Игра за линией поля

Плейлист

Ht bristol & charlie – Bring me black to life

Tinie Tempah feat. Eric Turner – Written In The Stars

Sean Kingston – Eenie Meenie

Deadset Society – Born Again

Zayde Wølf – El Capitan

Daniel Farrant & Paul Rawson – Keep the Faith Strong

Drake – Nonstop

The Weeknd, Gesaffelstein – Hurt You

Slaves – Prayers

Michael Schulte – Falling Apart

Daughtry – Outta My Head

Daughtry – Cry For Help

NEFFEX – Best of Me

PVRIS – Dead Weight

Zayde Wølf – Hustler

Skillet – Feel Invincible

Пролог.Одри

– Что значит ты в городе?! – спрашиваю я, но собственный голос больше напоминает ультразвук вперемешку с визгом.

– Это значит, что я в Кливленде на неделю.

Я зажмуриваюсь и начинаю восторженно пищать, как девочка-фанатка на концерте любимой группы. В дополнение топаю ногами и вот-вот умру от переполняемой радости.

– Я так понимаю, ты хочешь, чтобы я приехал, – смеётся Стив.

– Да! Да! Да! Да! Господи-Боже-мой, да!

Он звонко смеётся.

– Детка, ты первая, кто так кричит без секса.

Я распахиваю дверцы шкафа и спешно начинаю перебирать по полкам, удерживая мобильник между ухом и плечом.

– Я жду десять минут и ни секунды дольше!

– Выезжаю.

Стив сбрасывает вызов, а я вытаскиваю джинсы и топ, подпрыгивая на одной ноге, когда стягиваю пижамные шорты и влезаю в узкую ткань.

Как же я скучала по нему, по нашему безумию, по его шуткам. Серые будни, которые превратились в день сурка и переросли в рутину, кажутся бесконечными и уже поперёк горла, а ведь это моё грёбаное лето перед университетом. Безудержное веселье, прямо-таки пустилась во все тяжкие. Моя жизнь сплошное разочарование, клянусь Богом. Я не чувствую себя живой. Зомбиленд уже открыл для меня ворота.

Торопливо меняю одежду на ту, что делает меня прежней Одри и кручусь у зеркала, несколько раз собирая тёмно-русые волосы в хвостик и вновь стягивая резинку, благодаря чему они каскадом рассыпаются по плечам. Всё же решаюсь оставить распущенные. Подкрашиваю ресницы и выбираю красную помаду. Может быть, вычурно, но чертовски сексуально. Только этот оттенок способен изменить и сделать яркой, кроме того, Стив говорит, что она подчёркивает небольшую родинку над губой и делает из меня самую настоящую дьяволицу.

Я ощущаю прилив новых сил, глаза наполняются знакомым блеском.

Добавляю локонам небрежной потрёпанности и сбегаю вниз по лестнице, хотя, лучше сказать качусь кубарем с грацией картошки и изяществом кошки.

– Я думала, у нас обед, – говорит мама, а когда поворачиваю голову в её сторону, она супится. – Ты куда?

– Завоёвывать мир!

Она отмахивается от меня, как от назойливой мухи, зная, что такой боевой раскрас выбираю только когда приезжает Стив.

– Ты надолго? – бросает она вслед.

– До вечера.

Я выбегаю на улицу и следую к гаражу, где останавливаюсь под рулонными воротами, которые собраны наверху, и складываю руки под грудью.

Папа и Трэвис не слышат меня. Они углубились в работу и разговаривают между собой, копошась под капотом машины. Мне предоставлена великолепная возможность понаблюдать за ними ещё некоторое время, пока не засекут, а заодно отвесить вопрос, в какой из моментов Трэвис решил нагрянуть в гости. Когда, чёрт возьми, он приехал?

Нетрудно догадаться, к кому приклеивается основное внимание.

Свободная майка на Трэвисе полностью обнажает руки и стоит ему наклониться чуть ниже, как открывается небольшой обзор на рельефную грудь. Глупо утверждать, что он прежний. Нет, это не тот пятнадцатилетний парень, с которым зашла дальше положенного, этому парню девятнадцать, и он определённо точно знает, куда нажать и что сделать, чтобы получить положительную реакцию. Только ему известно, скольких девчонок трогали его руки, сколько улыбок он подарил им, сколько комплиментов отвесил, сколько из них зашли туда же, куда и я. Я всего лишь первая, это не показатель и не гарантия быть единственной. Ему девятнадцать, и да, я определённо точно не единственная. Я одна из. Уж если на то пошло, то начихать, из скольких.

Да, я не стану отрицать очевидное: Трэвис тот ещё козел с телом Бога и внешностью модели. Проблема лишь в том, что он тоже об этом знает.

За пару месяцев, проведённых вдали от дома, он возмужал. Его взгляд стал холоднее, в нём появилось ещё больше задумчивости. Этот взгляд обжигает. Он такой же острый, как бритва, после которой порезы заживают медленно, из-за которой рана кровоточит дольше, от которой боль сильнее. Он стал выше, шире, больше. На его скулах лёгкая щетина, прикосновение к которой наверняка царапает кожу. Мышцы на его руках напрягаются, когда пальцы сжимают одну из деталей, стоит солнечным лучам упасть на них, как бронзовая кожа начинает блестеть, переливаться, сиять, как у грёбаного Эдварда Каллена. Это заставляет перекатиться с пятки на пятку. Лишь на мгновение позволяю воспоминаниям туманом застелить здравый рассудок и напомнить, каково это – быть в его руках.

Мгновение исчезает.

Парень перехватывает мой взгляд, и я не спешу сделать вид, что со свистом считаю ворон.

Дёргаю бровью, в ответ Трэвис поднимает уголок губ в самодовольной усмешке. Он знает, что я смотрела на него и сейчас последнее, что нужно делать – отпираться. Это не наша игра. И это не про меня. Я не собираюсь прятаться в углу, как овечка, загнанная тигром. Я всегда встречаю его с готовностью противостоять.

Стянув полотенце, которое не чище его рук, Трэвис вытирает ладони и смотрит на меня с тем же свойственным себе нахальством, вызывая приступ глазозакатывания. Взглядом предлагаю ему красную дорожку напрямую в Нахренленд и, возлагаю надежды, что сей мирок не соседствует с Зомбилендом, потому что мне плевать, собирается ли он припоминать такую мелочь весь остаток жизни. Но, если так, то мне его очень жаль. Спойлер: мне не так уж и жаль.

– Ох, котёнок, ты временами тише воды, ниже травы, – говорит папа, когда оборачивается, а его до безобразия добрые карие глаза останавливаются на мне.

Я накручиваю цепочку на палец и улыбаюсь.

– Хотела предупредить, что ухожу.

– Мы же договаривались пообедать.

– Я вернусь к ужину.

– Одри… – начинает он в свойственной отцовской манере, но мы оба знаем, что я всё равно сделаю по-своему.

Папа затихает, а моя улыбка становится шире, когда цепляю характерный мотоциклу рокот.

Поворачиваю голову и наблюдаю, как у тротуара останавливается знакомый транспорт. Кажется, я не упомянула, что его хозяин – это обложка GQ. Что ж, теперь упоминаю.

Стив снимает шлем, и его непослушные каштановые волосы обретают свободу и взмывают в воздух. По шее ползут чернила, они прячутся под чёрной футболкой и снова показывают себя на руках. Одежда подчёркивает идеальный набор мышц, а на эти бёдра хочется залезть и никогда не сползать… такого мнения придерживаются девчонки, пускающие слюни по моему хорошему другу, с которыми можно весело провести время.

Пухлые губы растягиваются в задиристой улыбке, карие глаза находят мои и светятся озорством.

– Чертовски круто выглядишь, детка, – Стив подмигивает, а я окидываю секундным взглядом чёрные джинсы, рваные на коленях и короткий топ. Принцесса рок-н-ролла. В какой дыре вдарить року?

Моя улыбка наполняется предвкушением.

Обожаю скорость, адреналин. Обожаю ходить по обрыву. Находиться на грани жизни и смерти. Каждой клеточкой чувствовать, насколько люблю жизнь. Только в такие моменты можно понять, насколько хочется существовать. Только в такие моменты понимаешь, насколько она драгоценна и как легко её лишиться. Только в такие моменты чувствуешь себя как никогда живой, целой, бесстрашной. Той, у кого целый мир на ладони. Море по колено. Бесконечное количество возможностей.

Стив кивает, приглашая занять местечко за его спиной. С удовольствием это сделаю.

– Одри… – снова начинает отец, но я уже отклоняюсь в сторону и кричу:

– До вечера, пап!

Я бегу к Стиву, оставляю поцелуй на щеке и забираю шлем, посмеиваясь над следом собственных губ на его коже. Он ненавидит это.

– Тьфу, твою мать, – его лицо искажается от наигранного отвращения, но парень не спешит избавляться от помады. Моя метка остаётся почти как звезда во лбу.

Стив бросает взгляд за моё плечо и усмехается.

– Хочешь, чтобы он с цепи сорвался?

– Кто? Папа? Последний раз он принёс домой раненую птицу и залечивал её крыло. У него нимб над головой побольше, чем у Иисуса.

– Я не о нём.

Я фыркаю и надеваю шлем, принимая помощь Стива, длинные пальцы которого умело находят застёжку и фиксируют под подбородком.

Его глаза снова находят мои и проникают глубже, чем хотелось бы. Он наклоняется ближе, вторгаясь в моё пространство и понижает голос, будто нас кто-то услышит.

– Он на грани, Одри.

– Получается, месть удалась.

– Это уже не месть. Ты добилась большего. Ещё немного и у парня крыша засвистит.

– Я ничего не делаю. Его сегодняшнее появление вроде неудачного сюрприза.

– Ты бросила кусок мяса в клетку хищника. Он не будет долго смотреть, рано или поздно накинется и растерзает.

– В то время мы уже будем на разных концах страны, – я многообещающе улыбаюсь.

Взгляд Стива метнулся вниз по моему телу, не останавливаясь на чём-то определённом и вернулся к лицу.

Смелый, дерзкий, уверенный. Меня всегда интересовали только такие. И Стив один из них, но где-то система дала сбой и теперь этот невероятный парень – мой друг. Пока не удалось прийти к чёткому ответу: мне жаль или необходимо радоваться. Я только знаю, что он потрясающий, как его глаза, обрамлённые густыми чёрными ресницами. Лучший плохиш с безгранично добрым сердцем на моём пути.

Спустя минуту мои ноги обнимают мужественные бёдра парня. Я просовываю руки между его и крепко обнимаю талию под косухой, поставив подбородок на крепкое плечо.

Хихикаю, когда мы стукаемся шлемами.

– Ты сумасшедшая, – улыбка в голосе Стива заставляет мою стать в пару сотен шире. – Только не вмешивайте меня в свою будущую войну. Я не хочу тройничок.

– Ты мечтаешь о нём с восьмого класса, – весело замечаю я.

– Но тебя в нём не будет. Секс портит дружбу.

Я согласно мычу, понимая, что сейчас правда не на моей стороне.

Стив не был бы собой, если бы не поддал газу на месте, пуская едкий серый дым с ароматами жжёной резины. Мы помним дурацкую традицию и начинаем кричать, что есть силы, наполняя квартал сумасшествием. Крик перерастает в смех, а в следующую секунду мотоцикл срывается с места. Мы оставляем после себя эхо.

Сердце оживает и начинает трепетать от восторга, получая желанные импульсы адреналина. За это ощущение наполненности отдам душу.

Глава 1. Одри

Я вставляю ключ в замочную скважину и пытаюсь открыть дверь, с огромной сумкой на плече и рядом стоящим чемоданом, который ожидает черёд разместиться в новом шкафу одной из комнат кампуса и начать пылиться неизвестное количество времени.

Мои попытки быстро завершаются, когда дверь открывается с другой стороны.

Девушка с густыми огненно-рыжими, да ещё и завитыми волосами, встречает меня застенчивым взглядом. В следующую секунду в насыщенно зелёных глазах появляется страх, как будто из-за поворота выскочила фура и заставила застыть на середине дороги, ослепив фарами. Проходит несколько секунд прежде чем она предпринимает попытку заправить локон за ухо, словно таким образом пытается выйти из ступора, а я изучаю россыпь веснушек на носу и щеках. Её личико кажется таким детским: наивные огромные зелёные глаза; чёрные длинные, но редкие ресницы; идеальная фарфоровая кожа, на которой каждое пятнышко пигментации выглядит чётче; высокие и острые скулы; пухлые губы, по-настоящему пухлые и напоминают сердечко. На хрупких плечах висят тоненькие бретельки лифчика и майки свободного кроя, ноги облачены в чёрные лосины. Клянусь, если бы на ней было платье с рюшками, то можно смело полагать, что передо мной живая кукла.

– Привет, – говорю я, заглядывая за её плечо, а следом перевожу взгляд на блестящий номер комнаты. – Полагаю, мы соседки.

Её губы приоткрываются, вылетает едва уловимый вздох, и девушка отступает в сторону.

– Тут… – слишком тихо говорит она, указав на дверную ручку: – Похоже, она сломана.

Я не нахожу ничего лучше кивка.

Девушка переминается с пятки на пятку, тогда всё становится как никогда понятнее. Во-первых, знакомство с меня. Во-вторых, она ужасно скромная. В-третьих, предпочитает быть тише воды, ниже травы, как любит говорить папа, если незаметно подкрадываюсь со спины. В-четвертых, мы, кажется, две противоположности. Бойкая, прямолинейная и бесстрашная я – тихая, застенчивая и закрытая соседка.

Я протягиваю руку и представляюсь:

– Одри.

С опаской, но принимая мою ладонь, девушка отвечает взаимностью:

– Лав.

Я коротко улыбаюсь, чтобы она расслабилась и не смотрела на меня с таким ужасом, словно представляю смертельную болезнь, которая поглотит её в два счёта.

Нахожу свободную кровать и, подхватив ручку чемодана, протаскиваюсь вместе с ним в комнату, сбросив балласт с плеч в виде сумки.

Настоящая удача, что не умерла где-то до того, как поднялась по лестнице на третий этаж. Хороший толчок к осознанию, что нахожусь в ужасной форме и уже с завтрашнего дня возобновляю утренние пробежки. Отныне это мой этаж в общежитии для первокурсников. Моя новая комната, кровать и соседка. Хотелось бы жить с Ви, но с тем же успехом можно жить в коробке из-под телевизора, учитывая крошечную квартиру её тётки, которая умотала во Францию на год и любезно предоставила квадрат, чтобы поливать цветы. В Нью-Йорке любое место, где есть стены, крыша, дверь, окно и все блага современной цивилизации – на вес золота. Настоящее чудо, что в новой квартирке Ви помещается диван, как спальное место, телевизор, небольшой кухонный гарнитур с отсеком барной стоки, который ещё является обеденным и рабочим столом, душ и унитаз. Если там нас будет двое, то спать придётся друг на друге, а это честь, удел и прерогатива Максвелла. К слову, он тоже не соседствует с ней. Тётушка настоятельно просила жить там в одиночестве. Боюсь, Коди осквернит феминистическую ауру квартиры лишь одним своим мужским началом.

Я осматриваюсь и прихожу к заключению, что в комнате нет ничего из разряда «неожиданно».

Две кровати, парочка письменных столов, прикроватные тумбочки, один шкаф и в том же количестве узкий, но высокий комод. Зато стены выкрашены в белый и кажутся свеженькими, словно летом был ремонт. В общем и целом, всё не так плохо, как можно предположить, разве что мало пространства, но это, надеюсь, не доставит неудобств. Кроме того, мне нравятся высокие и широкие деревянные изголовья кроватей, формирующие что-то вроде треугольника. Находка для шариковой гирлянды, которую притащила из дома.

Лав возвращается к своим вещам, которые выложила на кровати и приступила наполнять два нижних ящика комода. Но стоит ей взять одну из стопок одежды, как девушка оборачивается и смотрит на меня.

– Я заняла пару нижних, ты же не против? Если хочешь, можем поменяться. Я могу переложить в верхние, а ты займёшь…

– Нет, не против, – улыбнувшись, обрываю я, потому что с такой аналитической цепочкой можно уйти куда-нибудь далеко и надолго. – Я не привереда.

Она криво улыбается, по крайней мере, расцениваю это как улыбку, и снова возвращается к одежде.

– Не против музыки? – предлагаю и в то же время спрашиваю я.

Лав устремляет взгляд в мою сторону и медленно кивает.

– Ты же знаешь, что не обязательно молчать? – осторожно интересуюсь я. – Мы можем прожить вместе четыре года, если так сложатся обстоятельства. Можешь не скромничать и дать свободу всем внутренним демонятам сразу.

Она прикусывает губу, словно размышляет или решается задать вопрос, но не набирается необходимой смелости.

Клянусь, это будут самые долгие четыре года моей жизни, если отныне на ближайшее будущее соседкой стала амёба. Звучит грубо, но не могу подобрать никакого другого названия её молчаливости, ведь вербальные способности явно присутствуют. Конечно, сразу нахожу плюсы: никто не будет трепаться тогда, когда этого не хочется. Может быть, судьба сделала подарок? Что ж, странный подарок, потому что и Ви не бесконечная надоеда-говорилка. В первую очередь, я безгранично ценю лучшую подругу за то, что она не задаёт лишние вопросы и знает, где нужно промолчать. Во-вторую, потому что с ней хоть куда, а не только в дальний отсек библиотеки, чахнуть за книгами.

Ох, библиотека.

Губы инстинктивно поднимаются в полуулыбке, хочется рассмеяться, но сдерживаю порыв.

От моей лучшей подруги, оказывается, можно ожидать чего угодно. Но я одобряю до тех пор, пока вижу, что она на седьмом небе. И не одобряю, как только вижу мордашку в стиле он-разбил-мне-сердце. Если Максвелл хочет жить, то в его интересах напрячь задницу и делать её чёртовой счастливицей, какую только можно вообразить. У него нет других вариантов.

– А как могут сложиться обстоятельства в другом варианте? – тихо узнаёт Лав.

Я возвращаюсь в реальность и останавливаю внимание на новой соседке.

– Если кто-то из нас не обзаведётся парнем и не решится рожать ему детишек уже через месяц знакомства.

Щёки девушки заливаются румянцем.

Ну, да, конечно. Лав мне-то едва отвечает, странно, если взбодрится и начнёт трещать при парнях. Хотя, у некоторых есть подобная черта. Ви, например, порой выдавала Максвеллу такие триады, что волосы вставали дыбом. Как вспомню, так плакать и смеяться хочется. При чём одновременно.

– Отлично, – я хлопаю в ладоши. – Думаю, мы только что пришли к негласному, но единому мнению.

– У тебя нет парня? – ох, эта девушка удивляет вспышками инициативы к продолжению диалога.

– К счастью для нас обоих, его нет.

– И ты…

Я вопросительно поднимаю бровь.

– Ну… не планируешь?

– Не буду загадывать, – ободряюще улыбаюсь, чтобы не спугнуть её. – В любом случае, прежде чем привести его сюда, я спрошу у тебя.

Удивление искажает детские черты её личика.

– Спросишь у меня?

– Да, – я жму плечами. – Это ведь не только моя комната. Будет правильно знать и твоё мнение, прежде чем приглашать гостей.

Губы Лав вытягиваются в удивлённой «О», а следом появляется благодарная улыбка.

– Спасибо, Одри.

Я киваю и первым делом вытягиваю из чемодана небольшую колонку, включив музыку.

– Одри? – зовёт меня соседка.

Я поворачиваю голову, предварительно приняв позу по-турецки, чтобы приступить за распаковку чемодана, и выжидающе смотрю на девушку.

– Мне нравится твой музыкальный вкус, – смущённо произносит она.

– Это моя любимая группа, – подмигиваю ей.

Возможно, всё не так запущено, и Лав не интровертный интроверт.

Глава

2

. Одри

Качнув бёдрами, улыбаюсь стене. Да, знаю, со стороны звучит и выглядит как будто я душевнобольная, что ж, всё не так. Я намереваюсь сделать свою сторону подстать себе. Черта с два она останется такой скучной. Я выбрала яркие цвета. В то время как половина комнаты остаётся нейтральной и в какой-то степени слишком взрослой, я выбираю что-нибудь из разряда броского. Мне далеко до кабинета с дипломами и медальками, развешанными на стене.

Собираю волосы в хвостики и сдвигаю кровать, тумбочку и небольшой рабочий стол на половину, принадлежащую Лав.

Стена – мой холст. Я могу делать всё, что в голову взбредёт. И застелив пол кучей ненужной бумаги, не раздумываю, сую кисть в баночку с жёлтым и с размаху оставляю на поверхности взрыв жёлтого. Капли краски рисуют подтёки, а я не жду, следующая баночка и тот же взмах оставляет кляксу синего. Выкрикивая слова песни, начинаю смеяться подобно безумному учёному, выпуская пар и заодно добавляя скучному пространству немного радости. Себя.

За час мой шедевр в корне меняется. Стена пестрит яркими кляксами, а бумага на полу залита краской.

В отличие от меня, Лав уже официально стала студенткой, незаметно и бесшумно улизнув на лекции так, что я даже не услышала утренних сборов. И это не удивительно, ведь она собралась со вчерашнего дня, даже одежду повесила на спинку стула, приготовившись максимально тонко. Боже, насколько мы разные, потому что я копошусь и готовлюсь утром. Бубню, ругаюсь, разговариваю сама с собой, на пути завтракая и выпивая кружку сока или кофе. Я буду самой ужасной в мире соседкой. Стерпеть меня могла разве что Ви, но моей лучшей подруге так и не суждено было стать моей соседкой. Клянусь, она радостно перекрещивается.

Кардинальное и бесповоротное решение было принято в последнюю минуту. Я осознала, что не хочу связывать жизнь с актёрством в тот самый момент, когда увидела Ви и насколько тяжело это даётся. Сколько сил и энергии уходит. Кажется, она по меньшей мере десять раз выглядела похуже зомби, а тёмные круги под её глазами уже стали ежедневным спутником. В моей жизни беспорядок, но я желаю тихой гавани хоть в чём-то. Такой выбор пал на будущую специальность. Телевидение? Да. Актёрство? Нет. Телеведущая? Да. Может быть, когда-нибудь дорасту до того самого мною произнесённого: «Доброе утро, Америка» в кругу коллег.

Мечтать не вредно. Вредно не мечтать.

Я завершаю свои творения и привожу комнату в порядок, когда возвращается Лав. Она удивляется, видя преображение, но ничего не говорит, а я надеюсь, что за самоуправство никто не отшлёпает по заднице на красном ковре заведующего кампусом. И я вовсе не удивляюсь, когда не ощущаю должной усталости, поэтому крайний свободный день решаю скрасить чем-то более приятным, нежели тусовка на кровати в гордом одиночестве.

Сомкнув губы, чтобы равномерно распределить помаду, я поворачиваюсь к Лав, которая обложилась учебниками.

– Моя лучшая подруга сейчас не в городе, не хочешь развеяться?

Она поднимает голову и с сомнением таращится на меня.

– Я?

Я обвожу взглядом комнату и останавливаюсь на соседке.

– Тут больше никого нет, кроме тебя и меня, так что да, ты.

– Спасибо за приглашение, но…

– Но ближайшие несколько лет собираешься тухнуть с учебниками тут, а потом на работе и малюсенькой квартирке в Бруклине?

Её лоб рассекают морщинки, когда Лав хмурится.

– Просто это только начало года, было бы хорошо…

– Только не говори подготовиться к учёбе, – рассмеявшись, перебиваю я.

Девушка неуверенно жмёт плечами.

Да, совершенно точно могу сказать, что она собиралась провести весёлый вечер с учебниками. Кого-то это удивляет? В такие мгновения начинаю ценить лёгкость на подъём свойственный Ви. Конечно, не в её репертуаре скакать по барной стойке в короткой юбке (и не в моём тоже), сверкая всеми прелестями, но она никогда не отказывалась повеселиться.

Я перекидываю пряди через плечо, делаю несколько оборотов вокруг собственной оси и в завершение, улыбаюсь отражению. Мне нравится, что видят глаза. Самовлюбленно? Мне плевать.

Скажите чёрному корсету на объёмных лямках да. Скажите брюкам с высокой посадкой да. Скажите туфлям да. Скажите красной помаде да. Что в совокупности это даёт? Выпивка за счёт подкатившего парня. И ещё одно да: я ничем не остаюсь обязанной. Он угостил, может быть, заинтересовал, мы выпили, пообщались, но на этом всё. Пока-пока, приятно познакомиться.

– Ладно, как хочешь, – я жму плечами и направляюсь к дверям.

Черта с два останусь дома и буду готовиться. Лицом в учебники упаду завтра, а сегодня можно развеяться. Всегда должно быть время на себя и сейчас то самое время. Это же грёбаный Нью-Йорк, а не захудалый Камден.

Я выбираю бар с названием Home Sweet Home неподалёку от местной достопримечательности – Elizabeth Street.

Глаза погружаются в тёмный интерьер, стоит только переступить порог. В разных сторонах помещения с потолка свисает несколько винтажных люстр из хрусталя, проку от них практически нет. Никчёмный источник света, хотя выглядят довольно эффектно. Над столиками, подпёртыми к стенам, нависают массивные абажуры настенных светильников, рассеянный красный свет бросает тени на кирпичную кладку. Складывается впечатление, что это не декоративные примочки, а самый настоящий кирпич, из которого возведено здание. Под кожей вибрирует музыка, которую за небольшим микшерным пультом крутит ди-джей, его ритм ловят тела присутствующих, основная масса которых сгустилась возле длинного деревянного бара у самой длинной стены напротив входа. Полки заставлены бутылками с различными этикетками, но почему-то бармены к ним не прикасаются, а вытаскивают из-под стойки. Они кружат от одного к другому, и уже спустя пару минут, толпа заметно уменьшается, разбегаясь по уголкам заведения.