В бессердечном лесу

Глава первая. Оуэн

В Гвиденском лесу сегодня тихо. В воздух не вплетается высокая, жуткая мелодия, которая захватывает мои разум и тело, искушает подойти ближе к деревьям, хотя я прекрасно знаю, чем это чревато. Я менее восприимчив к музыке, чем большинство. И все же в тишине как-то легче.

Лес пахнет так же, как и всегда: суглинком, землей и немного кислым запахом гнили. Над достающей до груди ограждающей стеной, которую мой отец возвел слишком поздно, висят ветки. Салатовые, только распустившиеся листья скребутся о камень. Но меня их красота не проведет – я знаю, что сокрыто за ними.

Что они забрали у нас.

Авела, подобно щенку, катается в траве у стены. Она не понимает опасность, притаившуюся совсем близко. Да и как? Ей всего два года. Она не помнит нашу маму. Не слышит темными ночами душераздирающий плач отца, когда он думает, что я сплю. Он бы разозлился, если бы узнал, что мы гуляем на улице, но Авела – маленькая дикарка. Нельзя же весь день держать ее взаперти. Кроме того, сейчас из леса не доносится музыка, а отец работает на ферме Бреннанов. Он ни о чем не узнает. Да и я ни на секунду не свожу с сестры глаз.

Сомневаюсь, что папина стена оградит нас от деревьев, если они по-настоящему захотят пробраться внутрь.

Авела бегает кругами, пища от радости, пока у нее не закружится голова. Она падает на землю и с макушки до пят пачкается в грязи. Еще она умудрилась как-то порвать платье. Ее веснушчатая кожа загорела на солнце, темные кудряшки – которые мы оба унаследовали от отца – растрепаны. Она неусидчивая, так что мне никогда не удается основательно расчесать ей волосы; в данный момент в них запутались травинки и палки. У нее карие глаза, как у отца, мамина широкая улыбка и больше озорства, чем может уместиться в таком маленьком человечке. Она выжимает из меня все соки, но я люблю ее до беспамятства.

– Авела! – зову я, когда она подбегает к стене и тянет маленькую ручку к низкой ветке.

Меня пронзает паника, и я вскакиваю с травы. В мгновение ока подлетаю к сестре, хватаю ее за запястье и тяну обратно под открытое небо, в безопасность.

Она визжит и вырывается, но я снова ловлю ее и кружу до тех пор, пока она со смехом не забывает о желании вернуться к стене и этой дьявольской ветке. Я не осмеливаюсь взять топор из сарая и срубить ее. Даже отцу не хватило бы духу. Я стараюсь забыть о своем дурном предчувствии, не слышать слабый намек на песню из лесной чащи.

– Пора мыться, малышка, – говорю я сестре.

– Нет! – вскрикивает Авела.

Но все равно покорно следует за мной, когда я отношу тазик к насосу перед домом. Наполнив его до краев, ставлю тазик у огорода – вода, которую Авела непременно выплеснет, пойдет только на пользу цветам и овощной рассаде.

Я снимаю с нее грязное платье и, посадив сестру в тазик, яростно намыливаю. Она кричит, смеется и брызгается, полностью наслаждаясь процессом. Отмыв ее, я оставляю Авелу плескаться в воде, а сам время от времени смотрю то на лес за огородом и папиной стеной, то на дом, в котором прожил всю свою сознательную жизнь.

Это небольшая каменная хижина, совершенно обычная, не считая башни, которая служит отцу обсерваторией. Серебряный купол закрыт до вечера, внутри надежно спрятан телескоп. В ярко-синих оконных ящиках вянут цветы – когда за ними ухаживала мама, такого никогда не случалось. Я пытался сохранить все, что с ней связано, и не отдавать память о ней Гвиденскому лесу.

Все считают нас глупцами из-за того, что мы живем на самой границе леса. Может, и не беспочвенно.

Но это единственное место вдали от деревни, где отец может наблюдать за звездами в уединении. Мало кто знает, что он астроном. И никто не знает, что он составляет звездные карты для самого короля Элиниона – за настоящие королевские монеты. Днем отец трудится на ферме Бреннанов, чтобы люди не задавали вопросов, откуда он берет деньги, и соблюсти условие короля о секретности. Бреннан наш ближайший сосед, его дом находится в трех милях на северо-восток. Деревня еще в пяти милях на север, и даже это считается опасно близким к лесу.

Ветер усиливается, навевая холод. Над солнцем сгущаются тучи, и в воздухе внезапно пахнет дождем. Музыка становится громче, теперь ее слышно даже сквозь завывания ветра. Она манит меня. Передернувшись, я сжимаю челюсти и не поддаюсь ей.

– Пора в дом, малышка, – говорю я Авеле. Затем выливаю кувшин чистой воды ей на голову, и она вопит как резаная. Я щекочу ее под подбородком и, подняв из тазика, укутываю в большое полотенце и несу в дом.

Музыка преследует нас, впиваясь в кожу невидимыми шипами. Эта же музыка заманила мою мать в лес, где она осталась навеки. Слышал ли кто-нибудь ее крики, когда восемь чудовищных дочерей Гвиден напали на нее и растерзали на кусочки? Осталось ли от нее хоть что-нибудь или она просто обратилась в пыль, раскиданную по лесной подстилке среди заплесневелых листьев?

По-прежнему держа Авелу, я быстро поднимаюсь по двум ступенькам к входной двери и тянусь к ручке.

– Калон Меррик дома?

Я подпрыгиваю от зычного голоса и, обернувшись, вижу, несомненно, одного из людей короля. Его длинное кобальтовое пальто застегнуто на позолоченные пуговицы, изящная синяя кепка тоже оторочена золотом, на плече висит большая прорезиненная сумка. С виду ему где-то между возрастом моего отца и моими семнадцатью годами. У него темная смуглая кожа, намекающая на сайтское происхождение.

– Я Оуэн Меррик. Отца сейчас нет дома. Вы пришли за звездными картами?

Мужчина с нескрываемой неприязнью переводит взгляд с меня на Авелу и показывает на уши. До меня доходит, что он заткнул их воском, чтобы защититься от песни древесных сирен. Он не слышит меня.

Я открываю дверь и жестом приглашаю его в дом. Мужчина проходит внутрь, но достает воск только после того, как я крепко-накрепко запираю дверь. Его встревоженный взгляд то и дело обращается к лесу за кухонным окном.

– Я пришел за картами.

– Я принесу их, только подождите минутку.

Я ставлю чайник на плиту, а затем нахожу Авеле тканевый подгузник и чистую сорочку. Та с криками носится по дому. Мужчина хмурится и вжимается в стену у камина, будто хочет отстраниться от нее как можно дальше.

Я незаметно окидываю его недовольным взглядом. Что он себе возомнил, что появился из утробы матери сразу взрослым и унылым, как сейчас?

Оставив ему чашку чая на столе, я уношу Авелу с собой в обсерваторию, чтобы забрать звездные карты этого месяца. Как правило, ее сюда не пускают, но я ни за какие коврижки не оставлю ее внизу с этим олухом.

– Ничего не трогай, малышка, – даю ей тщетное указание, опуская посреди обсерватории. Авела с пару секунд все разглядывает круглыми, завороженными глазами и тут же начинает наматывать круги и громко визжать от радости.

Свернутые карты лежат в тубусах на книжной полке у телескопа. Я беру их под мышку и с трудом выгоняю Авелу из комнаты.

Она вяло плетется по лестнице – ей уже давно пора спать.

– Вот они, – говорю я мужчине и отдаю ему карты на изучение.

Затем наливаю Авеле молока и сажусь с ней за стол. Она сворачивается клубком у меня на коленях.

Мужчина достает все карты из тубусов и бегло рассматривает их, прежде чем спрятать обратно. Он явно новенький – обычно король Элинион посылает одних и тех же слуг, чтобы забрать карты и отдать деньги папе, но этого мужчину я вижу впервые. И судя по тому, как он бегает взглядом по звездным картам, он понятия не имеет, как их читать.

– Похоже, все в порядке, – говорит он, просмотрев последнюю.

Ладно, не буду выводить его на чистую воду. Он даже к чаю не притронулся – тот давно остыл, стоя у его локтя. Только зря потратил на него травы.

Снаружи разверзлись тучи, за окном хлещет дождь. Авела уже почти уснула у меня на руках.

– Плата твоего отца, все как договаривались. – Мужчина достает синий бархатный мешочек из внутреннего кармана и кладет его на стол с тихим позвякиванием металла. – Пересчитай, если хочешь, только побыстрее. Я хочу вернуться в деревню до темноты.

До сумерек еще несколько часов, но я вижу, как его взгляд снова возвращается к окну, к тени леса, который скрыт за пределами поля зрения. Интересно, видел ли он его прежде?

– Не понимаю, как вы это терпите, – вполголоса произносит мужчина. – Как вы можете спать по ночам, живя так близко к ее лесу? Так близко к ней.

Гвиден. Мало кто произносит ее имя вслух, но все понимают, о ком речь: о ведьме, которая правит лесом. Она настолько могущественная, что может подчинить своей воле творения Божьи, точно как подчинила своих дочерей, древесных сирен. Они служат ей оружием, поют по ее команде, заманивают людей в лес и поглощают их.

– Мы не беспокоим ее. – Я с нарочитым безразличием пожимаю плечами. – Она не беспокоит нас. Но деньги я считать не буду. Я доверяю его величеству.

Авела потирает глаза, и я встаю, прижимая ее к плечу. Мужчина следует моему примеру и неуклюже сворачивает карты, после чего запихивает их в прорезиненную сумку. Та глубокая, но треть тубусов все равно торчит наружу. Он окидывает меня пристальным взглядом, будто не решается что-то сказать.

– Ты знаешь, зачем ему это? Его величеству. Почему он ежемесячно платит твоему отцу за эти карты?

Я пожимаю плечами. Да, он точно новенький. Раньше никто из слуг короля не осмеливался задавать подобные вопросы.

– Если мой отец и знает, то мне не рассказывал. Но, уверен, вы знаете, как важно…

– Хранить это в секрете. – Мужчина супится. – Я не дурак. Просто поинтересовался, не более.

Лично мне нравится воображать, что король Элинион в душе ученый, который скрывает свое увлечение, чтобы не казаться суеверным. Если народ Тариана узнает, что король ежемесячно сверяется со звездами – по каким бы то ни было причинам, – то перестанет ему доверять. Он герой, их чемпион против Гвиден и ее леса. Если жители подумают, что он ищет свое будущее в звездах, то начнут шептаться о магии; подумают, что он не так уж отличается от ведьмы и ее чудовищных дочерей. В конце концов, между магией и наукой очень тонкая грань.

Мужчина мешкает у двери, достает два комка воска из кармана, но не спешит затыкать ими уши. Его явно не привлекает мысль о том, чтобы выйти на улицу, даже если единственная альтернатива – остаться здесь со мной и Авелой.

– Просто, как по мне, это пустая трата денег, – говорит он. – Лучше бы он потратил их на железную дорогу.

Авела опускает голову мне на плечо и зевает. В дом сквозь трещины в камне уже просачивается песнь древесной сирены. Похоже, я надолго застрял с этим мужчиной – вряд ли он сможет сопротивляться их зову, даже с воском в ушах.

– А что не так с железной дорогой? Она уже год нас не подводила.

Он кривится.

– Так и было, пока лес не разросся вокруг рельсов.

– Что?! – Я изумленно пялюсь на него.

– Нынче поезд в Сайт едет прямиком через лес чуть западнее вашей деревни. Так было с зимы.

– С зимы?! – Глупо вот так переспрашивать, но мне все равно. Это просто кошмар! Железная дорога, наряду с телеграфными линиями, – одно из главных достижений короля Элиниона, которое позволяет быстро и безопасно путешествовать по Тариану, а также укрепило нашу связь с соседней страной и торговым партнером Сайтом. При постройке лес находился за много миль от дороги, и пути пролегали по длинным участкам травянистой равнины. А теперь… – Как это возможно?

– С каждым годом лесная ведьма становится сильнее. Удивительно, как это она еще не повалила вашу стену. – Он косится в окно. – Но все намного хуже, чем ты думаешь. Лес рушит железнодорожные пути. Металл искорежен, шпалы вырваны из земли и поставлены прямо, как деревья, которыми они однажды были, и увешаны гирляндами из цветов. Не важно, что это не ее деревья, – все пиломатериалы доставили из Сайта, его величество играет по правилам. Эти нападения случаются внезапно, и они задерживают новые поставки. Нам приходится чинить участки путей почти каждую неделю. Если мы не разберемся с этой проблемой, у нас будут неприятности с Сайтом.

Он прав. Тариан импортирует древесину и уголь из Сайта. Без них нам придется трудно. Помимо медленных и опасных морских путей, в Сайт больше никак не добраться, разве что кому-то хватит глупости идти через лес пешком – лошади отказываются подходить к деревьям.

Авела поворачивает голову на моем плече, ее крошечные кулачки сжимаются на рубашке. Дождь все усиливается, заглушая песнь древесной сирены.

– Значит, вы были в лесу, – говорю я, не упустив из внимания, что он сказал «нам».

Мужчина передергивается и кивает.

– Я полгода работал на железной дороге, и меня часто посылают охранять ремонтную бригаду.

Пульс на моей шее учащается.

– Так вы видели их? Дочерей… ведьмы?

Его руки сжимаются, тубусы звездных карт стукаются друг о друга в прорезиненной сумке.

– Один раз. Это произошло два месяца назад, когда нас впервые отправили чинить рельсы в новой части леса. Мы заткнули уши воском, чтобы не слышать их песнь. Вооружились ножами и пистолетами. Но в итоге этого оказалось недостаточно. Они пришли втроем, и их дьявольская песня была слышна даже сквозь воск. Они были быстрыми, как змеи, со светящимися глазами и костлявыми руками. Нас оплели живыми ветками и сдавливали до тех пор, пока те не вонзились в плоть.

В моем взгляде читается искренний ужас.

– Нас спас капитан – по крайней мере, большую часть людей, – при помощи тряпок, пропитанных керосином, и пакетика пороха. Это временно напугало дьяволиц, и нам удалось сбежать. Но капитан все равно погиб. Потерял слишком много крови.

Я смотрю на него с новообретенным уважением.

Мужчина мотает головой, будто хочет избавиться от этого воспоминания. Внезапно он замечает, что музыка в лесу стихла.

– Ну, хорошего дня.

Заткнув уши воском, он выходит на улицу и закрывает за собой дверь. Я не слишком-то грущу о его уходе. Положив Авелу в кроватку на первом этаже, я поднимаюсь на второй, минуя наши с папой спальни, и забираюсь по узкой лестнице в обсерваторию. Даже если гроза скоро пройдет, еще слишком рано для телескопа, стемнеет только через пару часов. Однако мне нравятся тишина и покой этой комнаты. Когда купол открыт, стеклянный потолок служит окном в небо; когда закрыт, слева от чугунной печи остается небольшое окошко, управляемое рукоятью. Я поворачиваю ее и с прищуром смотрю сквозь пелену дождя на самое сердце Гвиденского леса. Никто не смеет трогать деревья – они для нее священны. Легенды гласят, что она считает их своими детьми, и более того, даже сделала из них детей: восемь дочерей, древесных сирен, чья жуткая песня снова льется через окно.

Когда-то давно лес был значительно меньше, но с каждым годом он разрастается. И судя по словам слуги короля, быстрее, чем я предполагал. Возможно, к тому времени, когда Авела будет моей ровесницей, он поглотит весь мир, как поглотил нашу маму.

Я еще с пару секунд всматриваюсь в деревья и слушаю песню дочерей Гвиден. Музыка кромсает меня острыми когтями. Я невольно высовываю голову из обсерватории и протягиваю руки к деревьям. Но вовремя прихожу в чувства. Я резко возвращаюсь назад и закрываю окно.

Глава вторая. Оуэн

На дворе уже весна, но по вечерам еще чувствуется остаточный зимний мороз, так что, прежде чем взяться за приготовление ужина, я закидываю уголь в печку.

Из меня неплохой повар – пусть это и не то достоинство, которым принято хвастаться мальчикам. Мне нравится придерживаться ритма, когда я нарезаю овощи, нравится смешивать муку, масло и сахар, чтобы приготовить любимые пирожные Авелы. Я горжусь, что сумел прокормить нашу семью после того, как мама исчезла в лесу, хоть и пришлось бросить школу на год раньше.

Сегодня, пока в кастрюле на плите кипит каул[1], я добавляю вымоченную в чае сушеную смородину в тесто для бара брит[2]. Придав ему форму хлеба, оставляю подниматься на ночь, а утром отправлю прямиком в духовку. Авела просыпается после дневного сна и, прибежав на кухню, виснет у меня на ногах и заливается смехом, пока я расхаживаю с ней по помещению.

– Вэн, Вэн! – довольно кричит она.

Как раз когда я разливаю суп по трем пиалам, в дом заходит папа, и Авела бежит искать в его карманах шоколадные конфеты, которые он всегда ей приносит. Находит с полудюжины, но я забираю их с оговоркой, что она сможет полакомиться ими после ужина. Отец снимает ботинки, вешает кепку на колышек и потягивается. Его кожа пересохла и загорела от многих дней работы на солнце. Он водружает очки на нос – в поле их никогда не берет, боится разбить, – и, умывшись, садится за стол.

Мы ужинаем, а после Авела играет на полу подле отца, пока он читает газету и время от времени с любовью поглядывает на нее. Я выхожу на улицу, чтобы сгрести еще угля из ящика в ведро. Осталось маловато, скоро придется идти в деревню за новой порцией. Когда-то давно жители Тариана жгли в каминах дрова, как в Сайте и Гвайде, что по другую сторону гор. Некоторые люди по-прежнему так делают, если не могут позволить себе уголь – они собирают упавшие ветки и палки, которые сбил ветер. Только величайший дурак решится срубить целое дерево.

Однажды, в ранние годы своего правления, король Элинион пытался сжечь Гвиденский лес. Он выжег огромные участки деревьев, и в отместку ведьма уничтожила целую деревню. Теперь он борется с ней другими способами. Железной дорогой. Телеграфными проводами, которые проходят под землей, обеспечивая нас быстрой и доступной связью с Сайтом и Гвайдом. Но если верить слуге короля, ведьма тоже не бездействует.

Набрав угля, я возвращаюсь в дом.

Когда часы на каминной полке отбивают восемь вечера, я подхватываю на руки сопротивляющуюся Авелу, чтобы уложить ее спать. Она четыре раза чмокает отца, после чего я отношу ее в комнату, переодеваю в ночную сорочку и укрываю одеялом до подбородка.

– Сказку, Вэн! – просит она высоким, писклявым голоском. – Сказку!

Я рассказываю ей ту же историю, что и обычно: о мужчине, который наблюдает за звездами, и о его жене, которая отправляется в долгое путешествие и не может найти дорогу домой. Она превращается в звезду, чтобы он всегда видел ее и чтобы хоть таким образом всегда быть с ним рядом.

Авела мало что понимает, но ей нравится тембр моего голоса, знакомый ритм сказки. Я гашу лампу, целую сестру в лоб и закрываю дверь.

Отец уже ушел с первого этажа, его газета и очки больше не лежат на привычном месте на столике у плиты. Я не знаю, как долго он засиживается за книгами каждую ночь, прежде чем уснуть в спальне, которая наверняка опустела без моей матери. Зато знаю, что мой долг – исполнить его обязательства перед королем Элинионом, и так было каждую ночь с тех пор, как исчезла мама.

Я ставлю кастрюлю отмачиваться в раковину и поднимаюсь в обсерваторию.

Зажигаю лампу на поцарапанном деревянном столе у телескопа и рассеянно вращаю латунные кольца армиллярной сферы, которую отец привез из университета в молодости. Затем ставлю чайник на плиту, примыкающую к задней стенке, и завариваю чай с корицей; его мощный сладкий аромат наполняет всю комнату. Теперь нужно открыть купол, настроить телескоп, достать пустые звездные карты из ящика и развернуть их на столе.

Я сажусь на стул перед телескопом и смотрю в окуляр. К счастью, буря уже успокоилась, и перед моим взором предстает чистое темнеющее небо. Первой над горизонтом поднимается яркая планета Кариад. Я черкаю ручкой с пером на сегодняшней карте, отмечая ее положение. Затем жду появления других планет, алой Рифел и бледной Негесид, и, конечно же, первых звезд.

В небе их миллионы, и ученые предполагают, что есть еще миллионы, которых мы не видим даже при помощи телескопов. Чем я занимаюсь каждую ночь – и чем занимался отец до смерти матери, – так это отмечаю положение всех звезд, которые возможно увидеть: созвездия и то, что между и вокруг них. Планеты. Фазы луны. У меня есть пустые карты для каждого положения телескопа, с изогнутыми линиями, обозначающими путь эклиптики. Одна карта полностью посвящена Арке Ветра – россыпи звезд, напоминающих горсть снега, раскиданного по небу.

Звезды предсказуемы, и именно это мне нравится в них больше всего. Я уже целый год самостоятельно наношу их на карты, наблюдаю за их неизменным движением по небесной сфере. Я действительно не знаю, почему король нанял моего отца, почему требует хранить это в строжайшей тайне. В детстве я постоянно изучал карты в поиске закономерностей и прогнозов. Некоторые говорят, что созвездия, движение планет и их близость друг к другу предсказывают будущее, вырисовывают события нашей жизни. Но я видел в них только порядок. Чудо. Не считая Авелы и родителей, больше всего в мире я люблю звезды.

Я медленно и методично заполняю звездные карты; закончив одну, направляю телескоп на новую часть неба.

Успеваю заполнить только три, когда дверь в обсерваторию со скрипом отворяется. Оглянувшись, я натыкаюсь взглядом на отца с очками на кончике носа. Его присутствие меня удивляет. Он выглядит утомленным, как и всегда после смерти мамы. Но в его глазах горит решимость, которой я не видел так давно, что и забыл, как она выглядит.

– Можно присоединиться к тебе? – неуверенно спрашивает он, будто боится, что я его отвергну.

Я улыбаюсь.

– Конечно, отец. Я всего лишь подменяю тебя.

– Я тебя не прогоняю, – уточняет он.

В моей груди ослабевает тяжесть, которой я раньше не замечал. Я встаю из-за стола и приношу второй стул. Отец наливает себе чаю, и мы садимся вместе, по очереди глядя в телескоп и отмечая звезды на картах.

Давно я не был так доволен. Я скучал по отцу – он вроде и был с нами, и в то же время отсутствовал, будто покинул семью вместе с мамой, хоть и не так, как она. Раньше отец учил меня читать звездные карты, и мы частенько засиживались допоздна, попивая чай с корицей.

С ним работа идет быстрее. Заполнив все карты и спрятав их в тубусы, которые отдадим слуге короля в конце месяца, мы с папой все равно остаемся в обсерватории. Что-то мне подсказывает, что он скучал по этому не меньше меня, а то и больше.