– Когда нужно, я спрошу, – добродушно заметил Струан. – Слышать, Жэнь-гуа новый бык чилло есть. Какое число этот сын?
– Десять и семь, – ответил Жэнь-гуа, довольно улыбаясь.
Боже праведный, подумал Струан. Семнадцать сыновей! И вероятно, столько же дочерей, которых Жэнь-гуа, по обычаю, в расчет не принимает. Он нагнул голову и одобрительно присвистнул.
Жэнь-гуа рассмеялся:
– Сколька чая хотеть этот год?
– Торговли нет. Как торговать можно?
Жэнь-гуа подмигнул:
– Мозна.
– Не знаю. Продавай Броку. Когда я хотеть чай, я тебе говорить, хейа?
– Два дня есть, потом должен знать.
– Нет можно.
Жэнь-гуа что-то отрывисто приказал слуге, тот подошел к одному из ящиков, покрытых налетом плесени, и открыл его. Ящик был полон серебряных слитков. Жэнь-гуа показал рукой на остальные ящики:
– Здесь солок лак долла’ есть.
Лак равнялся примерно двадцати пяти тысячам фунтов стерлингов. Сорок лаков составляли миллион.
Жэнь-гуа еще больше прищурился:
– Моя занимать. Оц-цень тлудный. Оц-цень дологой. Твоя хотеть? Жэнь-гуа давать взаймы, может.
Потрясенный, Струан напрягал все силы, чтобы не выдать своего состояния. Он не сомневался, что любой заем будет сопровождаться жесткой сделкой, ибо понимал, что Жэнь-гуа должен был продать душу дьяволу, рискнуть своей жизнью, домом, всем своим будущим, а также будущим своих друзей и сыновей, чтобы тайно собрать столько серебра. В том, что об этом серебре никто не знает, Струан был уверен, иначе хоппо уже давно украл бы его, а сам Жэнь-гуа просто-напросто бы исчез. А ведь, кроме хоппо, были еще пираты и разбойники, наводнявшие Кантон и его окрестности. Стоило слухам о том, что рядом, под рукой, находится хотя бы сотая часть таких сокровищ, просочиться в одно из их многочисленных тайных убежищ, и за жизнь Жэнь-гуа никто не дал бы ни гроша.
– Много лак долла’! – проговорил Струан. – Человек услугу получать, должен услугу вернуть.
– Этот год чай покупай вдвое плошлый год, такой же цена плошлый год. Мозна?
– Можно.
– Этот год опиум плодавай такой же цена плошлый год. Мозна?
– Можно.
Струану придется заплатить за чай цену выше текущей рыночной стоимости, а опиум продать дешевле, но и в этом случае он получит большую прибыль. Если только другие условия будут столь же приемлемы, напомнил он себе. Если только Жэнь-гуа не нужен мандарин на Гонконге. Струан помолился про себя, чтобы мандарин не оказался частью сделки. Но он понимал и то, что, если на Гонконге не будет мандарина, не будет там и кохонга. А если не будет кохонга с его монополией на торговлю с европейцами, Жэнь-гуа и другие купцы окажутся не у дел. Они тоже являлись частью системы и не могли без нее существовать.
– Только покупай Жэнь-гуа или сын Жэнь-гуа десять год. Мозна?
Великий Боже! – подумал Струан, если я дам ему монопольное право торговли с моей компанией, он сможет тянуть из нас деньги сколько пожелает.
– Можно – когда цена чай, цена шелк одинаковый другой кохонг.
– Двадцать год. Цена кохонг добавить десять плоцент.
– Плюс пять процентов – добавить пять процент. Можно.
– Восемь.
– Пять.
– Семь.
– Пять.
– Семь.
– Нет можно. Нет прибыль. Слишком сильно большой процент.
– Эй-йа. Оц-цень сильно больсой плибыль есть. Семь!
– Десять лет шесть процентов, десять лет пять процентов.
– Эй-йа! – горячась, воскликнул Жэнь-гуа. – Плохо, сильно плохо! – Он махнул рукой в сторону ящиков. – Стоить сильно огломный. Больсой интелес платить. Оц-цень много. Десять год шесть, десять год пять, добавить новый десять год пять.
Струан пытался угадать, действительно ли Жэнь-гуа разозлился или только притворяется.
– Предположим, Жэнь-гуа нет, сын Жэнь-гуа нет?
– Много сын есть, много сына сын есть. Мозна?
– Новые десять лет добавить четыре процента.
– Пять.
– Четыре.
– Плохо, плохо. Оц-цень высокий интелес, оц-цень. Пять.
Струан избегал смотреть на серебро, но чувствовал, как оно окружает его, надвигается со всех сторон. Не будь дураком, кричал ему внутренний голос. Бери его. Соглашайся на что угодно. Ты спасен, парень! У тебя есть все!
– Мандалина Тисэнь говолить один мандалина Гонконг, – вдруг переменил тему Жэнь-гуа. – Почему твоя говорить нет?
– Жэнь-гуа не любит мандарина, хейа? Зачем мне любить мандарина, хейа? – ответил Струан, чувствуя, как сердце сжалось и провалилось куда-то.
– Солок лак долла’ – один мандалина. Мозна?
– Нет можно.
– Сильно легкий. Почему твоя говолить нет мозна? Мозна.
