– Как нам отобрать у него корабли? Должен же существовать какой-нибудь способ разорвать эту цепь. Если он не сможет перевезти груз, он банкрот.
– Как поступил бы Дирк?
– Взял бы его за горло, – тут же ответил Малкольм.
– Значит, до него нам и нужно добраться…
«Где оно у него, это горло, и что собой представляет? – снова спросил он себя, тихо лежа на кровати, заставляя свой мозг четко работать над этой проблемой и над всеми остальными. – Анжелика? Нет, о ней я буду думать позже, но я знаю, что с каждым днем люблю ее все больше.
Благодарение Богу, я теперь могу писать письма. Обязательно нужно еще раз написать маме, если уж кто и знает уязвимое место Броков, так это она, разве Тайлер Брок не ее отец, а Морган не ее брат, но как она смеет издеваться над родственниками Анжелики? Может быть, мне стоит написать отцу Анжелики? Да, но не сейчас, времени впереди еще довольно.
Столько еще писем предстоит написать, потом нужно будет заказать книги из Англии, до Рождества осталось не так уж много времени, не забыть еще о благотворительном бале жокей-клуба в Гонконге, о ежегодном бале Струанов тоже пора подумать, встречи, назначенные на сегодняшний день: Джейми по крайней мере дважды, в полдень Сератар – что ему-то понадобилось? Что там еще на сегодня? Филип собирается зайти поболтать после завтрака… погодите минутку, нет, это не сегодня. Вчера сэр Уильям приказал ему возвращаться в Эдо, чтобы подготовить миссию к встрече с Советом старейшин через двадцать дней».
– Эта встреча действительно состоится, сэр Уильям? – спросил он, когда посланник навестил его. Поскольку флот больше не защищал миссию, а самураи развернули вокруг широкую, хотя и не открыто враждебную деятельность, сэр Уильям, подождав несколько дней для сохранения лица, счел за лучшее вернуться в Иокогаму, якобы для подготовки к принятию компенсации.
– Думаю, что да, мистер Струан. Возможно, не день в день, но да, церемония состоится примерно в это время, и тогда мы сделаем настоящий и очень большой шаг вперед. Если они выплатят первые пять тысяч фунтов, как обещали… что ж, это будет для нас очень хорошим знаком. Кстати, я так понимаю, у вас есть пароход, который сегодня отправляется в Гонконг, не смогу ли я уговорить вас позволить одному из моих сотрудников и кое-какой срочной почте отправиться вместе с ним – я вскоре ожидаю прибытия моей жены и двух сыновей, и мне необходимо заранее все подготовить.
– Конечно. Я упомяну об этом Макфею. Если вам понадобится место на любом из наших кораблей, чтобы встретить их, скажите лишь слово.
– Благодарю вас. Я планировал взять отпуск недели на две, когда они приедут. Здесь как-то тесно, начинаешь чувствовать себя словно взаперти, вы не согласны? Мне не хватает суматохи Гонконга. Поразительный город, хотя, черт меня подери, вряд ли на Уайтхолле понимают это! Изрядные порции доброго ростбифа, немного крикета или тенниса, театр или опера и несколько дней на скачках были бы мне сейчас весьма кстати. Когда вы возвращаетесь?
«Когда?
Новость об этом кошмаре на Токайдо должна была достичь Гонконга неделю назад, если только пакетбот прорвался через шторм. Маму, наверное, хватил удар, хотя по ней никогда никто ничего не определит. Приедет ли она сюда на первом же корабле? Возможно, но для этого ей придется оставить без присмотра главную контору, а также Эмму, Розу и Дункана. Теперь, когда отец умер, а меня там нет, восемнадцать дней отсутствия для нее слишком большой срок. Но даже если она уже на борту и спешит сюда, у меня есть еще три-четыре дня, чтобы выстроить свою линию обороны. Странно это – думать о ней как о возможном враге, – ну, если и не враге, то уже больше не друге. Хотя, может быть, она все-таки остается другом, каким была для меня всегда, именно другом, пусть и далеким, ведь она отдавала отцу все свое время и на нашу долю его приходилось немного».
– Здравствуй, сын, неужели бы я могла хоть когда-нибудь стать твоим врагом?
Он был поражен, увидев ее стоящей подле его кровати, и отца тоже, и это было странно, потому что он помнил, что его отец умер, только это, казалось, не имело никакого значения. Он быстро выскочил из постели, не чувствуя никакой боли, и вот он уже радостно болтает с ними в катере, который пересекает гавань Гонконга, небо над ними все в грозовых тучах, родители почтительно слушают и одобрительно кивают его мудрым планам, Анжелика сидит на корме, ее платье прозрачно, груди манят, теперь уже ничем не прикрытые, его ладони ложатся на них, опускаются ниже, вот она вся обнажена, ее тело извивается, прижавшись к нему, руки ласкают его лицо…
– Малкольм?
Вздрогнув, он пробудился. Анжелика сидела подле кровати и улыбалась ему; ее пеньюар из голубого шелка был богатым и пристойным. Сон растаял, остались лишь угроза и обещание, которые несло с собой ее тело и которые не затухая пульсировали в его подсознании.
– Я… о, я заснул, моя дорогая, но сон был о тебе.
– В самом деле? И что тебе снилось?
Он нахмурился, силясь вспомнить.
– Забыл, – произнес он, улыбаясь ей с подушки. – Помню лишь, что ты была прекрасна. Мне очень нравится твой пеньюар.
Она весело закружилась, чтобы он мог получше его рассмотреть.
– Его сшил тот портной, которого Джейми нашел для меня по твоей просьбе! Mon Dieu, Малкольм, я… мне кажется, он просто чудо… я заказала ему четыре платья, надеюсь, ты не будешь возражать… о, спасибо! – Она наклонилась и поцеловала его.
– Погоди, Анжелика, погоди секундочку. Смотри! – Он осторожно поднялся, превозмогая боль, убрал обе руки, на которые опирался, и протянул их ей.
– Это замечательно, chеri, – восхищенно воскликнула она, беря его руки в свои. – Ах, мсье Струан, я думаю, мне следует позаботиться о том, чтобы меня постоянно сопровождала горничная и я никогда больше не оставалась одна в вашей спальне.
С улыбкой она шагнула ближе, бережно положила руки ему на плечи, позволила его рукам обнять ее за талию и поцеловала его. Ее поцелуй был легким, сулил многое и ускользнул от его настойчивого требования большего. Без всякой задней мысли она коснулась поцелуем его уха, потом выпрямилась и не стала убирать его голову, которая покоилась у нее на груди, эта близость доставляла ей удовольствие – ему еще большее: мягкий шелк, с этим сверхъестественным, ни на что не похожим, особым теплом под ним.
– Малкольм, ты по-настоящему, по-настоящему серьезно решил, что хочешь жениться на мне? – Она почувствовала, как его руки сильнее сжали ее, а лицо дернулось от боли.
– Конечно. Я же столько раз тебе говорил.
– А как ты думаешь, как ты думаешь, твои родители… пардон, твоя матушка, она одобрит наш брак, да? О, я так надеюсь на это.
– Да, о да, она одобрит, одобрит обязательно.
– Можно мне написать папе? Я бы хотела рассказать ему.
– Разумеется, напиши когда захочешь, я тоже напишу ему, – хрипло произнес он, утонув с головой в ее нежности. Он поцеловал шелк ее пеньюара – желание заставило его забыть о приличиях, – потом еще раз, горячее, и едва не выругался вслух, когда почувствовал, как она отстранилась, прежде чем это зашло слишком далеко. – Извини, – пробормотал он.
– Твое «извини» излишне, как и всякое англосаксонское чувство вины, моя любовь. Между нами это ни к чему, – мягко сказала она. – Я тоже хочу тебя. – Затем, следуя своему плану, она поменяла настроение, полностью владея собой, заражая его своим счастьем. – Теперь я превращаюсь в сестру Найтингейл.
Она взбила ему подушки и принялась поправлять постель.
– Сегодня мсье Сератар дает французский ужин, а завтра он устраивает вечеринку для всех. Андре Понсен дает маленький концерт из фортепианных произведений Бетховена – мне он нравится гораздо больше Моцарта, – будет также Шопен и новая пьеса одного молодого человека по имени Брамс. – За окном зазвонил церковный колокол, созывая прихожан на утреннюю службу, почти тотчас к нему присоединились другие; нежнее и мелодичнее остальных звучал колокол католической церкви. – Ну вот, – сказала она, помогая ему удобно лечь. – Сейчас я отправляюсь делать свой туалет и вернусь после мессы, когда тебе тоже сделают туалет.
Он удержал ее руку.
– «Когда тебя вымоют». Ты удивительная. Я люблю те…
Внезапно они оба посмотрели на дверь: кто-то поворачивал ручку, пытаясь войти. Но дверь была заперта на задвижку.
– Я сделала это, когда ты спал. – Она весело хихикнула, как маленькая девочка, играющая в игру. Ручка опять задергалась. – Слуги всегда входят к тебе без стука, им нужно преподать урок!
– Масса! – раздался голос слуги из-за двери. – Чай-йа!
– Скажи ему, пусть уйдет и вернется через пять минут.
Струан, разделяя ее открытое удовольствие, громко распорядился на кантонском наречии, и они услышали, как китаец, ворча, удалился. Она рассмеялась.
– Ты должен научить меня по-китайски.
– Я попробую.
– Как будет «я люблю тебя»?
– У них нет слова «любовь», как у нас.
Она расстроенно нахмурилась:
– Как это грустно!
Анжелика порхнула к двери, отодвинула запор, послала ему воздушный поцелуй и исчезла в своей комнате. Задвижка с ее стороны со щелчком встала на место.
Он не отрываясь смотрел на дверь, изнывая от желания. Потом его чуткое ухо уловило перемену в колокольном звоне: тот стал более настойчивым. Это напомнило ему: месса!
