…
«Мда», – выдохнул Антон, и показалось, что его голос прозвучал громко и одиноко. Ему понравился последний абзац о любви, что движет солнце и светила – прямая отсылка к «Божественной комедии» Данте Алигьери, вот только смутила дата. 1962 год – явная описка, ибо упомянутая обстановка говорила о другом времени.
Странная книга сказаний Мерриберга больше походила на искусственно придуманное собрание, будто составитель не утруждал себя. Он включил в него все подряд. Максимильян – вполне бы сошел за древнюю легенду в современной обработке. Альфограф – короткая вполне современная история. Ефремов не был специалистом, да и судить по двум сказкам сложно, но неотступное ощущение надуманности не прошло после прочтения. Искусственность. Эклектика. И тут мысль родилась сама собой. Кабинет Анатолия в эклектичном стиле, а «Сказки Мерриберга» – тоже. Вполне хозяин мог быть автором этого сборника. Пусть он не придумал ни одной легенды, но сброшюровать их под одной обложкой мог бы. Значит, Анатолий обманул? А с какой целью?
Но мысль вернулась к истории об Альфографе. В ней упоминались звезды, вселенная, а он, Антон, сидит в чужом доме и читает сказочки вместо того, чтобы думать о работе. Он попытался переключиться, но упрямое сознание беспомощно забарахталось. Оно, как путник, взбирающийся на крутой холм, раз за разом срывалось с кручи, не могло преодолеть препятствия. Тут нужно оригинальное, неожиданное решение. Почему обсерватория никак не обнаружит сигнал внеземной цивилизации? Ефремов попытался отрешиться от привычной системы координат, но все равно почувствовал себя эпигоном чужих идей. Кроме гипотезы зоопарка ничего не возникло в сознании. Ни одной полезной мысли. Тишина как в кабинете. Такая же эклектика, полный бардак. «А может, – решил Антон, – все на самом деле так? Банально и грустно. Инопланетяне не выходят на связь, а только наблюдают, подобно людям, что, придя в зоопарк, с интересом смотрят за животными. Для них это развлечение. Не более. В таком случае, действительно, для чего им устанавливать контакт, если цель иная – подглядеть. Проблема внеземного общения ни технического толка, ни языковая, а телеологическая. Другое сообщество – другая цель, другой путь в пространстве и времени. Исторические дороги идут параллельно, они могут быть до невозможности близки друг к другу, но не пересекаться. Ладно, к черту всю философию. Завтра».
Ефремов решил прочитать следующую легенду, но тут же, закрыв книгу, отложил ее. Глаза устали. Под веки будто песка насыпали. Он закрыл глаза и забылся, поплыл в мареве сновидения.
Ему приснилась холодная зимняя ночь. Небо было спрятано тучами, но вот они разошлись, открыв черный бархат человеческому взору. В расширившейся пустоте звезды засияли пронзительно и ярко. Антон стоял на каком-то возвышении, и с него город вдалеке казался навеки замерзшим в вольном морозном воздухе. Фонари над мостовыми горели, как в черном хрустале, как капли рыбьего жира, подсвеченные изнутри. Ефремов поежился. Он был в двубортной наглухо застегнутой шубе с котиковым воротником. Почему-то сознание подсказало, что это котиковый воротник, а так же оно шепнуло, что под верхней одеждой есть черный пиджак. Антон стоял с непокрытой головой. Затем он проследовал в дежурный кабинет, а оттуда вышел в круглый зал обсерватории. Мороз, крепчавший снаружи, царил и здесь. Полумрак сгустился до полной тьмы. Уже с трудом различались меридиональные деления и галерея, опоясывающая зал, словно хоры в храме. На никеле приборов, на полированной фанере лежали одинокие круги света, отбрасываемые лампами. Ефремов заметил пульт управления телескопом с циферблатом кварцевых часов, а в стороне – столы, заваленными атласами, диапозитивами и звездными каталогами.
И тут он услышал робкие шаги и обернулся на звук. Молодой ассистент, одетый тепло, в меховой шапке, сдвинутой на затылок, осторожно приблизился к Ефремову. Сновидение оказалось настолько четким, что Антон разглядел незнакомца. Это Анатолий, только черты лица моложе и легче, еще не обремененные прожитыми годами. Хозяин Мерриберга осторожно протянул руку. Сухое пожатие и Ефремов произнес деловито:
– Сегодня я рассчитывал на хорошую погоду, и случилось именно так. Небо прояснилось. Мне нужна Дельта Возничего. Шифр – W-P-3122.
Он поднялся по железной лесенке рефрактора. Рукой, одетой в черную перчатку, любовно провел по полированному металлу телескопа. Поднял взгляд. В секторообразной щели заметил две звезды четвертой и пятой величины. Ефремов узнал их. Ошибки быть не могло, он знал звездное небо как собственный дом. Это кусок созвездия Северная Корона. Но тут светила медленно уплыли. Их сменили другие. Это ассистент включил механизмы. Купол обсерватории вместе с рефрактором, лестницей, креслом двинулся с запада на восток. Шарниры зашумели. Наконец долгота была найдена. Жерло трубы двинулось вперед, туда вглубь космоса, ближе к звездам и галактикам. Труба будто прицеливалась, но ночные огни небосклона остались недоступными.
Ефремов взял записную книжку и вычислил координаты Возничего. Гудение продолжалось – это механизм, синхронизированный с суточным вращением Земли, неотступно следовал за звездой. Казалось, связь рефрактора с далеким светилом в эти минуты самая прочная. Обсерватории удалось протянуть магическую нить, соединившую два мира, и тонкий луч Дельты Возничего падал в окуляр прибора. Антону почудилось, что было еще что-то кроме света далекой звезды, нечто большее, превышающее человеческий разум. Оно тихо вплелось в луч. Это диалог двух вселенных, двух цивилизаций, двух разумов, не беседа с использованием технических несовершенных средств, а разговор на духовном уровне. Настоящее озарение. Богослужение, но иное, не то плоское и приземленное, существующее в человеческих церквях. Там, в древних храмах есть только отблеск благодати этой зимней ночи.
Ефремов посмотрел в окуляр, затем оторвал взгляд от звезды и осмотрелся вокруг. Мгла обсерватории обступила его. Нет, он не на Земле, он там, в волшебном параллельном потоке чужих воль и сознаний. Антон нашел взглядом ассистента и произнес:
– Довольно. Можно остановиться.
Гудение стихло. Лишь тикали часы, отмеряя мгновения человеческой жизни.
Ефремову захотелось изучить еще какой-нибудь объект. Он вспомнил, что когда-то в Симферополе наблюдал прославленную Туманность Андромеды.
– Теперь прошу М31. Координаты установите сами.
Под шифром М31 значилась та самая внегалактическая туманность.
На самом деле это был иной мир. Другая галактика. Самая близкая к нашей. И можно не догадываться о ее сути, но Ефремова навязчиво донимала мысль, что там, в одном из звездных рукавов есть светило, подобное солнцу. Возможно, желтый карлик. Вокруг него вращаются планеты, и одна из них обязательно обитаема. И представилось это Антону не как фантазия, а как свершившийся факт, давно запечатленный разумом. Другой мир. Другая земля. Иная цивилизация, ушедшая в своем духовном развитии далеко вперед, не знающая больше срывов и падений в мировые войны, не задушенная истерией безумных идей. Светлая и чистая, как вода в горном ручье. Спокойная, как лесное озеро. А может, он тешил себя мечтой о мире, который не знал зла?
И он увидел океан. Еще не ясно какой, то ли космический, то ли горько-соленые воды бились в скалу, к которой прикована Андромеда, ожидающая Персея-освободителя. Вдруг из пучины поднялся Кракен. Он протянул щупальца к беспомощной девушке, и в это мгновение легконогий Персей взрезал воздух, мелькнула голова медузы. Все завертелось.
Закружились галактики с оазисами обитаемых планет, светила Ориона – Беллатрикс и Бетельгейдзе, трехзвездный пояс посередине, а внизу Ригель и Санор, темные облака материи, озябшие во вселенском холоде. Завращались миллионы белых карликов – умершие звезды, в которых вещество так уплотнено, что нет атомов, лишь ободранные ядра, стиснутые многотонным давлением. Заплясали пульсары, вспыхивая ярким пламенем, что даже Солнце утонуло бы в нем, как слабая свеча. Завращались электроны, сталкиваясь с другими частицами, высвобождая необъятную энергию, и, казалось, ось мирового разума сошлась с невидимой нитью, связавшей М31 и Землю.
Все закружилось быстрее, преодолев скорость света и горизонты трехмерного мира. Разум Ефремова выпал из привычной сетки координат. Длина, ширина и глубина будто продублировали друг друга и…
Антон очнулся. Ему было холодно. Сознание, еще до конца не порвавшее нити, соединяющие со сновидением, решило, что сон продолжился. Однако за окном был полумрак. Вечер. Поэтому и похолодало. Он тяжело поднялся с вольтеровского кресла, начал ходить, разминая затекшие члены, но остановился объятый страхом. Сон не хотел отпускать его. Шаги такие же робкие, как в мире грез, послышались наяву. Ефремов пропустил тот момент, когда открыли дверь. У него не отложилось в памяти ни скрипа, ни металлического скрежета. Это означало, что незнакомец открыл дом своим ключом. Антон точно знал, он закрыл изнутри парадную дверь. Анатолий приехал? Да нет, видимо та художница.
Ефремов быстрым шагом покинул кабинет, но вскоре застыл на верхней ступеньке, увидев в конце лестничного марша девушку. Женский силуэт четко вырисовывался при желтом свете.
– Вы что здесь делаете? – спросил он на всякий случай, зная ответ.
Незнакомка внимательно посмотрела на Ефремова.
– Приехала в гости. Разве господин Аир вас не предупредил?
– Предупредил.
«Конечно же, – осенило его, – как я раньше не мог вспомнить. Фамилия-то простая. Точно. Анатолий Всеволодович Аир. Фамилия – многолетнее травянистое растение – простая ассоциация».
Глава 4. Кофе, Андрей, Килиманджаро
Ей показалось, что кофе похож на нежную бабочку темно-шоколадного цвета с крыльями теплыми и бархатными, нежными и едва неуловимыми. Кофе. Она медленно произнесла это слово во сне, стараясь осязать вкус напитка на языке. Бархатный шар с округлым ароматом затрепетал в горле и спорхнул с уст, легко касаясь нижней губы. Бабочка улетела, оставив шлейф шоколадной пыли. Он растворился в воздухе, и Нина открыла глаза. Она решила, что почудилось, тогда почему запах кофе приятно дразнил ее встать с постели. Сон продолжался? Нет, это не сон. Аромат бодрящего напитка заполнил спальню. И знакомый вкус на языке. Значит, он уже встал и приготовил завтрак.
Кто-то добавляет в кофе кроме сливок еще что-то. Корицу, например, мед, алкоголь, пломбир. Нина не любила этого. Она предпочитала вдыхать и пить утренний нектар в первозданном виде, или в первородном, как она говорила, и никаких новых нот, не надо заглушать музыку пробуждения, не надо скрывать симфонию чистого вкуса за нагромождением иных нот. Иначе симфония превращалась легко в какофонию. Для того чтобы обязательно пробудиться не нужны были акценты. Кофе – шоколадная бабочка – и так прекрасен.
Она встала, оделась, сладко потянулась и прошла на кухню. Вот он, новый день и новые открытия, а, возможно, ничего нового и не случится, но день обязательно будет прекрасен.
– Доброе утро, Андрей.
– Доброе, – улыбнулся он.
Ей почудилось, что она сейчас шагнула в комнату из иного мира, из мира снов, вернулась из долгого-долгого путешествия, которого не запомнила, но вынесла из него только хорошее. Если и было плохое, оно забылось, оно осталось по ту сторону реальности. Есть такая поговорка: все плохое я оставлю во сне. Так пусть оно и исчезнет навеки там.
– Как прошла ночь? – спросил Андрей.
– Замечательно. Я так сладко никогда не спала. Мне снилась зима, сильный мороз и… – Она задумалась, припоминая. – Кажется, смутно я видела два мужских силуэта. Лиц я не запомнила. Они разговаривали о звездах.
– Всего не запомнила? Ты просто устала. Это волнение. Такие перемены: выбор картин для выставки молодых художников, мысли о том, как все это пройдет. Возможно, те два человека говорили не о звездах, а о твоих картинах.
– Ты придешь вечером?
– Нет, к сожалению. – Андрей тяжело выдохнул. – Прости. Не получается.
Он поднес чашку к губам. Казалось, что он прячет улыбку, но глаза не смеялись. Взгляд направлен внутрь. Он обдумал следующую фразу и сказал:
– А завтра тебе точно надо туда ехать? Может, не стоит с ним встречаться?
– Все-таки мы с ним остались друзьями, – неопределенно сказала Нина.
Действительно, решила она, нехорошо получилось бы, если в последний момент отказаться от встречи. Конечно, можно выдумать миллионы причин, и каждая будет благовидным предлогом, но была проблема, которую Нина назвала: «парадокс чистой совести». Никто не упрекнет ее, ни Андрей, который сидел напротив, ни даже он, старый приятель, но для успокоения души нужна эта встреча. Да и повидать его, почему бы и нет? Они так давно не пересекались.
– Жаль, – сказал Андрей. – Я смогу только через неделю. Но я обязательно позвоню, как освобожусь.
Она не ответила. Ее взгляд скользнул по столу и остановился на краешке скругленного угла. Солнечное пятно медленно кралось к столешнице. Нина посмотрела в окно. Ее мысли завертелись вокруг предстоящей выставки.
– Надеюсь, ты не ревнуешь? – спросила она.
– К твоему бывшему? – искренне удивился Андрей. – Нет, я…
Она перевела взгляд на него. Он внимательно посмотрел ей в глаза, словно ища окончание реплики, улыбнулся и продолжил:
– Я не настолько ревнив. И я не настолько забывчив. И я помню, ты говорила о той странной картине. Она будет на выставке. Затем ты подаришь ее Сергею, знаю для чего. Чтобы похвастаться.
– Верно. Картина называется «Репетиция оркестра». Пускай Сергей знает о моем маленьком триумфе.
