Твой запах, отвечаешь ты, не задумываясь.
Я чувствую, что это правда.
А я бы ничего не хотела запоминать. Я бы ни за что на свете не хотела бы, чтобы мы никогда больше не увиделись.
Я держу твою руку. Моим пальцам почему-то тесно.
Было бы славно сесть на велосипед со звонким колокольчиком, укатить в поле и мчаться с закрытыми глазами, или с прищуренным левым глазом, а потом – с зажмуренным правым. Чтобы вспомнить, как хорошо, что можно широко распахивать оба глаза. Как хорошо, что можно видеть, как здорово, что в мире столько вещей, на которые можно посмотреть.
Я улыбаюсь обелиску, дому, скамейке, сорняку, пробившемуся сквозь бетон, лысому пуделю, старушке в зеленом берете. Я улыбаюсь тебе и говорю: кому вообще пришло в голову побрить пуделя налысо?
Может, это особый вид пуделей. Есть же кошки-сфинксы, а теперь будут пудели-сфинксы, отвечаешь ты.
Глупо.
Я не буду носить платье, говорю.
Твои брови ползут вверх, как худосочные гусеницы, заметившие аппетитный листочек.
Тебе не понравилось платье, говоришь ты.
А тебе не нравятся книги, которые я тебе дарю? Или стихи, которые я тебе пишу? Ты же их не читаешь.
После того, как я произношу это вслух, мне становится по-настоящему обидно. Я вот-вот разревусь. Приходится закусить губу и повернуться лицом к узкой улице с облупленными зданиями, похожими на маленьких утят.
Мне жаль не того, что ты не читаешь моих книг. Мне жаль тебя, потому что ты не считаешь огромным упущением то, что в твоей жизни нет места чудесным книгам, и поэзии, и лысым пуделям, и утятам, и мне.
Это страшно.
Я говорю, что моя жизнь стала значительно проще, когда я начала писать в блокнотах. Я от всего освободилась, кроме тебя.
Я говорю, что, когда ты женишься, тебе придется меня забыть.
С чего ты взяла, глупая, спрашиваешь ты, что я собираюсь жениться?
Я разглядываю свои кеды. Я люблю удобную обувь, массивную, высокую и обнимающую. Людей я тоже люблю обнимающих. Тех, с кем как с солнцем.
Почему? Ну почему тебе всегда нужно заставить меня почувствовать себя несчастной?
Разве? – удивляешься ты. – Не замечал.
И затем ты отпускаешь мою руку и уходишь.
Я знаю, что однажды непременно ты женишься, тебе не нужно даже собираться этого делать. Просто это произойдет, потому что мир так устроен. Вы с ним сделаете все, чтобы я чувствовала себя несчастной. А ты не замечал.
7
Я напишу тебе в следующий раз совсем короткое письмо о том, что единственная правота на Земле – это доброта.
Ты добр, но ты стыдишься этого, и пытаешься свою доброту искоренить, точно это зловредный сорняк. И ты сам становишься похож на зловредный сорняк.
Я – мишень, на которой ты отрабатываешь свои навыки обидчика и равнодушного человека.
Что хуже злости? Равнодушие.
В следующий раз я посмотрю на тебя равнодушно, и ты заплачешь, стесняясь своих слез. И никогда не поймешь, что нужно было стыдиться не проявления эмоций, а своей трусости.
Тебе грустно, потому что мне стало все равно, но ты был слишком труслив, чтобы сделать иначе.
Что из этого истинная слабость, и в чем – сила? Сила в Лиличке, всегда улыбаюсь я. А ты все равно не понимаешь.
Небо нависло над городом, как сушащаяся на веревке постиранная простыня. Облака, как панталоны, развеваются на ветру.
Гудят лодочные моторы. Прямо надо мной зависает вертолет-кабриолет. Я задираю голову и машу ему рукой. Мне хочется закричать: запретите вертолеты-кабриолеты! Все запретите!
Но я не кричу. Просто машу.
Тому, кто управляет вертолетом, меня не видно.
Двое прохожих тоже смотрят вверх, и мне становится от этого чуть теплее.
Возле болотно-зеленого дома с лимонными оконными рамами я спотыкаюсь и нахожу монетку. Из-за сиреневой занавески на меня глядят старушка и кот. Я бегу в булочную и выбираю два самых свежих батона, и еще булку с шоколадом.
Старушка открывает окно я протягиваю ей теплый бумажный пакет.
Кот жмурится от удовольствия и шевелит усами.
Я пытаюсь пошевелить ушами, но я этого не умею, поэтому просто немного улыбаюсь. Кот нюхает кактус, чихает, а потом фыркает.
Я прощаюсь с болотно-зеленым домом, старушкой и котом, и с кактусами.
Хорошо, что у них на окне висит сиреневая занавеска, из-за которой они могут подглядывать за миром.
Я захожу в книжный магазин с тревожным предчувствием. Что-то изменилось внутри меня. Бреду вдоль стеллажей и здороваюсь.
Здравствуйте, Франц. Добрый день, Сомерсет. Как Ваше здоровье, Эмиль? Синьор Гарсия. Эрнест, как сафари, как Куба? Жорж, Эрих, Симона, здравствуйте.
Здесь пахнет кофе и книгами. Так пахнет дом и спокойствие. И еще немного мандаринами.
Я думаю о том, что забота – это всегда тепло.
Холодный человек может сварить горячий кофе, но этот кофе никого не согреет.
Вообще-то, ты жаркий. Но ты не умеешь согревать и заботиться.
Книги наблюдают за моими робкими шагами. И я наконец-то понимаю, что больше не хочу дарить тебе книги.
В них слишком много света и тепла. Дарить хорошие книги – значит заботиться.
