– Цемуки стали большими белыми зверями. Так случилось однажды. Потому что слишком были сильны и слишком желали войны. Им хотелось завладеть всей планетой и всеми источниками Живого металла.
Мэй сморщила нос, демонстрируя явное недоверие. После дернула плечами и сказала:
– Не знаю даже, что сказать. Все это странно. Люди не превращаются в зверей, такого не бывает.
– Думаешь? Люди не становятся зверями, да?
– Ты говоришь загадками, Люк. Как будто намекаешь, что люди могут стать такими же жестокими и злыми, как ящеры-дитхи.
– Думаешь, не могут?
Мэй не ответила. Погладила чешую Енси, посмотрела на выбивающиеся из-за Буймиша последние лучи Светила. Потом тихо сказала:
– Я все еще помню тех мальчишек, которых ты убил у реки, перед тем как встретить моего отца. Я похоронила одного из них на берегу. Убийство можно оправдать или нет?
– Иногда не остается выбора. Убиваешь и после привыкаешь к смерти. Нажимаешь на «пуск» и не думаешь ни о чем. Смерть становится частью жизни.
– Потому что перестаешь ценить жизнь врага. Тебе кажется, что точно знаешь, кто может жить, а кто нет. Что твои действия оправданны. Что война того стоит. И потому стреляешь, стреляешь, стреляешь… и не можешь остановиться. Вот и Цемуки, наверное, так же. Кто его знает? Может, для того, чтобы они не стали совсем зверями, их и превратили в животных. Люди с неба превратили. А после заставили служить себе.
Люк промолчал. Он просто не знал, что ответить Мэй. В ее словах звучала какая-то новая мудрость. О таком еще не доводилось задумываться. Но ведь светловолосая права, очень даже права. Раньше действительно все было просто и ясно. Кого убивать, а кого защищать, с кем дружить, а от кого убегать.
А сейчас все перевернулось с ног на голову.
Сейчас враг стал другом. Близким и родным. Настолько близким, что Люк готов был за этого врага отдать жизнь.
А что случилось бы, если бы он убил тогда отца Мэй? Если бы бросил ее одну в лесу? Не забрал, не помог?
Ничего, но тогда не висел бы сейчас на Люке Третий Ключ, не соединяла бы его с Мэй большая и странная тайна. Не было бы любви, не стучало бы в бешеном ритме сердце.
Насколько важно это – любить? Что бы случилось с Люком, если бы он не встретил Мэй и не полюбил?
Еще с пару десятков дней назад он бы ни за что не поверил, что с Городскими можно построить отношения. Их жизнь ничего не значила для Люка. И жизнь Мэй тоже ничего не значила. Просто потому, что он тогда не знал ее. А теперь знает. И ценит. И любит.
Истина была где-то рядом, но ускользала. Убегала и терялась среди залитого красными лучами небосвода.
Енси снижался, распахнув широко крылья. Костровая стена и пылающие огни рядом с ней приближались. На миг вспыхнуло ярко-красным пробившееся Светило – и тут же его лучи погасли, скрытые краями барханов. Енси опустился на песок рядом с другими драконами. Теперь он будет отдыхать до самого утра, до той поры, как будут вознесены все молитвы, съедено все мясо и спеты все песни.
2
Два огромных ящера жарились на вертелах. Две женщины с подвязанными косами щедро поливали их мьёковым жиром и напевали при этом традиционную ритуальную песню, посвященную охотникам.
Как сильны ноги того, кто приносит добычу. Как крепки руки, держащие арбалет.
Как быстры драконы, несущие охотников. Ни один ящер не уйдет от них.
Знакомый напев пробудил в душе старые детские воспоминания. Когда-то Люк трепетал при одной мысли о празднике на день Затмения. Когда вот так же бегал вокруг костров, как сейчас это делает множество черноглазой ребятни, и нетерпеливо поглядывал на старших мужчин.
Он повернулся к Мэй и взял ее за руку. Светловолосая терялась среди гомона, потрескивания костров и различных странных звуков. Где-то справа у стены музыканты настраивали струны своих игонов. Медленно и тягуче гудел большой барабан, по которому ритмично стучал лохматый и шустрый мальчишка.
Группки красивых, нарядных девушек в разноцветных туниках напоминали весенние клумбы, звенели браслетами и сережками. Некоторые, самые смелые и самые симпатичные, поглядывали на Люка с призывными улыбками. Все знали, что он будет выбирать невесту. Но не все знали про Мэй.
Люк не собирался отпускать от себя светловолосую. В такой толпе Мэй могла потеряться, поэтому лучше быть рядом. Всегда рядом.
– И что сейчас будет? – спросила Мэй, с удивлением оглядываясь вокруг.
– Еще подождем, пока прибудут все семейства. И мама моя, и твой отец. Начнут, когда совсем стемнеет.
Люк устроился недалеко от костров, чтобы тепло от пламени согревало. Нашел для Мэй удобный камень и посоветовал расслабиться и наслаждаться.
– Это хороший праздник, тебе понравится. Угощения, песни, танцы. Мы умеем веселиться, поверь.
– Уже верю, – ответила Мэй.
И тут появилась Агинья, дочь Тигая-Игу-Зика. Она шла медленной, плавной походкой, и блестящие браслеты на ее запястьях еле слышно позвякивали. Качались шнуры с бусинами на поясе, лежало на плечах множество длинных черных косичек. Черные глаза ее метали злые искры, но полные губы улыбались.
Агинья была давней подругой Люка и даже немного ему нравилась. Раньше Люк млел только от одного ее появления, но теперь и думать забыл о черноглазой красавице. Назвать ее своей женой он бы не смог никогда – слишком беден его род, чтобы удостоиться такой чести. Агинья приходилась любимой младшей дочерью старшего отца клана, и вовсе не для захудалого бедняцкого рода ее растили.
Она привыкла к роскоши, к тому, что всю черную и нудную работу в семье выполняют дети младших отцов. У нее были две свои служанки, или мамки-няньки, как их называли. За ней присматривали, ее наряжали, ею любовались.
Агинья ни в чем не знала отказа, потому могла себе позволить дружить с Люком, заигрывать с ним, улыбаться нагло и призывно, шутить и выкидывать капризные фокусы.
Вот и сейчас она приблизилась с уверенностью и превосходством избалованной красавицы, улыбнулась, блеснув белыми зубами, показала ямочки на круглых щечках, взмахнула чернущими ресницами и пропела нежным, звонким голосом:
– Значит, ты выберешь невесту, Люк? Это правда? Или это слухи, что разносятся со скоростью песка над барханами?
– Клянусь Настоящей Матерью, – кивнул Люк, не сводя глаз со своей старой подружки.
Агинья повернулась к Мэй и, медленно растягивая слова, выдала:
– Тебе надо было одеться как мужчина. Тебя ведь признали девушкой с душой мужчины. Ты зря вырядилась в нарядную тунику, это тебе не идет совсем. Ты лучше бы смотрелась в наряде мужчины.
Люк замер от такой наглости, открыл было рот, но Мэй его опередила:
– А ты очень красива с такими браслетами и в такой тунике. В жизни не доводилось видеть ничего подобного.
Настал черед удивляться Агинье. Она ожидала чего угодно – оскорблений, возмущений, грубости – только не этого дружелюбного тона, полного чувства собственного достоинства и добродушия. Она взмахнула ресницами, тряхнула косами, замялась. Слова не находились, привычная картинка сломалась.
– Я рада, что тебе нравится мой наряд. У вас там в Городах женщины разве не носят туник?
– Они не плетут кос и не сидят в палатках за прядильными станками. Одежду у нас делают на фабриках. Механическое производство. И она стоит очень дешево.
– А если не понравится та одежда, которую сделали другие? Я хочу носить только то, что нравится мне.
– Одежда не главное. Главное – это безопасность и еда.
– Одежда – это всегда главное! – отрезала Агинья, развернулась, тряхнула косами и собралась уходить.
Но перед уходом изловчилась и, зацепив пальцами босой ноги песка, швырнула его в лицо Мэй. После кинулась бежать, заливаясь звонким веселым смехом.
