– Будет, будет. Ты ко мне с этим не лезь. У него сама все узнаешь и разберешься как-нибудь. Все, пока. Адрес и телефон студента пришлю эсэмэской, – с этими словами он встал и, расплатившись у барной стойки за кофе, покинул навсегда заведение и Вику.
Вика посидела еще минут пять и тоже вышла на улицу. К этому времени ее айфон переливчато запиликал, возвещая приход сообщения с координатами абортатора-любителя.
Стоимость подпольного аборта оказалась равна двадцати пяти тысячам рублей. Вике пришлось заложить три папиных подарка – две золотые цепочки и колечко с рубином. Студента звали Валентин. Худосочный, нервный тип с россыпью ярких прыщей на лице. Он боялся не меньше Вики, а может, и больше. Он бы никогда не взялся за такую опасную операцию, да еще нелегальную, но ему были нужны деньги. Очень нужны, до той крайней степени, за которой обычно приходилось расплачиваться собственной шкурой. Валентин был игроком, и, если к следующему понедельнику он не погасил хотя бы часть долга, ему пришлось бы худо. Те, кому он задолжал, не были какими-то криминальными авторитетами или матерыми ворами в законе. Они в обычной жизни походили на вполне нормальных и даже очень дружелюбных людей, за одним маленьким исключением: в их паспортах стояли отметки об неоднократных судимостях. К долгам они относились как попы к иконам, для них это было свято, этому их в первую очередь научили на зоне. Следование правилам, пусть даже криминальным, упорядочивает жизнь, делает ее более осмысленной, даже если ты полный отморозок. Отсюда выходит закономерность: как только он им проиграл, их веселые улыбки испарились, оставив звероподобный оскал хищной уголовщины. Оба-на, мистер любитель легких денег, деньги на бочку или член на стол. Само собой, понятно, с членом ни один мужчина расставаться не спешит. Надо идти на риск.
Операцию назначили на вечер субботы, когда предки Валентина традиционно вовсю веселились на даче. Жил он на окраине Москвы, в спальном районе Ясенево. Вика сначала ехала на метро, потом на автобусе и еще шла пешком минут десять. Пока она продвигалась к дому студента, ее со всех сторон окружали угрюмые серые многоэтажки советского периода. Когда-то они были белыми, а теперь от их ауры осталась одна депрессивность цвета пыльного бетона. От детских площадок, расположенных рядом с подъездами этих домов, в пульсирующее фосфором городских огней темное небо неслись крики отдыхающих на них групп пьяной молодежи. Пахло разлитым на дороге мазутом и прелой листвой из соседнего парка. Вика вздрагивала от каждого громкого звука, ей казалось, что это кричат ей, еще немного – и какая-нибудь компания обязательно выбежит ей наперерез, начнет тыкать в нее кривыми пальцами и гоготать, гоготать, гоготать…
Конечно, это были только ее разыгравшиеся в темноте наступившего вечернего времени и души фантазии. Она очень боялась, чувствовала себя одинокой и брошенной. Она боялась разочаровать своего папу, боялась боли операции, переживала за своего не рождённого ребенка: «Кто он? Мальчик? Девочка?» А еще она продолжала любить Алексея, ждала, что он с минуты на минуту позвонит и приедет за ней. Глупо. А что делать? Такова жизнь.
Валентин жил во втором подъезде огромного подковообразного дома, на шестом этаже. Когда Вика поднялась в зассанном до дыр лифте, он ее уже ждал. Как только она подошла к двери его квартиры, он распахнул ее перед ней, быстро впустил внутрь и тут же запер. Не хотел, чтобы соседи ее увидели. Вид он имел взлохмаченный и весьма обеспокоенный.
– Принесла?
Вика догадалась, что это он спрашивает про деньги. Она открыла свою сумку и достала тощий конверт. Пока он пересчитывал купюры, она осмотрелась кругом. Обстановка квартиры весьма скудная, ремонт не делали лет двадцать. Лампочки тусклые, обои в углах пошли волнами. Напольное покрытие – дешевый линолеум в желтый цветочек. Наконец, сосчитав, наверное, в пятый раз свой гонорар, Валентин велел ей раздеваться и проходить в большую комнату, а сам поспешил в другую – прятать деньги. В большой комнате все уже готово к операции: разобранный на всю длину обеденный стол был застелен резиновой простыней. В нише стенки лежали инструменты (какие-то длинные спицы, крюки и жуткие клещи-расширители), медикаменты, таз с водой, полотенца, тампоны, бинты.
– Что стоишь? Раздевайся и ложись на стол. – сказал, заходя в комнату, студент.
– Снимать всю одежду?
– Нет, только низ, – ответил через плечо Валентин, копаясь в инструментах.
Она разделась и легла головой к зашторенному наглухо окну, а ногами – к двери, глаза закрыла. Клеенка оказалась холодной, нежная кожа Вики покрылась пупырышками, холодно. Валентин надел халат и резиновые перчатки. Нацедил в одноразовый шприц обезболивающего и, зайдя Вике между ног, сделал укол. Также он вставил ей в вену катетер и через него подсоединил капельницу. Ощущение не из забавных, зато дальше стало намного хуже. Подождав минут пять, пока не подействует укол, студент начал операцию. Нельзя сказать, что Вика ничего не ощущала, когда режут по живому, копаются в тебе металлическими, чужеродными твоему телу инструментами, приятного мало. Она чувствовала, как что-то отворачивают, раздергивают, тянут из нее нечто вроде упругого пузыря. В какой-то момент по ее ляжкам, ближе к ягодицам, потек теплый ручеек. Вика немного дернулась и тут же услышала приглушенную команду: «Черт! Держи ноги шире!» После этого до самого конца она оставалась неподвижной. Что он там с ней делает, напрямую видно не было, зато, повернув голову набок, в стертых стеклах серванта она могла видеть отражение всех манипуляций, проделываемых с самыми сокровенными частями ее тела. Смотреть на них долго становилось страшно до неизбежного обморока. Поэтому Вика закрыла глаза, на нее опустилась стена непроглядной, вечной, как монолит, тьмы, какую она еще ни разу в жизни не видела. От этого становилось еще страшнее, испугавшись этого чувства, воспринятого ею как воплощение самой смерти, она была вынуждена открыть глаза. Решив смотреть только на потолок, сконцентрировалась на его неровностях. Через тридцать минут в эмалированный таз, поставленный рядом с левой ножкой стула, шмякнулся мокрый комок, аборт закончился.
– Всё, вставай, одевайся. Загваздали мы с тобой все тут, – загундел Валентин, оглядывая испачканную кровью клеенку и следы от тяжелых капель крови на полу. – Можешь ехать домой. Предупреждаю: тебя может штормить, это нормально. Приедешь домой – сразу ложись. Неделю не напрягайся и побудь дома. Сексом не занимайся два месяца, алкоголь не пей.
Вика встала и поняла, что сейчас упадет. Она схватилась за стол, и ее правый мизинец попал в натекшую из ее нутра лужицу. Вика посмотрела на клеенку, и вид беспорядочно расплесканной красноты закружил ее слабую голову в два раза сильнее. Она отключилась. Как ее привели в чувство и вытолкали в теплую вонь подъезда, помнила смутно. Хорошо еще, что не увидела содержимое таза. Домой Вика добиралась, как ей показалось, в разы дольше, чем к студенту.
Приехав, она открыла своим ключом дверь квартиры. Навстречу ей ринулась темнота, значит, отец так и не вернулся. «Тем лучше», – подумала она и прошла в свою комнату. Зажгла настольную лампу и с ногами забралась на диван. Вике было плохо, обезболивающий укол потерял свою силу, и ее посетила тихая боль. Вика свернулась калачиком, накрылась пледом и легла лицом к стенке. Странные мысли приходили ей в голову, она заново переживала операцию и тут же с холодной гадливостью думала о возможном в будущем сексе. Пролежав так минут десять, Вика с возрастающей тревогой почувствовала неприятное, усиливающееся с каждой секундой жжение, исходящее из самой глубины ее лона. Откинув плед в сторону и задрав себе юбку, девочка, так и не ставшая женщиной, увидела на своих колготках разрастающееся пятно крови. До телефона, оставленного в кармане джинсовки, добраться ей не удалось. Во второй раз за этот день она потеряла сознание. Вика так и осталась лежать в коридоре; когда вернулся ее отец, было слишком поздно: тело успело остыть.
Уже вырываясь из той грубой, несправедливой реальности в свою, я услышал затухающие с каждой долей секунды, непонятные мне тогда слова Вики: «Я умерла в неподходящую ночь, хорошенько охраняй мое тело до похорон».
Очнувшись от очередного жуткого сна в обильном озере липкого пота, я утерся салфеткой, взял со стола книгу регистрации жмуров и стал искать. В мою смену эту девочку не привозили, могли привезти, конечно, и сейчас, ночь только перевалила за двенадцать, детское время для покойничков. Но внутренний голос мне говорил: ее труп уже здесь, в морге. И для того чтобы в этом убедиться, мне не обязательно спускаться в холодильник. Искомую запись я нашел на предыдущей странице. Ее к нам привезли прошлой ночью. Я задумался. Да, если вначале для контакта со мной мертвым требовалось навалиться на меня всей своей ментальной мощью, то в последнем случае этой девочке хватило лишь легкого прикосновения. Мой организм самонастраивается на их сообщения, и от осознания этой мысли мне становится еще страшнее. Если они привяжутся, то уж точно просто так в покое не оставят. Кому, скажите, хочется всю жизнь разговаривать с мертвецами? Постоянно жить с ними, невидимками для всех остальных и страшной реальностью для вас? Уж точно не мне.
Глава 6
Всю оставшуюся часть ночи я не находил себе места, меня тревожили смутные предчувствия беды. И это было связано с этой девочкой – Викой. В смутных тенях углов холла мне виделся ее зыбкий силуэт, а в ушах звучал ее голос. Казалось, она говорила мне: «Не дай ему это сделать со мной! Не дай!» Я сходил с ума. Неужели она продолжает со мной говорить? Кому, чего не дай? Ведь Вика уже мертва. Ее первый парень – подонок, обрюхатил ее и бросил, а его дружок – прыщавый студент – зарезал. Все было кончено. Или нет?
Так, промучившись, я встретил рассвет, а в семь часов утра мне позвонили из центрального офиса и сказали, что мой ночной коллега заболел и мне нужно выйти на дежурство в двадцать ноль-ноль уже сегодняшнего дня. Проведя такой же сумбурный день, теряясь в сомнениях и догадках, я точно к началу дежурства прибыл на свой пост. Там меня встретила улыбающаяся физиономия Егорушки. Поболтав со мной за жизнь, он предложил выпить. Даже несмотря на то, что у него оказался только адски ядовитый портвейн «три топора» – три бутылки, я с радостью согласился.
– Давай выпьем за жизнь, Ваня!
Егорушка поднял стакан с янтарной жидкостью и, прищурившись, сквозь нее посмотрел на лампу в нашей каморке.
– Чин-чин, Егор.
Я выпил, сладкая, пощипывающая горло влага потекла в желудок. По шарам ударило моментально, хуже водки, честное слово. Ядреная отрава. Из закуски у нас оказалось печенье творожное, хлеб и половинка помидора. Правда, половинка была большая! Ха-ха!
– Неплохо, – произнес с набитым печеньем ртом Егорушка, – давай следующую. Чего ждать, процесс прерывать! – наливая в стаканы вино, срифмовал он и при этом почесал свои яйца.
– Слушай, Егор, чего ты чешешься все время? – раздраженно спросил я. Мне эта непосредственность порядком поднадоела, и я решил его таким образом урезонить. Он, ничуть не смутившись, ухмыльнулся и ответил:
– Гонорея.
У меня непроизвольно открылся рот, и я отложил в сторону кусок черного хлеба.
– Ха-ха-ха! Шучу я, расслабься!
На третьем стакане меня потянуло в сон, а на четвертом – вырубило.
Если судить по висевшим в холле часам, очнулся я минут через сорок. Из объятий шутника Морфея меня вырвали постоянные призывы и крики боли. В голове, пока я спал, бушевал пожар чужих эмоций, который не смог до конца проникнуть в мою душу, наткнувшись на барьер из некачественного алкоголя. О чем просила Вика (а это была именно она, я уверен), куда она меня звала, так и осталось загадкой. Океан тьмы отхлынул, и я вынырнул. Затылок ломило, во рту открылся общественный туалет для свиней, а руки тряслись, словно с трехдневного перепоя. Вот так портвешок! Спасибо, Егорушка, чтоб тебе сдохнуть!
– Егор, где ты, подлый змей? – позвал я, но он не откликнулся.
Крикнув еще несколько раз, я понял: произошла непоправимая беда. Подталкиваемый внутренним предчувствием тревоги, я схватил свою дубинку и ведомый некой силой извне побежал к лифтам. В нескольких шагах от них меня стошнило. Стало легче. Спустившись, я увидел, что двери холодильника открыты, из его глубины доносилась приглушенная шторой возня. Я тихонько, ступая на одни носки, подкрался ко входу в холодильник и осторожно отодвинул в стороны мутные шторы тепловой завесы. Открывшаяся картина глубоко шокировала меня, я не поверил своим глазам и несколько раз потер их кулаком. В середине холодильника стояли два хромированных стола для вскрытий. Вокруг них на клетчатом полу ровными рядами лежали покойники. На первом столе на животе лежал, отсвечивая голыми волосатыми ягодицами, дохлый мужик. Я помнил, его к нам привезли из нашей же больницы, умер он от гнойного перитонита, прямо во время операции. На второй стол залез жирной потной горой мой долбаный сослуживец и прыгал на трупе девушки, активно трахая ее развороченное абортными крюками нутро. Ее ноги были привязаны бечевкой к трубам отопления, поэтому они, слегка приподнимаясь над столом, были широко раздвинуты и образовывали римскую цифру пять. Как только я понял, на чей труп позарился некрофил Егорушка, в моей голове поднялся тяжелый занавес, до сих пор скрывавший от меня неприглядную тайну, а с этим меня посетило и иное озарение – случилось случайное страшное, и что будет дальше – одному богу известно.
Я увидел хоровод образов, они выстраивались перед моими глазами странными фигурами, несущими тайный смысл происходящего. Нет, слов ни от живых, ни от мертвых я больше не слышал, но эти знаки объяснили мне всё. Ночь, когда происходил аборт, была необычной. Именно в эти несколько ночных летних часов потусторонний мир демонов и безумных богов приближался к нашему на самое короткое расстояние. Необходимым, обязательным условием того, чтобы реальность дала трещину и впустила к нам загробную нечисть, стало проведение мерзкого ритуала. В жертву нужно было принести не рожденного от первой любви ребенка вместе с его матерью, а затем в течение девяти дней после их смерти, но не раньше, чем на третью ночь, труп девушки должен быть оплодотворен безумным человеком с черной душой и гнилым семенем (значит, слова Егорушки про гонорею не были шуткой). И вот теперь все случайным образом сложилось, совпало. Как раз сейчас я и застал противоестественное окончание данного ритуала. Мне стало понятно отчаянное желание Вики рассказать об этом, но было поздно.
Красная пелена ярости, будто солнцезащитные очки, опустилась на мои глаза, я выхватил резиновую дубинку и рванул огненным вихрем праведного гнева к Егорушке. С детства ненавижу всех этих богопротивных маньяков. Ловко перепрыгивая через тела, приготовленные некрофилом к разгульному пиру удовлетворения его извращенной похоти, я с разбегу врезал ему дубинкой по затылку и столкнул трясущуюся в оргазме тварь с бедного мертвого ребенка в объятия клетчатого кафеля. Он не сопротивлялся, застуканный на месте преступления Егорушка, оглушенный моим жестким ударом, лежал, подогнув ноги под свое толстое пузо, подняв плечи и протянув трясущиеся ладони в направлении исходящей от меня угрозы. Я не отказал себе в удовольствии и отходил его бока моим демократизатором, для острастки пнув его пару раз в морду, приказал:
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
