Человек, переживающий траур, окружен своего рода ореолом, некой «наэлектризованностью», придающей ему статус табу и передающейся при контакте, что делает человека смертельно опасным.
• Человек, переживающий траур, окружен тенью.
• Он спит в окружении колючих кустов, которыми выложена его кровать.
• Он носит закрытую одежду, изготовленную из сухой охапки травы.
• Его собственная кожа – при телесном контакте – передает контакт с умершим человеком.
Наэлектризованность, тень, колючие кусты, покровы (они становятся все более материальными по мере приближения к телу самого индивидуума) представляют не только душу, но также и тело умершего, и чем примитивнее и слабее способность символизировать отсутствие тела, тем больше это относится к реальной плоти. Посредством контакта состояние табу, в свою очередь, передает ощущение присутствия умершего, который наказывает живых, желающих забрать то, что когда-то принадлежало ему. Кроме того, табу также передает определенную связь, существующую между контактом и овладением, а также между контактом и искушением, т. е. желанием.
Кожа как кортикальный слой: функции границы, поверхности, защиты и восприятия
В предыдущих разделах подчеркивалась связь между кожей и контактом, а также влечением к прикосновению. Было также отмечено, что одним из парадоксов кожи является то, что одновременно с восприятием стимулов, она выполняет также функцию защитного устройства или своего рода защитного барьера от раздражителей. С другой стороны, тесная связь кожи с феноменом восприятия также связывает ее с сознанием (conscience).
Функция защиты
Фрейд развивает идею аппарата, защищающего от возбуждений, который есть у всех живых организмов. Очевидно, что кожа является таким аппаратом или, по крайней мере, что такой аппарат зависит от адекватного функционирования кожи. Фрейд считает: «Своей гибелью внешние слои спасают от смерти более глубокие слои» (Freud, 1920, p. 27), – процесс, который фактически имеет место в тканях эпидермиса.
Развитие концепции защитного аппарата исходит из идеи (уже разрабатывавшейся в «Проекте…») вторичной функции, целью которой могло бы быть спасение от стимулов (Freud, 1895, p. 296–297). «Защита от стимулов является функцией, возможно, более важной для живого организма, чем восприятие стимулов» (Freud, 1920, p. 27).
Восприятие возбуждений не может быть самоцелью; целью, скорее, могло бы быть выяснение их направления и источника с тем, чтобы только защититься от них. Вот почему для удовлетворения этой цели оказывается достаточно лишь небольших порций внешних возбуждений. Аппарат защиты от возбуждений формируется за счет гибели наружнего слоя, действующего в качестве покрова или мембраны, останавливающей возбуждения.
Изучение защитной функции очень важно, поскольку в клинической практике мы встречаем пациентов, понять которых удается, если принять во внимание их аппарат защиты. Например, чувство «незащищенности», ожидание боли или незаживающая рана, порождают реакцию, которая способствует «наискорейшему формированию нового защитного слоя» или «закрытию раны», что характерологически описывается как изолирование или нечувствительность, иногда даже с параноидальными реакциями, такими как «заблаговременное укрепление себя». Повышенная чувствительность приводит к тому, что внешние раздражители воспринимаются как чрезмерные, при этом формируется избыточная защитная оболочка (см.: рисунок 1.2).
Кожа и сознание. Роль кортикального слоя в символизации времени и в функционировании памяти
В отличие от Канта Фрейд полагает, что время и пространство не есть две необходимые предпосылки нашего мышления. Открытие психоанализом бессознательных процессов, которые являются вневременными, может быть доказательством этого: «Наша абстрактная идея времени, похоже, полностью выводится из того, как работает система Pcpt-Cs, и соответствует собственному восприятию этого процесса» (Freud, 1920, p. 28). «Чувственная кора», которую можно поставить в один ряд с системой сознания (Сз) (и которая может быть органом восприятия возбуждений, идущих из внешнего мира, а также органом «аппарата защиты от внешнего мира»), обладает таким характерным свойством, как нахождение между внешним и внутренним. «Положение системы между внешним и внутренним, а также различие в условиях регуляции приема возбуждений в том и другом случае оказывают решающее влияние на функционирование системы и всего психического аппарата» (ibid., p. 28–29).
Мы видим, в какой степени формирование внутреннего и внешнего (т. е. пространства), а также понятия времени связано с функцией этого внешнего кортикального слоя и с его соответствующими функциями: прием стимулов, защита от стимулов, особое позиционирование кортикального слоя по отношению к внутреннему и внешнему мирам, различение этих двух миров, а также ориентирование поведения (или защитных механизмов) против внутренних возбуждений, вызывающих чрезмерное увеличение неудовольствия. «Один из способов адаптации связан с переработкой всех внутренних возбуждений, вызывающих чрезмерное увеличение неудовольствия: имеет место тенденция относиться к ним так, как если бы они действовали не изнутри, а снаружи; в результате щит от раздражителей можно задействовать как средство защиты от них. Таково происхождение проекции…» (ibid., p. 29). В разных публикациях, начиная от «Проекта научной психологии» и далее, до самых последних работ, Фрейд постулировал наличие взаимосвязи между восприятием и памятью. Для восприятия, прежде всего, необходима воспринимающая поверхность, всегда готовая к регистрации стимулов, тогда как для памяти необходима долговременная запись, что-то вроде постоянного следа того, что было зарегистрировано. Это может быть реализовано только посредством дискретных систем, динамически связанных друг с другом. В работе «По ту сторону принципа удовольствия» Фрейд описал два слоя нашей перцептивной системы: внешний слой, защищающий от раздражителей и отвечающий за их ослабление, и воспринимающую поверхность. В «Заметке о чудо-блокноте» (Freud, 1925а) он предлагает объяснительную модель. Его соображения об этой модели дают нам возможность рассмотреть более полно роль кожи, контакта и привязанности в развитии памяти и способности к символизации. У чудо-блокнота три слоя: целлулоидный слой, восковая подложка и слой вощеной бумаги между целлулоидом и воском. На восковой подложке остается постоянный след от написанного, а слой целлулоида действует как рецептивная поверхность, которую можно использовать снова и снова. Как уже упоминалось ранее, для сохранения той и другой способности (восприятие и память) психический аппарат распределяет эти способности по двум различным, хотя и взаимосвязанным системам (на примере волшебной дощечки – посредством вощеной бумаги). Это одна из ключевых особенностей способности к символизации: установление дистанции и в то же время сохранение связи между восприятием и памятью. Эта связь должна быть дискретной, благодаря чему запись различий позволяет нам приобретать качественно различные записи. Развитие идеи времени зависит от дискретности перцептивной системы. С точки зрения повседневного опыта это означает, что если мы в течение года видимся с кем-то каждый день и находимся с этим человеком в течение целого дня, то нам трудно заметить, как он взрослеет и изменяется. И наоборот, если мы не видим кого-то долгое время, то встреча с ним шокирует нас, поскольку заставляет нас обоих увидеть сразу то, как много времени прошло. Таков один из признаков травматического действия праздников, таких как встречи школьных и институтских товарищей. Дискретность перцептивной системы связана с «потерей контакта» между восприятием и памятью: мы вспоминаем одноклассников, поскольку у нас есть воспоминания о них, но мы их не воспринимаем, поскольку не видимся с ними долгое время. Это пример дискретности перцептивной системы, которая заставляет нас внезапно осознать длительность прошедшего времени.
Функция, которую Фрейд называет «вниманием», также играет роль в регуляции восприятия и в зависимости от того, доступно оно или нет, делает нас воспринимающими нечто или не воспринимающими это нечто вообще. «Внимание» включает в себя катексис или инвестиции, находящиеся в распоряжении Эго, которые дают нам возможность войти в контакт с внешними стимулами, запечатлеваемыми нашими органами чувств: оно дает Эго возможность абсорбировать эти стимулы, которые таким образом становятся частью нейронной сети. В отсутствие дискретности перцептивной системы, формирование понятия времени затрудняется. Почему это происходит?
• Вследствие потребности в постоянном контакте, что мы наблюдаем у симбиотических пациентов.
• Вследствие потребности защитить себя от любого рода контактов (что подразумевает дезинвестицию перцептивной системы), что мы видим в клинической практике с пациентами, которые окружают себя защитной оболочкой.
• Вследствие диссоциации между системой и другим (который генерирует недостаточное внимание к определенным вещам или является неизгладимым следом в неприемлемой системе, которая ограничивает возможности новых восприятий), что мы наблюдаем в клинической работе с шизоидными и диссоциативными пациентами.
Несколько слов о кожных заболеваниях и их интерпретация или сочленение с психическими фактами
• Человек с крысами использует для удовлетворения своего сексуального любопытства наблюдение за няней, когда она занималась нарывами на ягодицах (Freud, 1909b).
• В своей статье «О бессознательном», анализируя «орган речи», Фрейд связывает идею кастрации с прыщами и угрями, а также с выдавливанием угрей или прыщей (Freud, 1915a, p. 199).
• Контакт, когда он исходит от могущественного существа, также имеет целительную силу, в частности, при лечении кожных заболеваний (золотухи) (Freud, 1912–1913, p. 42).
• Идея порчи непосредственно связана с греховным действием или с телесным состоянием, а также с запретом на контакт. При нарушении этого запрета наказание проявляется на коже: язвы и нарывы. Очищение также происходит при приеме ванн (Freud, 1912–1913, p. 39–40).
Мы считаем, что из этих четырех соображений то, которое связано с органом речи, является наиболее важным. Фрейд описывает случай пациента, который утверждал, что у него на лице глубокие дыры, которые образовались из-за прыщей или угрей. Обычно, он сдавливает их, с наслаждением наблюдая за тем, как что-то брызжет между пальцами. Затем, однако, он упрекает себя за то, что это привело к образованию глубокой ямки. Фрейд интерпретирует это действие как замещение мастурбации, а озабоченность пациента дырами – как реализацию угрозы кастрации, которая связана с мастурбационной практикой. С точки зрения фаллической фиксации и комплекса кастрации, возможно, интерпретация Фрейда верна, однако телесное дисморфофобическое расстройство указывает на то, что, как правило, имеет место глубокое личностное расстройство, которое проецируется на эстетический аспект. Именно поэтому так важно последующее фрейдовское диагностическое обсуждение, устанавливающее различие между симптоматическим образованием у этого пациента и формированием истерических симптомов. Между выдавливанием угря и эякуляцией есть аналогия, есть даже некоторая аналогия между бесконечными порами кожи и влагалищем. Тем не менее в первом случае (угорь и эякуляция) что-то «брызжет», во втором же случае (поры и влагалище) можно цинично сказать «дыра – это всегда дыра». Сходство словесного выражения, а не аналогия между выраженными вещами является решающим фактором замещения, поскольку имело место преобладание работы со словами над тем, что должно было делаться с вещами.
Пациентка, которая демонстрировала свой гнойничковый псориаз не прекратила бы с удовлетворением выдавливать свои прыщи, заметив что «что-то» вышло из ее кожных образований. Расспрос о ее истории детства показал, что в юности она была очень худой; ее называли Чибис за очень тонкие – как у птицы – ноги, выглядевшие как кожа и кости. По ходу установления связи между ее нынешним поведением и историей детства было высказано предложение, что, получая удовлетворение от созерцания чего-то между ее кожей и костями, ей удавалось вернуть себе ощущение обладания чем-то внутренним, в чем ей отказывало ее прозвище и люди, которые смотрели на нее.
Наконец, в «Толковании сновидений» Фрейд говорит о фурункуле размером с яблоко, который появился у него на мошонке. Ночью ему приснилось, что он без проблем едет на лошади, что было способом отрицания существования фурункула и боли в промежности. В интерпретации своего сновидения он связал область тела, «выбранную фурункулом» (Freud, 1900a, p. 230), с ощущением, когда его место занял другой врач, лечивший очень умную пациентку, с которой Фрейд проделывал всевозможные кунштюки.
Глава вторая. Дидье Анзьё: Я-кожа
Тактильные ощущения как основание
Дидье Анзьё исходит из двух фундаментальных предположений. Во-первых, сензитивность является основным свойством психической жизни, поскольку основанием развития любой психической функции является физическая функция, реализация которой выходит за границы ментальной сферы (Anzieu, 1987а, p. 107). Во-вторых, осязание является фундаментом при условии, что оно блокируется в нужное время (Anzieu, 1987а, p. 152).
По мнению Анзьё, психический аппарат развивается именно благодаря этим базовым предположениям, используя в качестве отправной точки все то, что нам дают биологические по своей природе физические переживания, и кожа здесь играет фундаментальную роль. Эти переживания – как внешнего, так и внутреннего характера – позже будут приобретать иное значение (переозначаться) в процессе взаимодействия с агентом, вызывающим эти стимулы (таким агентом, как правило, является мать), а затем – с обретением способности к символизации – снова репрезентироваться в абстрактной форме, превращаясь в фантазии, символы и мысли.
Посредством физических стимулов кожа снабжает психический аппарат представлениями, которые составляют Эго и его основные функции. Таким образом, становится возможным формирование и развитие той части самости, которую Анзьё называет Эго-кожей, реализующей ряд фундаментальных функций, которые поддерживают способность Эго ощущать, воспринимать, защищать, связывать, поддерживать и интегрировать ощущения, идентичность и энергию. С опорой на Эго-кожу как на основание Эго обретает способность мыслить, а представления – развиваться; Эго он называет Эго-мыслящим.
Патология Эго-мыслящего и Эго-кожи показывает нам, каким образом Эго может задействовать такие физические представления, как кожные ощущения ради того, чтобы общаться с другими людьми и пытаться защитить самость от внутренних и внешних угроз. Это Эго будет тем более патологичным и примитивным, чем большее количество неудач оно демонстрирует в своем абстрактном функционировании и чем больше его потребность в конкретных перцептивных переживаниях, которые не были символизированы или интегрированы друг с другом, чтобы сделать возможным поддержание его существования.
Анзьё преследовал конкретную клиническую цель, когда предполагал, что анализ в случае сложной патологии (нарциссического невроза) или в пограничных случаях должен дать нам возможность диагностировать, какая именно функция Эго отсутствует, и видеть, какого рода аналитическая работа осуществима ради исправления этой нехватки и восстановления данной функции Эго. Чтобы объяснить причины неудач в структурировании Эго, Анзьё обращается к теории привязанности и рассматривает ее связь с психопатологией.
[Пациенты] сохраняют ранние и повторяющиеся противоречивые переживания, чрезмерные привязанности, а также резкие и непредсказуемые сепарации, беспощадные к их физическому и/или психическому Эго. Из этого вытекают некоторые особенности их психического функционирования; они не уверены в своих чувствах; они гораздо больше озабочены тем, что, как они полагают, является желаниями и аффектами других людей; они живут здесь и теперь и коммуницируют с другими посредством повествования (narration); у них нет той духовной склонности, которая позволила бы им, по выражению Биона (Bion, 1962), обучаться на собственном личном опыте переживаний, репрезентировать для самих себя этот опыт и извлекать из него новые перспективы, поскольку эти перспективы продолжают тревожить их. Им с трудом удается интеллектуально выделить себя из этого размытого опыта, из этого смешения себя и другого, чтобы отказаться от тактильного контакта и переструктурировать свои отношения с той частью окружающего мира, которая находится в их поле зрения[5 - Когда он говорит о реструктуризации их отношений с обозреваемым внешним миром, это не следует понимать как преобладание образа над понятиями и абстракциями вещей, речь идет всего лишь о скопической версии тех же самых вещей. Вместо этого автор указывает на получение доступа к концептуальному взгляду на вещи и на психическую реальность.]. Они слипаются с другими в своей социальной жизни, сливаются с ощущениями и эмоциями психической жизни другого: они боятся любого проникновения, будь то визуальный или половой контакт (Anzieu, 1987а, p. 35).
Эго и кожные заболевания
Согласно Анзьё, кожные заболевания сохраняют тесные отношения с нарциссическими неудачами и структурной недостаточностью Эго. Прежде всего возможно уравнивание отношений функций Эго с мыслями, с одной стороны, и отношений функций кожи с телом как таковым. Затем возможно еще одно уравнивание – Эго и кожи, в результате чего сбой в любой из функций Эго сопровождается заболеваниями кожи, нанесением татуировок или надписей на ней. Наконец это уравнивание может быть настолько однозначным, что углубление изменений Эго пациента может приводить к более глубоким и более серьезным кожным заболеваниям.
Анзьё задается вопросом, не являются ли кожные заболевания следствием чрезмерности или недостаточности контакта с матерью на ранних этапах жизни (Anzieu, 1987а). Исходя из своего опыта работы с дерматологическими больными, он утверждает, что некоторые кожные заболевания, по-видимому, связаны с чрезмерной стимуляцией, другие же – с недостаточной стимуляцией. Адресуясь к Шпитцу, он также задается вопросом, не является ли функцией экземы обеспечение больного теми стимулами, которых ему не хватало в детстве или, может быть, она скорее представляет собой форму просьбы эти стимулы предоставить.
Он приходит к выводу, что во всех случаях главной осью является запрет на прикосновение. С одной стороны, избыток материнской заботы может быть навязчивым и опасным, поскольку разрушает и преступает запрет на прикосновения, необходимые ребенку для того, чтобы он имел возможность формировать экран от возбуждений и оборачивать себя психически. С другой стороны, отсутствие материнской ласки и заботы может рассматриваться как эквивалент чрезмерного, неистового и преждевременного запрета на слияние с телом другого человека.
К такому восприятию дерматологических пациентов был добавлен тот факт, что Анзьё анализировал пограничных и нарциссических пациентов, уверенных в собственной идентичности и во многом похожих на дерматологических пациентов. Из всего этого он заключил, что серьезность изменений на коже (которая определяется ростом сопротивления со стороны больного человека к фармакологическим и психотерапевтическим методам лечения) связана с количественной и качественной важностью нарушений Эго-кожи (Anzieu, 1987а, p. 46).
Он также коснулся проблемы патомимии[6 - Патомимия (др.-гр. ????? – страдание, болезнь, ??????? – подражание, изображение) – самоповреждение кожи, обусловленное психическим расстройством.]. По этому вопросу он ссылается на состояния, характеризующиеся поражениями кожи, вызванными самоповреждением и стремлением имитировать болезнь ради получения выгоды, хотя в ряде случаев единственная выгода, похоже, сводится всего лишь к обретению статуса больного. Другие авторы объединяют эти феномены в группу дерматологических артефактов или искусственных расстройств (см. главу 9). Согласно Анзьё, при патомимии,
физический симптом рецидивирует, задействуя первичную форму языка кожи и давние фрустрации, при этом пациенты демонстрируют страдания и возвращение ярости: раздражение кожи смешивается с ментальным раздражением посредством соматопсихической недифференцированности, на которой эти пациенты остаются фиксированными (Anzieu, 1987а, p. 45).
Повреждения на коже… являются драматической попыткой сохранить границы тела и Я, чтобы восстановить чувство неповрежденности и сплоченности (ibid., p. 31).
Как при патомимии, так и при многих других заболеваниях эпидермиса, кожа теряет свою функцию границы, обретая главным образом функцию зеркала души.
Запрет на прикосновение
Первые запреты, которые семья применяет к детям, как только мир (двигательного) перемещения и (дословесного и прелингвистического) общения становится им доступен, связаны с тактильными контактами; с этими внешними, изменчивыми и многочисленными запретами в качестве основы, формируется внутренний по своей природе запрет (Anzieu, 1987а, p. 149).
Запрет на прикосновение на языке тактильности может быть тем же, чем на языке эдипальности является кастрация, вытеснение или функция закона. Запрет на прикосновение двойственен, поскольку развивается в два этапа, относящихся к разным типам контакта.
Первичный запрет на прикосновение противостоит конкретно влечению привязанности. Это запрет на контакт вообще, т. е. запрет на привязанность, слияние и смешение тел. Он перенаправляет в психическую сферу то, что действовало в биологическом источнике. Он придает отдельность живому существу, находящемуся в процессе обретения индивидуальности. Именно запрет отстраняет индивидуума от материнской груди и поддерживает желание вернуться, реализация которого возможна только в фантазии (этот запрет не укореняется у аутичных индивидуумов, которые продолжают жить в материнском лоне). Мать неявным образом транслирует запрет ребенку посредством активного физического дистанцирования: ставя ребенка в кроватке, она отворачивается от него, она отворачивает его от себя, забирая грудь, отворачивая свое лицо, к которому ребенок хочет прикоснуться. В тех случаях, когда мать не осуществляет этот акт запрета, вокруг всегда есть кто-то, кто словесным образом выступит в этот момент как представитель запрета. Отец, свекровь, сосед, врач-педиатр – кто-то напомнит матери о ее обязанности телесно отделить себя от ребенка, чтобы тот уснул, чтобы он не перевозбуждался, чтобы оградить его от обретения вредных привычек; так он сможет учиться самостоятельно играть, так он сможет начать ходить, а не проситься на ручки. Все это делается ради того, чтобы он рос, чтобы он оставил свое окружение и находил себе время и место для самостоятельной жизни. Соответствующая угроза физического наказания в конечном счете представляется в фантазии как отрыв, как отказ от влажной поверхности единой кожи ребенка и матери (или того, кто ее заменяет, каковым может быть отец)…. Мифология и религии отражают этот отрыв.
Вторичный запрет на прикосновение налагается на влечение к овладению: не все можно трогать, хватать или держать. Это избирательный запрет на мануальный контакт: не трогать гениталии и вообще эрогенные зоны и их продукты. Нельзя прикасаться к людям или предметам в грубой манере; прикосновение к ним должно ограничиваться лишь действиями, направленными на адаптацию к внешнему миру и на удовольствие, ими предоставляемое, следуя одному только принципу реальности. Запрет формулируется вербально или на языке жестов. Семья и домашняя среда противятся ребенку, готовому трогать запретное, сообщая о запрете словами или указывая посредством движений головой или рукой. Неявный смысл следующий: ты не должен хватать, сначала ты должен спросить и согласиться с возможным отказом или отсрочкой. В то же время этот смысл становится явным, когда ребенок в достаточной мере овладевает языком; это тот навык, к освоению которого приводит запрет: на интересные предметы не нужно показывать пальцем, их нужно называть. Угрозу физического наказания, соответствующую вторичному запрету на прикосновение, в конечном счете выражает семейный и социальный дискурс: рука, которая крадет, бьет или мастурбирует, будет привязана или отрезана (ibid., p. 161).
