Несъедобный мёд травоядных пчел

Уничтожение насекомых

Солнце только всходило с востока, его лучи плавно проникали повсюду и скользили по чистому песку, который на солнце, да еще и под шум волн, вел себя просто потрясающе. Настолько потрясающе, насколько должен был вести себя человек, просыпающийся по утрам. Кто этот человек?

Пусть им буду я.

От утренней поездки на автобусе до пляжа ужасно болела голова. Если бы я знал, что мне позвонят так рано, не пил бы вчера. Хотя, какая разница – пей, не пей – с утра всегда чувствуешь себя паршиво.

Тонкий голос оператора, а Они набирали себе операторов на телефоны- я знаю, видел много объявлений, требовались молоденькие девушки, которые своим голосом заставляли бы таких как я поверить Обществу и с утра пораньше отослать их на пляж – разбудил меня и пожелал доброго утра.

Песок заканчивался у ступенчатого подъема на пригорок, а побережье уходило в обрыв. Я поднялся по этим земляным ступенькам и заметил белый крест на краю обрыва, наклеенный скотчем и марлей. Крест немного шуршал на ветру, и я подумал о том, что Общество, должно быть, нанимало и тех, кто должен был клеить кресты. От этих мыслей набегала паранойя, и совсем не хотелось смотреть вдаль, в безмятежный горизонт океана.

Я снял обувь и ступил на крест. Взор уперся в кишащий волнами океан, бьющий волнами об обрыв и размахивающий на волнах всяким мусором. Солнце начинало светить еще ярче, и от этого еще больше болела голова, свет давил на глаза и их хотелось вырвать и растоптать. А я их закрыл и вслушался в звук океана. Интересно, далеко ли противоположный берег? Какой он? Может, выложен булыжником и рассечен пристанями с рыбацкими лодками, а может потерян в болотах. В любом случае, тот берег будет такой, как он будет, а не такой, какой я вижу его через непроницаемый горизонт. Да и есть ли тот берег?

Мне все время казалось, что существует вероятность того, что там- на горизонте океана-лишь огромный водопад с падающей водой, падающей в никуда и никогда не возвращающейся обратно.

И тут меня тронули по плечу. – Не оборачивайся.

Я даже не собирался открывать глаза. Еще Общество нанимало людей для того, чтобы трогать таких как я по плечу. Голос был похож на голос бедного, но идиота, студента.-Бери конверт, – продолжал голос в моем правом ухе и переходил в левое:

– Не оборачивайся.

Боится. И у него паранойя. Как все связано.

Домой я возвращался на том же самом автобусе, на котором ехал на пляж, поэтому все время я переглядывался с кондуктором, а она со мной. Синяки под глазами… она тоже не высыпается. Ее тоже будят и суют в автобус по утрам.

Когда я шел к остановке, на скамье у прибрежного парка сидел человек, а когда я прошел мимо него, он резко встал и направился туда, откуда шел я. Интересно, этот тот же, кто клеил крест, или специальный рабочий, срывающий кресты и заметающий следы? Все продумано Обществом.

Мне надоело переглядываться с кондуктором, и я раскрыл конверт. Бумаги были похожи на документы о сокращении штата сотрудников случайного предприятия. Один лист чистый, второй полон текста. Стиль текста – совсем не официальный и уж тем более не деловой.

«Привет, человек…»

Я поздоровался. Пенсионерка, сидящая позади, фыркнула. Ей платят за то, что она фыркает, когда я здороваюсь с бумагой? Я сосредоточился на листе:

«… Твоя очередь, человек, подойдет в январе будущего года…»

Как жаль, ведь я хотел все кончить в этом году… – прошептал я бумаге. Пенсионерка снова фыркнула. Почасовая оплата?

«…17 января будущего года из ТРК «Река» с правого входа выйдет девушка с белым пакетом, в красной куртке и красной шапке, в джинсах и сапогах. Не в валенках, не в уггах, а в сапогах. Она выйдет ровно в 17:15:31. Человек должен проследовать за ней, не вступая в разговор, и получить дальнейшие указания».

Подпись. Дата.

Подпись такая странная и корявая, будто подписавшийся хотел нарисовать танк, а нарисовал солнышко. А дата сегодняшняя. Это не удивляло.

Возможно, и для написания текста Общество наняло человека. Возможно, юную девочку- отличницу из случайной школы с отличным почерком. Возможно, девочку накачали наркотой. Общество знает в этом толк. Хотя, и для того, чтобы накачать девочку наркотиками, Общество наняло специалиста попроще. Все продумано.

Когда уже наступит январь?

Ах, да. Наступил.

Я стоял на морозе и понимал, что стою не на пляже. Я стоял на морозе и смотрел на часы. Забавно, я купил часы с секундной стрелкой специально к сегодняшнему дню. 17:14:48.

Забавно – этого торгового комплекса еще в мыслях не было у градоначальников летом. Раньше на этом месте была детская площадка. Сейчас детскую площадку сменило кафе с неправильной пищей на пятом этаже. Хорошо, что на пятом.

17:15:31.

Она вышла точь-в-точь, секунда в секунду. Причем ровно по моим часам, хотя они могли барахлить и все такое…

Красная куртка, красная шапка, белый пакет, джинсы и черные кожаные сапожки. Я подождал, пока она удалится метров на пять, а затем неспешно пошел за ней. Я знал, что она знает, что я иду за ней, поскольку моя тень на четверть доходила до ее тени. В этом городе все еще существуют тени.

В других городах на них уже лимит и помесячная оплата. Она прошла мост, спустилась в сквер и прошла сквер насквозь, не обращая внимания на лающих собак и падающих под ноги детей. На премию идет. А я иду за ней. Она прошла сквер, вышла к элитным домам и прошла вдоль них, затем свернула к гаражам и вышла к старым пятиэтажкам, прошла по дворам, перешла дорогу и свернула в арку двора образца восточной клумбы. Я остановился в арке, поглощенный темнотой и смотрел, как она замедляет шаг, не замечая моей тени на четверти ее тени. Она остановилась и стояла. Узкая тропинка вела к дверям подъезда. Она немного поколебалась и пошла к этим дверям, а потом скрылась в них, в железе, навсегда.

Я подошел к этим дверям и смотрел на двери, и на дверях было объявление. Во дворе на скамье сидел человек и я знал, что когда я сорву один из листочков для срыва, он сорвет все объявление. Это его работа. Я прочитал объявление. В нем говорилось о травле насекомых на дому, а на листочках для отрыва была надпись «Уничтожение насекомых!» и телефон. И телефон… Наконец, вернувшись домой, я стал звонить по номеру, два раза ошибившись при наборе круглого циферблата, а на третий раз слушал гудки. Оператор с тонким голосом подобным облаку мучной пыли назвала адрес и время. Вот и настал мой черед, моя смена.

В ночь я решил не спать. Немного прогулялся, проверил адрес, названный оператором. Небольшое двухэтажное строение. Ничего особенного. Вернулся домой, посидел в кресле и посмотрел в окно. Очень сильно хотелось попрощаться с кем-нибудь. Очень сильно хотелось просто набрать случайный номер и сказать ответившему: – Прощай.

Быть может, ответивший затеял бы разговор. Но тогда уж точно стало бы ясно, что ему за это платят.

Рассвет. И от утра не болит голова. Я решил насладиться лесом, одел толстовку, тонкие штаны и лыжную шапку, и пробежал километра четыре на одном дыхании. Прекрасное утро. Потом я сходил в кинотеатр классического кино и посмотрел пару кинолент.

Еще оставалось время, и я посидел в уютном кафе, выпил пива, съел салат с кислой сметаной и умял три котлеты. Это слишком прекрасный день. Забавно. Последний день жизни. И он такой прекрасный.

Три стука. Открыл дворецкий. Ему платят. Платят за фрак и за то, что он моется каждый вечер и каждое утро. В помещении зал и стулья, расставленные кругом.

Такие как я подтягиваются и рассаживаются. Я занял место у окна, но в окно не смотрел. В окне был лишь стальной серый обоссаный забор. Все в сборе. Все пришли и никто не передумал. Интересно, у них был сегодня прекрасный день? Не важно, ведь я даже не успел всмотреться в их лица. И как хорошо, что они не успели всмотреться в мое лицо. Погас свет, и человек хриплым голосом начал говорить о том, что будет после темноты.

Давай уже свои пилюли с ядом. С супер ядом, как говорилось в рекламе Общества. Одна пилюля, и все.

Человек попросил подставить ладони темноте.

Я вдруг вспомнил, как в детском саду нас посадили кругом и начали показывать глобус. – Вот здесь – наша страна. – А где огромный водопад, ведущий в никуда? – Что за вопросы, дитя. Земля круглая!

Воспитателю платили за то, что она это говорила.

Глобус тогда сломался. Раскололся на две части, по ровной пластмассовой линии, ровно там, где был океан. – Вон там! Там водопад! – Тише, дитя. Дети, давайте сыграем в игру, давайте притворимся мертвыми, притворитесь мертвыми, ведь Земля сломалась, а мы ее чиним, а вы пока притворяйтесь, пока мы чиним Землю.

И мы притворялись мертвыми. Я помню, как закрыл глаза, откинул голову на спинку стула и судорожно дрожал руками. Мы притворялись мертвыми, пока водопад существовал на самом деле.

Пилюля была холодная, словно на ладонь мне положили лед, но он не таял.

Темнота была настолько темной, что невозможно было к ней привыкнуть. Когда раздавали пилюли, пол скрипел, но скрип утих, и наступила тишина. Мимолетная тишина. Затем у кого-то задрожал голос, кто-то рухнул на пол, кто-то нервно и громко дышал. А мне было так приятно держать на ладони ледяную пилюлю, что я не мог пошевелиться, боясь дать приятному холоду исчезнуть. Слышались захлебывающиеся звуки и падения на пол. При каждом ударе о дерево, глухом и остром, я хотел, чтобы наступила самая невыносимая тишина из всех возможных.

В сентябре я арендовал небольшой рыбацкий катер, много топлива и пропитания. Отчалил рано в полдень. Пересекал океан четыре дня, все время был штиль, иногда ветер создавал рябь на водяном полотне, а больше ничего. На пятый день кончилась половина топлива, и я оказался посреди океана. Достав карту, я сверил координаты. На том месте должен был быть водопад, уносящий всего себя и все, что было с ним, в никуда. Три недели я пробыл на том месте и все три недели я ждал какого-то знака, будто ждал того, что водопад – это старик с большой не седой, но белой, бородой, он придет и скажет пару слов. А может не скажет. Может, принесет выпивку и угостит выпивкой и сам выпьет. А потом уйдет.

Землю слишком рано починили. Починили и вовсе не предупредили нас о том, что пора кончать притворяться мертвыми.

Так что да, я сунул пилюлю на язык, языком под язык, потом проглотил. И рухнул на деревянный пол, пахнущий смолой.

Мит

Мит не обладал никакими талантами. Он пришел к такому выводу после того, как довольно-таки продолжительное время пытался отыскать в себе хоть какую-то способность. Да и после вывода своего Мит совсем не покрылся гусиной кожей, потому что вывод пришел в голову Мита невероятно молниеносно, и также молниеносно испарился из головы. Именно в этот молниеносный момент Мит проходил собеседование в местную Чинечитту на должность в отдел по подбору талантов. Он сидел в роскошном бордовом стуле и чувствовал себя Остапом Бендером, а затем вывод грянул, и он подпрыгнул и удивил и себя и скучного низенького интервьюера, который тихо бубнил себе под нос вопрос Миту: «Мы работаем как с высококлассными артистами, так и с бездарностями, вы к этому готовы?». Ну, а после молниеносного момента Мит лишь невольно улыбнулся, извинился кивком и следующим кивком произнес: «Да, готов». Встав со стула, низенький мужчина стал еще ниже, отчего его голова с редеющими белыми волосами заисполняла круиз вдоль края стола. Он открыл ящик стола и влез в ящик и закрыл ящик за собой. В кабинете настала тишина, Мит тем временем расстроился на тему своего вывода, так некстати пришедшего в голову Мита, однако тут же поспешил себя успокоить мыслью «Ничего, ведь я все еще могу искать таланты. Пусть и в других людях».

Потом в кабинете с синей дверью главного двухэтажного здания Чинечитты была тишина, потом Мит в том же кабинете стал напевать мелодию последней услышанной им песни. Эту песню исполняла Джули Лондон, поэтому Миту пришлось поднапрячься, чтобы изобразить голос певицы. Когда у Мита получилось, и он брал в оккупацию третий куплет, из ящика послышался шорох, ящик выдвинулся и из ящика вместе с Шорохом вылез коротенький интервьюер, он поправил свой пиджак, затем свои брюки, затем брюки Шороха, а к концу поправки снял свою бабочку и отдал ее Шороху. Мит так и не закончил песню, зато на пару последних вопросов и на неумелый разговор с Шорохом он не успел перестроить голос на свой, нормальный, и говорил голосом Лондон.

А когда вышел из синей двери, так и не понял, зачем его знакомили с Шорохом. Он же ненастоящий.

Тем не менее, Мит был принят на должность агента по подбору талантов и последующие два года проработал в союзе с выдающимися инфантильными личностями из области кино. За два года Мит успел увидеть и человека, умеющего раскладывать карандаши ровными рядами, и женщину, умевшую самостоятельно застегивать браслеты на запястье (в особенности, дорогие), и в целом сотни, тысячи талантов актеров, композиторов и почтальонов. За два года Мит наговорился настолько, что мозоли на его языке не давали ему покоя, и с каждым последним днем до отметки «прошло два года» ему приходилось мычать, а то и хмыкать. Изрядно много и часто. А затем Мит заметил за собой интересное событие. На вечеринке по случаю двухлетней работы на Чинечитте Мита, которая на самом деле была вечеринкой по поводу четырех оскаров за фильм одного из инфантильных гениев, Мит познакомился с монгольским канатоходцем Василием, проработавшим на Чинечитте в 6-ом павильоне порядком четырнадцати лет. И Василий поведал Миту о том, что в течение двух лет (представьте, в течение стольких лет, сколько Мит проработал на студии) ни одного человека, которого Мит каким бы образом не назвал талантом, не приняли на работу ни в один фильм. «Последнее слово всегда за режиссером» – добавил Василий. Мит поник головой, но, все же, спросил: «А кто такие режиссеры?»

В последующие пять месяцев, когда Мит переживал личную драму, состоявшую в том, что никто его так и не послушал, он пил красный чай и писал гневные письма в Ватикан. Однажды ужинал с Шорохом, но так и не смог доказать, то тот ненастоящий. Уволился из Чинечитты и стал навещать когда-то названных собой талантов. Ни один из талантов не остался в живых. Примеряясь с такой трагичностью, Мит снова пил красный чай и не понимал, чем тот отличался от черного. А затем стал получать присланные в ответ письма из Ватикана.

Как оказалось, Папа также не понимал, чем черный чай отличался от красного.

Последний раз я слышал историю о Мите в поезде, направляющемуся на Китай. Среди сибирских узоров в окне я увидал отраженный силуэт высокого тоненького человека в красной шляпе и округлых очках, которые, с того моменту как я повернулся к отражавшемуся человеку, оказались его глазами. – Что вам угодно?– спросил я его после десяти часов молчания между нами. – Я видел Мита, – ускоряясь в словах, выдал человек. – И где же вы его видели? – я готовился усмехнуться и корить себя за усмешку долгие годы. – Мит в четвертом вагоне, – прошептал человек и добавил: – Он выйдет на следующей станции. Поспешите.

И человек растворился в отражении сибирских узоров окна (в узорах еще и елочки были, доброкачественные).

Немедленно я съел три бутерброда с ветчиной и, не запив, отправился в четвертый вагон, стал всматриваться в каждого пассажира, но так и не приметил ни в одном из них старину Мита. Посетовав на то, что в ни одной истории о нем не описывается его же внешность, я начал его звать. – Господин Мит! Господин Мит!

Тут из третьего купе четвертого вагона поезда, идущего какими-то чудесами на Китай, выглянул морщинистый фасад небритого лица человека с носом-картошкой и густыми бровями. Я обрадовался и обратился к высунувшемуся человеку: – Это вы, господин Мит?

Человек прежнего пуще сморщился, что стал похож на черствый персик. – Нет, – и тут же он выпрыгнул в открытое окно движущегося поезда и скрылся в сибирском лесу.

Капитан

Капитан! Капитан, ответьте! Капитан, капитан, у нас оказия по левому борту, капитан!

Капитан молчал.

Просто удивительно, насколько животные могут привязываться к какому-то человеку. Зато, что этот какой-то человек убирает за ними шутки и кормит их, животные готовы, не знаю, жизнь отдать. Всплывает сравнение с больницами, больничными палатами и работой медсестер, в принципе, совместимой с работой каких-то людей.

Когда я вошел в двери фойе придорожной гостиницы, чуть не наступил на жирного белого кота, разлегшегося на порожном коврике, закрыв его полностью, и спокойно дремлющем в своей темноте. Поэтому я пошатнулся и улыбнулся чуть. – Какой у вас кот этакий, – бросил я словом в сторону приемной стойки, откуда не послышалось ничего.

Женщина в заляпанной жиром зеленой майке лишь подняла правую бровь и всмотрелась в мое истинно туристическое лицо. – Останавливаться вздумал?

– Да, на ночь.

– Понятно.

Она полезла в толстый журнал, удобно положенный на стойку под ее левую руку, и, испачкавшись не засохшими на бумаге чернилами, вытерла их об обвисшую грудь, выступающую через майку подобно самой грустной песни на всей планете. Кот вдруг вскочил и жалобно замяукал. – Молчи, кот, – пробормотала женщина за стойкой, – это поезд проезжать собирается.

Должен добавить, что придорожная гостиница находилась в трех верстах от железнодорожной станции, под чистым голубым небом, под пекущем солнцем, в зеленой неброской долине.

Что же, что же пожелать. Пожелай-ка, друг, спасибо.

– Интересный у вас кот.

– Интересуетесь котами?– бормотала женщина, не вынимая взгляду из журнала с липкими черными чернилами. Даже с моей точки обозрения было видно, что чернила совсем-совсем не качественны.

– Нет, ищу, где переночевать.

– Переночевать?

– Переночевать.

– Понятно… прости за задержку, ка… капитан, верно?

– О да, вы о погонах? Так это просто дядя дал поносить китель, на время путешествия.

– Дядя, значит. – Дядя.

Она нахмурилась. – Так! Что-то я сбилась. Давай по порядку. Кот? – Кот?

– Кот… да, кот, – она начала что-то вспоминать, закрыла журнал и глаза вместе с журналом.

Так ножницы режут бумагу.

– Кот…, – продолжала она, – Кот здесь только потому, что хозяина он был. Хозяин в прошлом году под поезд попал, а кот так и лежит здесь на коврике у порога. Коврика не видно, потому как он весь его закрыл своей шерстью.

Шерсть кота висла на нем клочьями, изжевана была блохами и выпотрошена японским театром. Совсем забыл, что я путешествовал по Японии. Гостиница же была похожа на что-то германское, нежели японское, с безликим резным фасадом и пустой вывеской с неинтересным иероглифом. И все.

Женщина вздохнула и почесала грудь в районе живота. Не сказать, что она была толста. Человеку с плохим зрением она могла показаться вполне симпатичной издалека, при детальном рассмотрении черты ее лица ничего не говорили, кроме, разве что, еле заметной разницы в величине ее ноздрей, тем не менее, прекрасных ноздрей. Она вслушалась в то, как поезд пересекал забытую богом станцию неподалеку отсюда. Мне же повезло более, я ничего не слышал, а читал по губам. Губы женщины, так же как и все лицо, не были сильно приметны, и издалека казались просто губами. Особенной деталью же являлось ее умение показывать зубки. Такие прокуренные усталые зубки.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.