Людмила Варламова
Александр Грин
ОТ АВТОРА
«Потому ли, что первая прочитанная мной, еще пятилетним мальчиком, книга была «Путешествие Гулливера в страну лилипутов» – детское издание Сытина с раскрашенными картинками, или стремление в далекие страны было врожденным, – но только я начал мечтать о жизни приключений с восьми лет»1 – так начинает «Автобиографическую повесть» Александр Грин.
И далее на протяжении многих страниц рассказывает, как зародилась эта жажда приключений в душе юного мечтателя из Вятки, как захотелось ему на простор синих морей, как упорен он был в своем желании и какие испытания выпали на его долю…
Шестнадцатилетним юношей он отправился покорять сверкающее сияние океана. Ему удалось совершить только три морских плавания, но этих впечатлений хватило, чтобы стать непревзойденным певцом моря и морских странствий. Он расцветил реальные события своим воображением и подарил нам незабываемые образы матросов, капитанов и прекрасных парусных кораблей… Его перу покорились и тайны Вселенной и сокровенные тайны души человеческой.
Чем же близок нам сегодня этот писатель, начавший творить в самом начале ушедшего уже XX века? Что созвучное нашему бурному и стремительному времени содержится в его книгах? Почему мы вновь и вновь раскрываем томики со знакомым именем на обложке и погружаемся в феерический мир гриновских фантазий, как будто хранятся в них ответы на жгучие вопросы современности?
Здесь не может быть однозначного ответа. К Грину приходят по-разному. Одни открывают его для себя в ранней юности. Другие, напротив, постигают мудрость его поэтической прозы лишь в зрелые годы. А бывает так, что верность Грину сохраняется на всю жизнь.
Утонченный психологизм и высокая интеллектуальность, тончайший лиризм и мягкий юмор, пронзительная грусть и предельный накал страстей – все это присутствует на страницах гриновских книг, удовлетворяя самые разнообразные и взыскательные вкусы.
Просмоленных канатов запахИ очертанье бригантин…В каютах – не музейных залах,Живешь ты, Александр Грин,В зачитанной знакомой книжке,Где капитаны и моря,В зрачках расширенных мальчишки,Смотрящего на якоря,В искателях неутомимых,Идущих курсом фордевинд,Мечтой прекрасною томимых,Живешь ты, Александр Грин! 2Глава I
Мир детства – книжный и реальный
Жизнь писателя и его творчество… Взаимосвязь этих понятий несомненна как неразрывное единство исписанной страницы и прожитого, перечувствованного писателем дня. Только через призму реальных фактов биографии можно постичь глубину авторской мысли, причудливую вязь его ассоциаций, символику его образов.
Грин – человек закрытого типа: он не собирал скрупулезно архивов и мало говорил о себе, оправдываясь тем, что все рассказал в своих книгах. И все же, признавая за художником его безусловное право – хранить в тайне внутреннюю душевную жизнь, мы стремимся заглянуть в Зазеркалье, чтобы в блистательных образах гриновской фантазии найти отражение его земного бытия.
Писатель Александр Грин, выступивший в литературе апологетом морской романтики, родился от моря очень далеко.
Его отец, польский дворянин Стефан Гриневский, будучи гимназистом 6-го класса Витебской губернской гимназии, вместе с отцом Евзебием Гриневским, дедом писателя, участвовал в Польском восстании 1863 года, направленном против самодержавия. Во время столкновений Евзебий Гриневский был убит, а Стефана арестовали «по делу об учениках Витебской гимназии, покушавшихся сформировать мятежную шайку» и выслали в Сибирь, лишив «личных прав» и родового имения Якубёнки, которое располагалось на территории современной Беларуси.
Через несколько лет Гриневскому было разрешено переехать в Вятскую губернию, куда Стефан прибыл в 1868 году. Он жил случайными заработками, брался за любую работу, а когда получил разрешение состоять на государственной и общественной службе, поступил письмоводителем губернской земской больницы в Вятке, где прослужил 35 лет.
В 1872 году, в возрасте двадцати девяти лет, Стефан обвенчался с Анной Лепковой, дочерью отставного коллежского секретаря Стефана Федоровича Лепкова, русской по национальности. Анне на тот момент исполнилось только пятнадцать лет. Ее отца в живых уже не было, и для юной девушки из небогатой семьи это была, видимо, неплохая партия.
Жила молодая чета ласково и дружно, но детей долго не было. Родившийся спустя семь лет мальчик умер через несколько месяцев. Гриневские воспитывали приемную дочь Наташу, найденную на паперти, и не теряли надежды на появление собственного ребенка.
Долгожданное событие свершилось в небольшом городке Слободском Вятской губернии, где некоторое время на пивоваренном заводе служил Стефан Гриневский. 23 (11) августа 1880 года родился сын Александр, вошедший впоследствии в мировую литературу под псевдонимом Грин.
Весной 1881 года отец вновь получил место в губернской земской больнице, и семья переехала из Слободского в Вятку (ныне Киров). Переезд происходил на лошадях, когда еще повсюду лежал снег. С этим событием связаны первые жизненные впечатления, сохранившиеся в душе будущего писателя: темное высокое небо, сплошь усыпанное ярко мерцающими звездами, скрип снега под полозьями, чувство великого безмолвия – непередаваемые красоты северной вятской природы.
Вятка тех лет – это небольшой губернский город, значительно удаленный от столиц. Но вместе с тем это город славных культурных традиций, где был свой театр, большая публичная библиотека, множество училищ… Антонина Степановна Лапина, сестра Грина, рассказывала: «Я помню Вятку и не забуду никогда Александровский сад на высоком берегу, и музыку по праздникам, и собор, и соборную площадь, и парады на площади в царские дни, как это было красиво! Вятка моего детства и юности была чудесная!»3
Все это имело немаловажное значение для формирования духовного облика Грина. Когда не хватало живых впечатлений, он черпал их в книгах. Читал, по его собственному выражению, «бессистемно, безудержно, запоем». Уже в пятилетнем возрасте стал складывать буквы в слова.
Девяти лет Саша был отдан в Вятское реальное училище, где учился с 1889-го по 1892 год. Учился он неровно, хотя по развитию был значительно выше своих сверстников, и часто его ответ на вопрос учителя звучал, «как энциклопедия». Примерным поведением не отличался, и в классных журналах сохранилось немало записей с описанием его проступков: «бегал по коридорам», «читал постороннюю книгу», «пускал бумажных галок»…
А вскоре Александр был исключен из училища. Как он иронично объясняет это в «Автобиографической повести», «меня погубили сочинительство и донос».
Грин рано проявил способности к творчеству. Его сочинения отличались оригинальностью, свежестью, хотя и редко удостаивались высокой оценки. Чаще отзыв был таким: «Написано отлично, но не на тему». Он пробовал писать стихи, посылал их в журналы, но ответа не получал. Однажды сочинил насмешливое стихотворение о своих классных наставниках в подражание пушкинскому стихотворению «Собрание насекомых»:
«Инспектор, жирный муравей,Гордится толщиной своей. . . . . . . . . . . . . . .Капустин, тощая козявка,Засохшая былинка, травка,Которую могу я смять,Но не желаю рук марать.. . . . . . . . . . . . . . .Вот немец, рыжая оса,Конечно – перец, колбаса…. . . . . . . . . . . . . . .Вот Решетов, могильщик-жук…. . . . . . . . . . . . . . .Упомянуты, в более или менее обидной форме, были все, за исключением директора: директора я поберег»4.
Об этом стало известно преподавателям, и гром не замедлил грянуть: последовало исключение.
Страшась гнева родителей, Саша Гриневский решил «бежать в Америку», но, отсидевшись в городском саду, к вечеру вернулся домой. «Как ни подговаривал я раньше кое-кого из учеников бежать в Америку, как ни разрушал воображением всякие трудности этого «простого» дела, – теперь смутно почувствовал я истину жизни: необходимость знаний и силы, которых у меня не было»5.
Отец пытался уговорить школьное начальство принять сына снова, но оно было неумолимо. И тогда осенью того же 1892 года он устроил Александра в Вятское городское училище. Оно принадлежало к разряду низших мужских общеобразовательных учебных заведений, языков там не преподавали. После его окончания юноши могли поступить в средние специальные учебные заведения или стать мелкими служащими в канцеляриях, банках, почтово-телеграфных конторах.
Пребывание в городском училище не оказало сколько-нибудь заметного влияния на формирование характера будущего писателя. Его любимыми занятиями продолжали оставаться одинокие игры, охота, чтение.
В восемь лет Саша открыл для себя Пушкина. Много лет спустя, став уже известным писателем, он написал статью со странным на первый взгляд названием «Воспоминания о Пушкине», где есть такие строки: «Я знаю его всю жизнь».
В двенадцать лет Грин знал русскую классику «до Решетникова включительно», увлекался зарубежной приключенческой литературой. Особенно любил книги Жюля Верна, Фенимора Купера, Густава Эмара, Эдгара По.
«Прочитанное в книгах, – вспоминал писатель впоследствии, – будь то самый дешевый вымысел, всегда было для меня томительно желанной действительностью»6.
Книги помогали забыть о жестокой обстановке училища, трудном положении в семье. Мать умерла рано – тридцати семи лет, когда Саша был еще подростком. Кроме него осталось трое детей: Антонина, Екатерина и совсем маленький Борис.
Отец женился вторично на вдове почтового чиновника, но отношения у старшего сына с мачехой не сложились. По существу, Саша был предоставлен самому себе.
«К тому времени, – рассказывал Грин, – у меня начал складываться идеал одинокой жизни в лесу – жизни охотника. <…> Я любил шум леса, запах мха и травы, пестроту цветов, волнующую охотника заросль болот, треск крыльев дикой птицы, выстрелы, стелющийся пороховой дым; любил искать и неожиданно находить»7.
Вскоре родилось желание стать моряком, благодаря чему Грин надеялся удовлетворить свою жажду путешествий.
В 15 лет на пристани реки Вятка увидел Александр двух юношей в белой матросской форме – учеников штурманских классов. Впечатление было необычайной силы: «Я остановился, смотрел как зачарованный на гостей из таинственного для меня, прекрасного мира. Я не завидовал. Я испытывал восхищение и тоску»8.
Эта встреча решила судьбу. Через год, получив аттестат об окончании городского училища, 23 июня 1896 года шестнадцатилетний Саша Гриневский покидает родной дом, стремясь «проникнуть за золотые ворота моря»9.
В соломенной шляпе и высоких охотничьих сапогах, с ивовой корзиной в руках, где под сменой белья лежали краски, которыми юный искатель приключений собирался рисовать где-нибудь в Индии, на берегах Ганга, он поднялся на борт парохода, чтобы начать свой путь в Одессу.
«Я долго видел на пристани, в толпе, растерянное седобородое лицо отца, видел, как он щурился против солнца, стараясь не потерять меня из виду среди пароходной толпы.
Я тоже стоял и смотрел, махая платком, пока пароход не обогнул береговой выступ. Тогда я, с сжавшимся сердцем, пошел вниз.
Был я и смятен и ликовал. Грезилось мне море, покрытое парусами…»10
Глава II
Странствия морские и сухопутные
Дорога в Одессу – первое дальнее путешествие Александра Гриневского. Он наслаждался уже тем, что едет, жадно впитывая картины открывшейся перед ним настоящей большой жизни.
Впечатления переполняли: это и плавание пароходом до Казани, это и поездка по железной дороге, во время которой он впервые увидел паровоз: «Когда извозчик подъезжал к вокзалу, я увидел низко над землей два огненных глаза, силуэт трубы, услышал пыхтение, стук и догадался, что это есть тот самый паровоз, о котором я до сих пор лишь слышал и читал в книгах. Паровоз показался мне маленьким, невзрачным, я представлял его с колокольню высотой»11.
На пути лежали Москва, Киев, крупные вокзалы и маленькие полустанки… Было множество встреч, множество волнений, но не было сомнения в стремлении стать моряком! Впоследствии Грин писал: «С 6 рублями в кармане, с малым числом вещей, не умея ни служить, ни работать, узкогрудый, слабосильный, не знающий ни людей, ни жизни, я нимало не тревожился, что будет со мною. Я был уверен, что сразу поступлю матросом на пароход и отправлюсь в кругосветное путешествие»12.
И вот наконец Одесса… Шумный веселый южный город был великолепен, он удивлял, ошеломлял! Строки «Автобиографической повести» замечательно передают трепет юного сердца: «Уже потрясенный, взволнованный зрелищем большого портового города, его ослепительно-знойными улицами, обсаженными акациями, я торопливо собрался идти – увидеть наконец море… Я вышел на Театральную площадь, обогнул театр и, пораженный, остановился: внизу слева и справа гудел полуденный порт. Дым, паруса, корабли, поезда, пароходы, мачты, синий рейд – все было там…»13
Для поступления в мореходные классы требовался опыт морской службы, но все попытки Александра устроиться на какое-либо судно встречали лишь насмешки… Деньги, данные отцом в дорогу, быстро закончились. Несколько месяцев Александр жил впроголодь, перебиваясь случайными заработками, но не мог расстаться с мечтой о морской службе.
И мечта побеждает! В конце августа Гриневский поступил юнгой на пароход «Платон» и отправился в каботажное плавание вдоль берегов Крыма и Кавказа. Пароход заходил почти во все портовые города побережья. Тогда он впервые побывал в Феодосии, Севастополе и Ялте, которая особенно поразила его воображение: «Весь береговой пейзаж Кавказа и Крыма дал мне сильнейшие впечатления по рассыпанным блистательным созвездиям – огни Ялты запомнились больше всего. Огни порта сливались с огнями невидимого города. Пароход приближался к молу при ясных звуках оркестра в саду. Пролетел запах цветов, теплые порывы ветра; слышались далеко голоса и смех»14.
Матросская наука давалась нелегко (впоследствии Грин опишет ее подробно и ярко в «Алых парусах»), но он не разочаровался, так как был погружен в свое собственное представление о морской жизни. Море по-прежнему привлекало Александра. Однако вскоре он был ссажен на берег за неуплату очередного взноса за обучение.
Вновь поиски работы, жизнь впроголодь – и первое плавание на парусном судне. Небольшая шхуна-дубок, на которой Александр в декабре 1896 года отправился из Одессы в Херсон, была тихоходна и неуклюжа. Хозяин жестоко эксплуатировал подростка: ему приходилось выполнять обязанности матроса, повара, грузчика. Но он воспринимал ситуацию иначе и позднее вспоминал, что «дубок» был для него не дубок, а чилийская или австралийская шхуна. Ему казалось, что грузит он не тяжеленную черепицу, а слитки золота, и об одном лишь жалел, что не было на судне пистолетов и абордажных крючьев…
Романтик, мечтатель, он уже тогда преображал реальную жизнь в соответствии со своим идеалом…
Было в биографии Грина и одно заграничное плавание. Весной 1897 года он устроился матросом на пароход «Цесаревич», который направлялся в Африку. Судно заходило в Стамбул, Смирну, а также Александрию. Это был единственный заграничный порт, где Гриневскому довелось сойти на берег. Там увидел он пыльные широкие улицы, колодцы, пальмы, канаву с мутной водой… Посидев около нее, юноша возвратился на пароход и рассказал товарищам романтическую историю о том, что будто в него стрелял бедуин, но промахнулся, а красавица арабка подарила розу…
На обратном пути из Александрии его исключили из состава команды, а по возвращении «Цесаревича» в одесский порт списали на берег. Причину Грин впоследствии объяснил так: «Уволили меня за сопротивление учебной шлюпочной гребле; этому бессмысленному занятию предал нас капитан «Цесаревича», пленившийся артистической работой веслами английских моряков»15.
В августе 1897 года Александр был вынужден вернуться домой в Вятку – нечем было жить. Там он пробыл почти год. Тяжелое материальное положение семьи (на попечении отца находилось уже пятеро детей, включая пасынка Павла и годовалого сына Николая, родившегося в новом браке), напряженные отношения с мачехой заставили Александра поселиться отдельно. Получая небольшую помощь от отца, он всячески пытался найти занятие: служил писцом в одной из местных канцелярий, переписывал роли для театра, иногда участвуя в спектаклях в третьестепенных ролях, недолго посещал железнодорожную школу, где готовили телеграфистов, кондукторов и тому подобное.
Но мечты о море не оставляют юношу. Год спустя Александр Гриневский вновь едет к морю, на этот раз в Баку, надеясь найти счастье на берегах Каспия.
Здесь он сразу окунулся в своеобразный южный колорит. Узкие старинные улочки, дышащие тайнами Востока, нефтяные вышки, берег Каспийского моря – всё это выглядело романтично и живописно. Но за внешними красотами скрывалась жесточайшая эксплуатация, нищета, бесправие «людей дна», невозможность вырваться из суровых обстоятельств, и это Александру удалось испытать полной мерой.
Позднее в своей автобиографии Грин писал: «Летом 1898 года я уехал в Баку, где служил на рыбных промыслах, на пароходе «Атрек» (комп. «Надежда»), а больше всего был Максимом Горьким»16.
Бакинские страницы «Автобиографической повести» с описанием «свинцовых мерзостей жизни» как бы дополняют трилогию Горького. «Жизненные университеты» Грина оказались не легче. Год, проведенный в Баку, – один из самых трудных в судьбе Александра. Вместо «живописного труда плаваний» ему пришлось грузить сваи в порту, счищать краску со старых пароходов, гасить пожары на нефтяных промыслах… Он часто голодал, оставаясь без крова, ночевал в пароходных котлах, под опрокинутыми лодками, иногда просто под открытым небом. Чтобы не умереть с голоду, брался за любую работу.
Затем, измученный приступами малярии и потеряв надежду стать моряком, Александр возвращается домой. С осени 1899 года живет в Вятке, работает в железнодорожных мастерских, чиновником особых поручений, банщиком на станции Мураши неподалеку от Вятки. Работы там было немного, Александр много читал. И вскоре, наверное, не без влияния прочитанных книг, жажда приключений вновь овладела его сердцем.
В феврале 1901 года Александр пешком отправляется на Урал.
«Там я мечтал разыскать клад, найти самородок пуда в полтора – одним словом, я все еще был под влиянием Райдера Хаггарда и Густава Эмара», – с мягкой иронией рассказывал впоследствии Грин17.
Но реальность предстала перед мечтателем из Вятки в совершенно ином виде.
Позднее, в автобиографическом очерке «Урал», Грин опишет много мрачных и тяжелых картин из жизни золотоискателей, в которой за кажущейся романтикой скрывался нелегкий изнурительный труд, грязь, нищета, пьянство.
И хотя Александру удалось некоторое время поработать на Урале на Шуваловских золотоносных приисках, самородков он так и не нашел. Все попытки устроить собственную судьбу по примеру своих любимых героев успехом не увенчались. И тогда он решил пойти в армию. Этот отчаянный шаг был продиктован стремлением обрести, наконец, устойчивые средства к существованию и выбиться из беспросветной нужды.
Глава III
Солдат, революционер, влюбленный…
Как родилось это непростое решение, Грин рассказал в очерке «Тюремная старина»: «После того как я вернулся с Урала, прошли осень и зима. Я опять не мог никуда устроиться, жил кое-как на деньги отца в тесной, дешевой комнате и плохо соображал о том, как же мне быть. <…> Иногда удавалось переписать роли для театра или больничную смету, но в общем на свои заработки прожить я не мог. <…> Прошло лето, а осенью отец спросил меня: “Саша, что же ты думаешь делать?”».
Что мог сказать я ему? Мне было смертельно жаль старика отца, всю жизнь свою трудовую положившего на нас, детей, и в особенности на меня – первенца, от которого ждали, что он будет инженером, доктором, генералом…
– Я пойду в солдаты»18.
Пребывание Грина на военной службе, длившееся менее года, – яркий пример его мощного противоборства обстоятельствам. «Моя служба в армии, – вспоминал впоследствии писатель, – прошла под знаком беспрерывного и неистового бунта против насилия»19.
Всё вызывало протест: бессмысленная муштра, бесправие солдат, жестокость командиров… Едва ли не половину срока своей службы Грин находился в карцере. Завершился этот бунт побегом.
В марте 1902 года Александр Гриневский зачислен рядовым в 213-й Оровайский резервный батальон, стоявший в городе Пензе, а в ноябре того же года «исключен из списка батальона бежавшим».
Побег ему помогают совершить революционеры. Александр впервые встретился с ними во время службы в армии, тогда же стал читать запрещенную литературу, посещать тайные собрания, выполнять поручения.
«Всё, что я знал о жизни, – рассказывал со временем Грин, – повернулось разоблачительно-таинственной стороной; энтузиазм мой был беспределен»20.
По первому слову эсера-вольноопределяющегося (пропаганду в Оровайском батальоне вели эсеры) он взял пачку прокламаций и разбросал их во дворе казармы. А вскоре после побега, снабженный паспортом на имя пензенского мещанина Александра Степановича Григорьева, он уже вел революционную пропаганду в городах средней полосы России. Он выступал в рабочих кружках в Нижнем Новгороде, Саратове, Тамбове.
Из Гриневского даже пытались сделать террориста, для чего он две недели провел «в карантине» в Твери, но вскоре вернулся в Нижний Новгород, так как был признан негодным для террористического акта.
В рассказе «Карантин» Грин устами своего героя Сергея говорит, как укрепилась в нем убеждение о недопустимости террора. Поэтическая русская природа, общение с простой девушкой из народа породили в Сергее сначала сомнение, а потом яростный протест против террористических планов, и он выходит из игры, поняв, что у него, как и у его товарищей, нет права убивать.
Так началось разочарование Гриневского в деятельности эсеров. Однако он пока продолжал работать в эсеровской партии в качестве пропагандиста и осенью 1903 года прибыл с этой целью в Севастополь.
Стояла ясная крымская осень, и город, изрезанный множеством бухт, был особенно прекрасен. В этом красивом романтическом городе Константин Паустовский узнал гриновский Зурбаган. Да и сам Грин признавался, что некоторые оттенки Севастополя вошли в его города: Лисс, Зурбаган, Гель-Гью, Гертон.
Здесь Гриневский выступал перед солдатами и матросами и проявил себя необычайно одаренным пропагандистом. Он обладал талантом убеждать, способностью говорить о сложных вещах просто, доходчиво, увлекательно.
Участник революционных событий в Севастополе 1903 года Григорий Чеботарев вспоминал, что выступления Гриневского пользовались особым успехом. В этих выступлениях окреп дар владения словом, который в дальнейшем сделает Грина одним из наиболее оригинальных писателей.
В Севастополе он сотрудничал с местными революционерами. И хотя этот город из-за Черноморского флота представлял для противников режима большой интерес, но описанная Грином организация севастопольских революционеров вызывает улыбку: «Я приехал в Севастополь на пароходе из Одессы. <…> Неподалеку от тюрьмы стояла городская больница. В ней был смотрителем один старик, бывший ссыльный; к нему я пришел со своим паролем, и он отвел меня к фельдшерице Марье Ивановне, а та отвела меня к Киске, жившей на Нахимовском проспекте.
Киска была центром севастопольской организации. Вернее сказать, организация состояла из нее, Марьи Ивановны и местного домашнего учителя, административно-ссыльного.
Учитель был краснобай, ничего революционного не делал, а только пугал остальных членов организации тем, что при встречах на улице громко возглашал: “Надо бросить бомбу!” или: “Когда же мы перевешаем всех этих мерзавцев?!”»21.
Все описанные Грином персонажи имели реальных прототипов, но особо следует остановиться на Киске. Под этой партийной кличкой скрывалась Екатерина Александровна Бибергаль. Ей было на тот момент 23 года. «В меру высокая, тоненькая, с легкой походкой, с тонкими чертами лица, с головкой, обрамленной, как ореолом, русыми пышными, волнистыми волосами, с карими, лучистыми глазами, она была обаятельна. Голос нежный, чистый», – так девушку описывают современники22. Очаровательная внешность соединялась в ней с необычайным революционным энтузиазмом, который Екатерина унаследовала от отца, известного народовольца Александра Николаевича Бибергаля. В Севастополь она была сослана под надзор полиции, но это не мешало ей активно участвовать в революционной деятельности и там.
Любовь, вспыхнувшая к ней у Александра Гриневского, окрашивалась романтическим ореолом опасности, тайны. Часто им приходилось вместе бывать на сходках, вместе выступать перед матросами или солдатами.
Об одном из таких выступлений Грин рассказывал: «Однажды ночью на Артиллерийской слободке состоялось первое мое свидание с рядовым Палицыным, невзрачным рябоватым солдатиком. Через Киску он распространял в казармах революционную литературу. Киска, бывшая тут же, убедила Палицына созвать собрание рядовых, на котором я должен был с ними говорить. <…> Я сказал им так много и с таким увлечением, что впоследствии узнал лестную для меня вещь: оказывается, один солдат после моего ухода бросил с головы на землю фуражку и воскликнул: