиться в Сицилии, совершить поход вплоть до Геракловых столпов (современный Гибралтарский пролив). Для осуществления всех этих планов велись интенсивные подготовительные работы: строились корабли, набирались и обучались команды в Финикии и Сирии. В Вавилоне царь приказал соорудить верфи и вырыть огромный бассейн, рассчитанный на тысячу кораблей». Однако ни осуществить эти планы, ни увидеть плоды своей государственной политики, выразившиеся впоследствии в развитии мировой торговли и экономики, в формировании так называемой эллинистической культуры – своеобразного сплава европейских и азиатских традиций, – Александр Македонский уже не успел. Он ушел из жизни, не достигнув и 33 лет, но оставив после себя на карте мира уникальное образование – крупнейшую мировую монархию древности, простиравшуюся от македонского Стримона до Инда, и массу загадок, над которыми вот уже более 24 столетий бьются ученые всего мира.

И это неудивительно. Ведь достоверных исторических материалов, повествующих о событиях того времени, в которое он жил и творил свою мировую державу, практически не осталось, а то, что нам известно, написано много столетий спустя после его смерти. Вот как характеризует документальные свидетельства о жизни Александра Македонского В. Л. Карнацевич: «Мы судим о нем и его делах по нескольким уже неоднократно прокомментированным и разобранным, буквально по словам и фразам, источникам, авторов которых отделяли от описываемых ими событий порой сотни лет. Плутарх, Арриан, Квинт Курций Руф пользовались, конечно, трудами, которые были написаны значительно ранее – вероятно, современниками или даже знакомыми Александра, но не всегда мы можем понять, что было точно передано более поздними исследователями, а что ими же додумано. Не говоря уже о том, что и современники не были чужды сочинительству. Информация, которая доходила из Азии в Европу, могла по дороге обрасти совершенно фантастическими подробностями, а зачастую эти подробности были следствием хорошо продуманной идеологической кампании. Так что нам приходится относиться к Александру не только как к конкретному историческому деятелю, а именно как к персонажу. Персонажу собственной, вне всякого сомнения, удивительной жизни и написанной об этой жизни истории».

В ней все, начиная с рождения, было окружено тайной. В народе бытовало мнение, что отцом Александра был вовсе не одноглазый царь Македонии Филипп, а высшее божество, которое привечала по ночам в храме его мать Олимпиада[1]. Сама она то поддерживала, то опровергала эти слухи. И вот, провожая сына в персидский поход, царица якобы сказала ему о том, кто же из небожителей являлся его «настоящим» отцом. Впоследствии Александр широко эксплуатировал эту легенду о своем сверхъестественном происхождении.

В истории его царствования и завоевания Востока вообще немало таинственного и туманного. До сих пор остаются во многом предметом догадок причины и цели, побудившие молодого царя броситься в столь неслыханную военную, политическую и религиозную авантюру, каким стало завоевание Персидской империи и части Индии. В описаниях древнегреческих и древнеримских авторов весьма противоречивыми выглядят как многие поступки Александра, так и черты его характера. В силу этого одни авторы воспевают его как героя, свершившего великие деяния и наделенного большим умом, знаниями, силой, мужеством и способностью владеть собой, другие, напротив, корят за склонность к порочным страстям, излишнюю импульсивность и впадание в крайности. В частности, по мнению римских стоиков, македонский царь был лишь карикатурой на героя, больным человеком с нездоровым воображением, не умеющим владеть собой и ставшим жертвой собственной невоздержанности. Вот что, к примеру, писал о нем Луций Сенека: «Несчастного Александра гнала и посылала в неведомые земли безумная страсть к опустошению, или, по-твоему, здрав умом тот, кто начал с разгрома Греции, где сам был воспитан? Кто отнял у каждого города то, что там было лучшего, заставив Спарту рабствовать, Афины – молчать? Кто, не довольствуясь поражением многих государств, либо побежденных, либо купленных Филиппом, стал опрокидывать другие в других местах, неся оружие по всему свету? Чья жестокость нигде не остановилась, уставши, – наподобие диких зверей, загрызающих больше добычи, чем требует голод? Уже множество царств он слил в одно; уже греки и персы боятся одного и того же; уже носят ярмо племена, свободные даже от власти Дария, а он идет дальше океана, дальше солнца, негодует, что нельзя нести победу по следам Геракла и Диониса еще дальше, он готов творить насилие над самой природой. Он не то что хочет идти, но не может стоять, как брошенные в пропасть тяжести, которые не могут остановиться в своем падении, пока не упадут на самое дно».

Древние историки оставили нам порой совершенно противоположные мнения о характере и наклонностях великого завоевателя. Так Квинт Курций Руф в своей знаменитой «Истории Александра Македонского», отдавая должное его мужеству, выносливости, презрению к опасности, быстроте в решениях, верности своему слову, в то же время нелицеприятно пишет о многих присущих ему чертах: «Едва отступили настоятельные заботы, как душа Александра, куда более стойкая на войне, чем на досуге и покое, стала добычей низменных страстей, и тот, кого не сломило оружие персов, был поражен пороками. Беспрерывные пиры, нездоровые до утра попойки и увеселения с толпами распутниц, всяческое погружение в чужеродные обычаи. Перенимая их, будто они лучше родных, царь оскорблял чувства и взоры своих соплеменников, и многие из прежних друзей стали к нему враждебны». А вот Плутарх не усматривал в поведении великого македонца ничего порочного: «И к вину Александр был привержен меньше, чем это обычно считали, думали же так потому, что он долго засиживался за пиршественным столом. Но в действительности Александр больше разговаривал, чем пил, и каждый кубок сопровождал длинной речью. Да и пировал он только тогда, когда у него было много свободного времени. Если же доходило до дела, Александра не могли удержать, как это не раз бывало с другими полководцами, ни вино, ни сон, ни развлечения, ни женщины, ни занимательные зрелища».

Такой же противоречивый психологический портрет можно найти и у современных историков. «Перед нами возникает образ титанической личности, фигура противоречивая, но обаятельная. Человек огромных амбиций и широких взглядов, в целом расчетливый военачальник и политик, поступки которого, однако, часто совершались под влиянием мгновенного импульса. Практик и идеалист в одном лице. Рыцарь и деспот. С такой неоднозначностью столкнется каждый, кто займется исследованием биографии великого завоевателя», – так характеризует Александра Македонского В. Л. Карнацевич. И хотя перед авторами этой книги не стояла задача полной и всесторонней характеристики личности этого выдающегося полководца, эти и другие мнения историков, особенно тех, кто жил в непосредственной временной близости от него, немаловажны для поиска ответа на самые главные загадки, оставленные им потомкам: что послужило причиной (или причинами) его внезапной смерти и где находится место его последнего упокоения?

Загадочный Недуг

Александр Македонский скончался скоропостижно, не дожив четырех месяцев до 33 лет. Он ушел из жизни в расцвете сил, процарствовав всего лишь двенадцать лет и десять месяцев. По свидетельству всех его древних биографов, солнце его жизни закатилось в Вавилоне жарким июньским вечером 323 года до н. э. Что же касается конкретной даты, то чаще всего называются 10, 11 или 13 июня. Но, поскольку до сих пор не найдено ни одного материального памятника, прямо указывающего на тот скорбный день, достоверность этих чисел ничем не подтверждена, и в исторической литературе можно встретить более десяти разных дат ухода великого полководца по юлианскому календарю – от мая 324 года до сентября 323 года до нашей эры.

Единственным документальным свидетельством, позволяющим уточнить день его смерти, может служить надпись на фрагменте глиняной таблички, хранящейся в Британском музее Лондона. Она гласит, что Александр Македонский скончался 11 июня 323 года до н. э. Далее древний автор отмечает, что небосвод в этот момент был покрыт тучами, словно сами небеса скорбели о кончине великого человека.

В описании протекания и симптомов его внезапной болезни как древние, так и современные историки почти единодушны: разнятся лишь некоторые детали и комментарии к ним. Все биографы указывают на то, что охватившая царя загадочная лихорадка длилась две недели. А началась она после продолжительных пиров и увеселений, пришедших на смену длительному трауру, объявленному по умершему столь же внезапно в мае того же года молодого грека Гефестиона – друга и любовника Александра. Первое пиршество, по словам немецкого историка С. Фишера-Фабиана, состоялось в доме у грека Неарха, одного из приближенных полководца: «В конце мая 323 года до н. э. по улицам Вавилона пронесся хамсин[2], принесший из пустыни песчаную бурю и затмивший небо. Он словно знаменовал собой последний день великого траура по Гефестиону Смерть друга была большим горем для Александра, но он решил, что хватит предаваться печали. Жизнь напоминала о себе, и когда Неарх пригласил его на праздничный пир, Александр ответил согласием».

В ту же ночь, когда гости Неарха уже начали расходиться, царь получил новое приглашение. Вот как описывает последующие события известный австрийский историк античности Фриц Шахермайр: «Только что закончился роскошный пир в честь Неарха и флота; уже брезжило утро, и царь почувствовал себя усталым. Но тут Медий, отпрыск фессалийского княжеского дома, пригласил его на короткий веселый завтрак. Царь охотно принял приглашение. Ему нравился Медий, после смерти Гефестиона он предпочитал его общество всякому другому. Это был третий грек в ближайшем окружении царя (после Неарха и Евмена). Царя мало заботила ревность македонян; он приблизил к себе фессалийца, так как ценил его естественное и непринужденное поведение, тонкий ум и литературные увлечения. Итак, за ночным пиром последовал еще один, утренний. Потом царь принял ванну, удалился к себе и проспал весь день… К вечеру царь вновь был бодр и велел передать Медию, что посетит его».

Только во время второго застолья у фессалийца, где вокруг Александра собрался тесный кружок из двадцати его приближенных, которые продолжали пить из серебряного кубка Геркулеса, вмещавшего шесть литров, и произносить тосты во славу друг друга, царя вдруг охватила сильная жажда, и он стал пить много не разбавленного водой вина. «Могло показаться, что он хочет погасить внутренний жар, – пишет Ф. Шахермайр. – И, может быть, врач уже замечал, что начинается сильная лихорадка?» На таких пирах Александр обычно любил беседовать с гостями на литературные темы, читать произведения греческих поэтов. Не обошлось без поэзии и на этот раз: «Чтобы показать, что Дионису трудно с ним справиться, царь цитирует обширные фрагменты из «Андромеды» Еврипида, виночерпий Иолл[3] снова наполняет кубок царя и, предварительно налив из него немного на ладонь, пробует вино, затем подает его царю, – пишет Фишер-Фабиан. – Тот пьет большими глотками, но вдруг издает стон, прижимает сжатые кулаки к животу и опускается на пол».

Упоминание о том, что Александр неожиданно почувствовал острую боль в животе, есть практически у всех древних биографов царя. Диссонансом по отношению к их описаниям выступает лишь рассказ Плутарха, который, ссылаясь на другого греческого автора, опровергает это: «Некоторые писатели утверждают, будто Александр осушил кубок Геракла и внезапно ощутил острую боль в спине, как от удара копьем, – все это они считают нужным измыслить, чтобы придать великой драме окончание трагическое и трогательное. Аристобул же сообщает, что, жестоко страдая от лихорадки, Александр почувствовал сильную жажду и выпил много вина, после чего впал в горячечный бред и на тридцатый день месяца десия умер». Здесь мы сталкиваемся с первым противоречием в описаниях древних историков.

Но вернемся к работе Ф. Шахермайра. Изучив по трудам древних ход развития болезни день за днем, он описывает его следующим образом: «Когда к утру Александр вернулся во дворец, то почувствовал не только усталость, но и жар. По привычке он выкупался и попытался поесть. Однако начался приступ, вынудивший его прилечь тут же, в купальне, сильная лихорадка и полная беспомощность, столь характерные для малярии, обрушились на него. Когда приступ прошел, Александр не смог подняться, и его на носилках отнесли к алтарям, чтобы он мог совершить там обычные жертвоприношения. Потом его перенесли в покои, где царь до вечера отдыхал. Вечером он призвал к себе военачальников. Четко и твердо Александр дал указания о порядке начала экспедиции: на четвертый день должна была выступить армия, на пятый – флот. Вместе с флотом в поход отправится и царь. Так он назначил сроки не только для войска, но и для себя самого». По всей видимости, Александр, а может быть, и его личный врач Филипп, посчитал, что случившийся приступ был только следствием ночных пирушек или одной из эпизодических лихорадок Востока, с которыми ему уже приходилось сталкиваться. Поэтому врач назначил своему венценосному пациенту рвотное средство, а через некоторое время – слабительное. Об опасной болезни мыслей ни у кого еще не возникло.

Время шло, но, несмотря на сон и отдых, облегчение не наступало. Александра томили давящий зной Вавилона, внутренний жар и ощущение свинцовой тяжести. Только в летнем дворце на берегу Евфрата, где его разгоряченное тело почувствовало дуновения свежего ветерка и прохладу, недуг ненадолго отступил. Однако весь следующий день царь вынужден был опять провести в спальне, а поздно вечером у него начался второй приступ, и он всю ночь прометался в постели. После этого Филипп пригласил еще двух врачей, которые решили дать царю жаропонижающее – отвар листьев плюща в смеси с вином. В результате утром у Александра еще хватило сил, чтобы принять ванну и принести жертвы богам. Затем он принял флотоводца Неарха и говорил с ним об общих планах, дальнейших экспедициях и океане. Несмотря на непривычную для молодого и сильного полководца слабость, тот старался побороть страшный недуг силой воли и продолжал заниматься своими обычными делами.

Но, по словам древних историков, на следующий день состояние Александра резко ухудшилось. По-видимому, именно этот день и стал решающим для исхода болезни. Возможно, что и сам Александр теперь осознавал, что ему вряд ли удастся справиться с недугом. Шахермайр пишет: «Он захотел вернуться во дворец и повелел, чтобы туда прибыли высшие военачальники. Это был его последний приказ». Дальнейшее он описывает исключительно на основе Эфемерид – придворных летописей[4]: «На следующий день силы больного совсем иссякли. Александра перенесли во дворец, где он задремал, но когда проснулся, то уже не мог говорить от слабости. Он еще узнавал своих военачальников. Пердикка не отходил от ложа больного, и умирающий передал ему кольцо с царской печатью[5].

С каждым днем в покоях больного становилось все тише, а вокруг дворца росло беспокойство и волнение. До тех пор, пока не были отменены приказы о начале экспедиции, войска не теряли надежды и веры в силу своего всепобеждающего царя. Но когда прошли все назначенные сроки, а известия о больном становились все менее утешительными, когда военачальники стали переговариваться друг с другом только шепотом, возникло страшное подозрение, перешедшее затем в уверенность: любимый царь уже умер, и это пытаются скрыть. Старые воины – теперь это были уже не те люди, которые бунтовали в Описе и отказывались идти вперед на Гифасисе, а верные воины, разделявшие с царем невзгоды, опасности и победы, – собрались и проникли во дворец. Их пустили к умирающему. И они проходили один за другим, без оружия, осторожно и тихо ступая, мимо царя, который не мог уже говорить и приветствовал их только движением глаз. Чудом казалось, что он еще жив; последнее, что он видел на этой земле, были его верные воины.

Надежды уже не было. После того как помощь не пришла ни от Амона, ни от богов Греции, приближенные в отчаянии решили просить ее у вавилонского бога-врачевателя. Местные жрецы наставили их, как совершить обряд, испрашивая помощь от болезни. Мрачен был ответ божества: «Для царя лучше оставаться там, где он пребывает теперь».

Доктора не смогли вылечить царя; нижняя часть тела у него была парализована, не спадала высокая температура. На следующий день наступил конец. Все кончилось: Аравийская экспедиция, всемогущая власть, претензии на божественное происхождение, всепобеждающая воля, беспримерное творческое начало, планы мирового господства, империя. Остался человек, который тихо уснул, чтобы никогда уже не проснуться. Вечером 28 десия (приблизительно 13 июня) Александр умер».

С этого дня история Македонской империи начала свой новый отсчет, закончившийся ее полным распадом, а внезапная кончина ее основателя на многие века стала предметом исторических расследований. И поныне существует немало всевозможных версий о причинах загадочного недуга Александра: от отравления до чрезмерного пьянства или заражения инфекционными болезнями. Есть среди них и так называемая мистическая версия, основанная на неблагоприятных предзнаменованиях, с которыми пришлось столкнуться македонскому царю незадолго до смерти. И хотя она не может служить основанием для серьезного исторического исследования, не упомянуть о ней нельзя.

Дурные предзнаменования, или Кара богов

Как и большинство людей того времени, Александр Великий верил в приметы, предсказания астрологов и прорицателей. А к концу жизни, по словам Плутарха, он и вовсе стал необычайно суеверным: «Исполненный тревоги и робости, Александр сделался суеверен, все сколько-нибудь необычное и странное казалось ему чудом, знамением свыше, в царском дворце появилось великое множество людей, приносивших жертвы, совершавших очистительные обряды и предсказывавших будущее. Сколь губительно неверие в богов и презрение к ним, столь же губительно и суеверие, которое подобно воде, всегда стекающей в низменные места…»

До и после каждого мало-мальски значительного события в жизни Александра обязательно приносились жертвы богам, испрашивались советы у оракулов, проводились гадания по внутренностям жертвенных животных. Как правило, царь относился к мнению жрецов и предсказателей достаточно серьезно и при принятии важных решений руководствовался их рекомендациями. Но были и исключения. Древние историки упоминают об отдельных случаях, когда, уверовав в свою силу и могущество, Александр пренебрег предостережениями предсказателей. Речь идет главным образом о тех дурных предзнаменованиях, которые наблюдались в последние годы его жизни и сулили молодому царю утрату власти. Одним из них стал случай в царском зверинце, когда на большого красивого льва вдруг напал домашний осел и ударом копыт убил его. Большинство знамений прямо указывали на скорую потерю Александром короны, и это не могло его не тревожить. Об одном таком случае рассказывает Плутарх: «Однажды Александр, раздевшись для натирания, играл в мяч. Когда пришло время одеваться, юноши, игравшие вместе с ним, увидели, что на троне молча сидит какой-то человек в царском облачении с диадемой на голове. Человека спросили, кто он такой, но тот долгое время безмолвствовал. Наконец, придя в себя, он сказал, что был привезен сюда по морю и очень долго находился в оковах; только что ему явился Серапис, снял с него оковы и, приведя его в это место, повелел надеть царское облачение и диадему и молча сидеть на троне. Александр, по совету прорицателей, казнил этого человека, но уныние его еще усугубилось…»

Аналогичный случай, который якобы произошел с царем весной 324 года до н. э. во время плавания по Евфрату, описывает и С. Фишер-Фабиан: «Александр спустился между тем вниз по Евфрату, велел восстановить одни каналы, изменить русла других и, наконец, достиг устья реки и открытого моря. То, что произошло на обратном пути, привело его команду в ужас: царь сам вел корабль, держа рулевое весло обеими руками. Порывом ветра сорвало и унесло в воду его головной убор вместе с диадемой. Один из финикийских моряков тотчас же прыгнул в море, выловил царский убор, а диадему надел на голову, чтобы освободить руки, – так было легче плыть. Высший знак царского достоинства на голове простолюдина – это предвещало беду. «Вели убить его, о великий, и ты уничтожишь дурное предзнаменование!» – посоветовали ему ясновидящие. Но Александр рассудил иначе: «Отхлещите его бичами за неуважение к диадеме и наградите тысячей драхм, потому что он был проворнее и смелее многих из вас».

Еще одна «коронная» история была описана известным советским писателем-фантастом Иваном Ефремовым. В одном из своих романов он упоминает о короне из черного металла, которая якобы и послужила причиной тяжелой болезни и смерти Александра. А дело было так. Во время индийского похода македонец нашел в какой-то деревушке маленький храм, в нем – корону богов. Гордый завоеватель потребовал, чтобы жрецы отдали корону ему. «Берегись, – предупредил Александра верховный жрец, – эту корону может надеть только тот, в чьих жилах течет кровь богов. Человек же, прикоснувшись к черной короне, упадет замертво». Александр, уверенный в своем божественном происхождении, только посмеялся над этими словами. Он надел корону и вышел на ступени храма. Вдруг великий полководец пошатнулся и, потеряв сознание, упал на землю. Черная корона скатилась с его головы. А когда Александр пришел в себя, то оказалось, что он практически ничего не помнит о своих грандиозных планах покорения мира. Пытаясь вернуть внезапно утраченную память, македонянин вернулся в Вавилон, где через некоторое время ослабел от непонятной болезни и умер. Стоит подчеркнуть, что нет никаких документальных подтверждений этой истории, поэтому исследователи считают ее всего лишь выдумкой знаменитого фантаста.

В действительности же серьезные предупреждения великий завоеватель получил накануне его вступления в Вавилон. Сначала он прислушался к словам прорицателей, но затем все же пренебрег ими. С. Фишер-Фабиан описывает это происшествие таким образом: «Когда в 331 году до н. э. Александр подошел к стенам Вавилона, городские ворота распахнулись, и сатрап Мазей был готов устроить ему триумфальный прием. Однако на сей раз его вступлению в город решили воспрепятствовать, но не солдаты (для этого не хватило бы сил), а двое халдеев. Они просили передать царю, что звезды говорят, будто ему грозит беда, если он войдет в Вавилон. Александр, как мы знаем, верил в предзнаменования – как в добрые, так и в дурные. Тем не менее, он заподозрил неладное, сопоставив два факта: щедрое финансирование работ по восстановлению Этеменанки (вавилонской башни) и рост доходов жрецов. Они саботировали строительство и использовали деньги для «более важных дел».