Убей свою любовь

Полутемный зал ресторана а-ля рюсс пустовал. Белые крахмальные скатерти, сияющие серебром приборы, прозрачные бокалы – все ждало вечера, когда здесь станет многолюдно. Сейчас же только в самом дальнем углу сидели двое: высокий худощавый мужчина и его собеседник, жирный, плешивый человек в дорогом свитере, явно, однако, нуждавшемся в стирке – настолько лоснились рукава. Перед худощавым стоял бокал минеральной воды, перед вторым – полноценный бизнес-ланч с борщом в горшочке, свиной отбивной с гарниром и рыбной нарезкой на длинной тарелочке.

– Я уверен, что делаю все правильно.

– Зачем тебе эта девка? Она ни на что не годная инвалидка, ты ее что же, собственноручно на каталке возить будешь? – презрительное фырканье сопровождалось отвратительным булькающим звуком – собеседник шумно прихлебывал суп из глиняного горшочка.

Тонкое породистое лицо сидящего напротив мужчины скривилось от омерзения:

– Ты свинья. Если бы не нужда – ни за что не связался бы.

– Брезгуешь? – без видимой обиды спросил второй, вытирая пальцами с подбородка капли огненно-красного борща. – Ну-ну. Чистюля, значит? Как в дерьмо лезть – так и я, свинья, гожусь, значит.

– Заткнись. Ты отвлекся. Что все-таки с девушкой?

– Говорю тебе – гиблый номер, она ни на что не годится.

– Я слишком хорошо ее знаю, чтобы верить тебе. Она ни за что не смирится, и именно поэтому я должен ее получить.

– Но…

– Все, я сказал!

Если бы плешивый мог читать мысли, то в этот самый момент узнал бы очень личную тайну этого совсем еще молодого, но уже очень влиятельного и опасного человека.

Раз-два… раз-два… Вверх-вниз… вверх-вниз… полежать на полу, отдышаться – и снова. Снова – пока не потемнеет в глазах. Только так – иначе я никогда не поднимусь, не стану прежней. Забраться с пола на кровать, вытянуться уставшим и дрожащим от напряжения телом, почувствовать прохладу постельного белья и закрыть глаза. Отдохнуть, унять дрожь в левой руке, на которой мне приходится отжиматься, сесть в постели и взять пистолет. Пока – муляж, детскую игрушку, но точную копию. Закрыть глаз, найти мишень, прицелиться. Резиновые пульки терзают бумагу на стене, а я потом – себя, собирая их по ковру, выковыривая из длинного ворса, чтобы снова засыпать в отделение, имитирующее обойму. Мне даже в голову не приходит попросить кого-то сделать это – я должна сама, только сама. Только это может меня спасти и вылечить, поставить на ноги и дать вспомнить то, что я умела раньше. Мозг мой сумел восстановить память – так почему он никак не позволяет организму восстановить двигательную и мышечную функции? Ничего, все равно справлюсь.

Эти упражнения я повторяю ежедневно – утром и вечером. И, если хватает сил, еще днем.

В коридоре за дверью послышался надсадный кашель – Семен, мой брат. Ко мне идет, скорее всего. После ранения, полученного полгода назад, Семен уже почти полностью восстановился, но кашель так и не проходит – пуля пробила бронх, остаточные явления. Мне досталось сильнее, и вот уже шесть месяцев я буквально за волосы ставлю себя на ноги и заставляю двигаться пальцы непослушной правой руки. За попытку помочь брату разобраться с проблемами я поплатилась здоровьем – в буквальном смысле. Меня уволили с работы, и с этим тоже ничего нельзя поделать – какой теперь из меня преподаватель медицинского института? Руководство справедливо рассудило, что мне бы на ноги встать. И никакая диссертация, никакая безупречная работа не помогли. Как и папа, которому я категорически запретила вмешиваться. И – о, чудо! – мой непростой папенька согласился…

Семен вошел и присел на стул у двери:

– Привет, Сашура. Ну, как утро?

– Удалось, – я киваю на мишень, и брат снимает ее со стены, разглядывает вмятины, оставленные пульками на бумаге, и ухмыляется:

– Слушай, да ты просто монстр какой-то. С левой руки?!

– А что – у меня есть альтернатива? – Меня охватила злость: из-за него я тут лежу – такая, а он еще и подкалывает! Сидит себе как ни в чем не бывало – здоровый русоволосый бугай с широченными плечами и накачанными бицепсами, разве что покашливает, но это же мелочи! – Это у всех людей две руки, а у меня теперь – одна!

Я отвернулась к стене, и Семен расстроенно проговорил:

– Саш… я же не то имел в виду… Ну, что ты, маленькая моя, – он пересел на кровать и обнял меня. – Ты обязательно поправишься, ты же у нас сильная. Даже папа удивляется, сколько у тебя силы внутри. Давай, я помогу тебе одеться – и пойдем завтракать, там Галя таких слоек напекла – ммм, по коридору идти невозможно, того и гляди слюной захлебнешься. Давай-давай, Сашка, не лежи с кислым видом.

Он тормошил меня до тех пор, пока я не сдалась и не согласилась спуститься к завтраку. Брат помог мне облачиться в спортивный костюм и дойти до ванной. Это, кстати, не являлось проблемой. Я не стеснялась переодеваться при Семене, и дело не в братско-сестринских чувствах. Семен не интересовался женщинами – никакими. Так уж вышло, что ему больше нравятся стройные голубоглазые юноши. Если бы об этом узнал наш отец – не поручилась бы я за состояние здоровья старшего брата… Но я много лет хранила его тайну, а Семен знал, что у меня – как в банковской ячейке.

– Давай руку. – Брат уже спустился на пару ступеней по лестнице и теперь подстраховывал меня, но я помотала головой.

Специально для меня отец распорядился установить перила и с левой стороны лестницы, чтобы я могла самостоятельно спуститься и подняться, не прибегая ни к чьей помощи. Папа знал, как невыносимо мне быть беспомощной, мне – привыкшей всегда и все делать самостоятельно, любившей скорость и мотоциклы.

Нога слушалась гораздо лучше, хоть я и чувствовала себя Михаилом Козаковым в «Здравствуйте, я ваша тетя!» – точно так же не могла согнуть ее в колене, а потому при ходьбе выглядела смешно. Но ничего, это временно – вот и мой доктор Фо Ду, толстый маленький китаец, друг моего мужа, говорит, что это скоро пройдет, и ежедневно мучает меня каким-то нечеловеческим массажем с пахучими маслами.

За столом уже сидел отец – так уж повелось, он всегда просыпается раньше других, но завтракать мы должны все вместе. Исключение составляет, пожалуй, только мой муж Саша. Он начальник службы безопасности папиного банка, уезжает на работу затемно и так же возвращается, и папа по этому поводу не говорит ни слова. Если бы не Саша – меня давно не было бы в живых. Муж спасал меня дважды, в последний раз – подставив себя под пулю снайпера. Едва оправившись после ранения, он начал работать, а потому принял решение временно переехать в дом отца – чтобы я не оставалась одна в большом доме, пусть и под присмотром охраны. Я была ему благодарна и понимала, насколько ему трудно далась фраза «Мы переезжаем к отцу». Мой муж слишком самостоятельный и взрослый, он на двадцать лет старше меня, почти ровесник отца – и существовать под одной крышей с тестем ему, конечно, довольно сложно. Но ради меня, ради того, чтобы я не была одна – беспомощная, еле передвигающаяся, – он сумел сделать выбор и решить так, как лучше для меня.

– Санька, доброе утро, – отец встал со своего места и подошел ко мне, взял за руку. Даже он, далеко не самый высокий мужчина, и то прилично выше меня, я в семье оказалась самой маленькой – сто шестьдесят еле-еле, тридцать шестой размер ноги и вес, который даже неприлично озвучивать.

Забавно, но при этих данных я считаюсь девушкой с мужским характером и привычками, и это вполне соответствует действительности. Папа порой искренне жалел, что я не родилась мужчиной.

– А ты чего дома-то? – не совсем любезно поинтересовалась я у отца. – Говорил же, что поедешь в банк.

– Не поехал, – коротко обрезал папа, усаживая меня за стол. – Ты что замер? Садись! – Это относилось к Семену, замешкавшемуся в коридоре.

– Да, пап, секунду – мне звонят. – Шаги Семена стихли – ушел в дальнюю комнату.

Отец недовольно поморщился – ждал нас к завтраку, не начинал, а тут Семен с какими-то разговорами. Правило садиться за стол всем вместе появилось в нашей семье после того, как папа вернулся после очередной отсидки и взял все в доме в свои руки. И мы соблюдали это правило, собираясь за длинным столом – Слава, старший брат, когда был еще жив, Семен, я. Потом к нам присоединились сперва Юлька – Славина жена, потом Акела – мой муж. И только Семен всегда оставался один – по понятным причинам привести в дом кого-то из своих любовников он не мог.

Теперь нас четверо. Юлька прочно обосновалась – не без папиного участия – в одиночной палате наркологической клиники, а Слава уже больше полугода на кладбище. И мы до сих пор так и не знаем, ни кто заказал моего отца, ни кто стрелял в меня и Семена. В общем, все сложно и запутанно, и папа, кажется, уже отказался от мысли найти крайнего. Папа – но не Акела. Мой муж продолжает поиски, горя желанием, во-первых, наказать обидчика, а во-вторых, устранить опасность.

Завтракали молча. Папа был странно угрюм и погружен в какие-то размышления, Семен заметно нервничал и торопливо хлебал кофе, словно спешил покончить с едой и куда-то сбежать. Частые торопливые глотки заставляли его кашлять, он отворачивался, гулко бухал в кулак, отец морщился и наконец не выдержал, бросил на стол салфетку:

– Что мечешь, как голодная утка?! Торопишься куда?

– Д-да, – выговорил брат в перерывах между приступами кашля. – Уехать мне надо срочно.

– Зачем?

– В клубе проблемы.

Недавно Семен стал хозяином ночного клуба и теперь все больше времени проводил там. Я как-то ехидно подколола его на тему ориентации заведения, но брат только головой мотнул:

– Ты что, Санька? Нормальный клуб, для всех – ты ж понимаешь…

Я понимала. Папа не оставил бы от заведения даже фундамента, если бы узнал, что оно для людей нетрадиционной ориентации.

Отец был в принципе доволен тем, что Семен занялся делом. Он считал моих братьев неудачниками, не способными в силу слабости характеров стать уважаемыми людьми. Покойный Слава номинально числился председателем правления одной из папиных фирм, что не помешало ему выгрести из отцовского кармана приличную сумму денег для покрытия игорных долгов своей жены. Результатом явился срыв тендера на один очень важный объект, в который отец уже вложил большие деньги. Слава начал выкручиваться и попал на крючок к каким-то людям, потребовавшим у него помощи в устранении отца. Мой брат к тому времени уже сильно пил и очень испугался, однако все-таки сдался и уступил требованиям. Если бы не мой муж, папа не сидел бы сегодня за столом, намазывая на свежую слойку апельсиновый джем, а гнил бы на кладбище в той самой могиле, где сейчас лежит мой старший брат. Но именно Акела смог подменить фотографию, данную киллеру Славкой, на фото самого Славки. Папа, когда узнал, едва не убил моего мужа, посмевшего посягнуть на отцовское право принимать решения. Однако, немного остыв, отец – надо отдать ему должное – разобрался в ситуации и признал правоту Акелы. Так уж вышло, что Акела в нашей семье – кто-то вроде штатного ангела-хранителя, моего и папиного.

Семен уехал, а я поднялась к себе и, не чувствуя усталости, снова взялась за пистолет. У меня был взрослый разряд по стрельбе из пневматического оружия, папа в детстве отдал меня в секцию, и там я развернулась вовсю, выиграв множество самых разных соревнований. Это очень пригодилось мне в жизни, а сейчас я пытаюсь восстановить если не былую форму, то хотя бы научиться владеть оружием с другой руки. Я правша, но правая рука работает пока плохо, и потому я тренирую левую. Процент попаданий оказался несравнимо ниже, но все-таки я, несомненно, продвинулась.

Мне очень хотелось попробовать стрелять из настоящего пистолета, почувствовать в руке привычную тяжесть, запах горячего металла после выстрела – все то, что всегда вызывало во мне взрыв эмоций. Но для этого сперва нужно научиться твердо стоять на ногах.

Я дотянулась до привязанной к ножной спинке кровати толстой резине и просунула правую ногу в петлю. Вправо-влево, вверх-вниз – это упражнение, выполняемое по нескольку раз в день до боли в суставах, помогало мне восстанавливать ногу. Упругая резина оказывала нужное сопротивление, мышцы крепли, восстанавливались. Я преодолевала себя каждый день, каждую минуту, не жалея сил и времени, не жалея себя, не позволяя расслабиться или не выполнить намеченного на день плана. Именно это упорство и позволило мне довольно быстро начать передвигаться самостоятельно. И в том, что скоро я буду нормально ходить, я тоже не сомневалась.

Вечером муж вернулся мрачнее тучи. Молча чмокнул меня в щеку и начал раздеваться, повернувшись ко мне спиной. Я с трепетом наблюдала за тем, как обнажается спина с накачанными мышцами, покрытая хитрой вязью японской татуировки. Чуть правее левой лопатки татуировка испорчена шрамом пулевого отверстия. Получилось, что у самурая, занесшего копье над поверженным врагом, нет головы и верхней части туловища – только замершая в замахе рука. Эта пуля предназначалась мне…

– Что-то случилось? – спросила я, подтягивая зажатую петлей правую ногу и придерживая ее, чтобы не уползала обратно в горизонтальное положение.

Саша не ответил, переоделся и сел ко мне на кровать:

– Ну, как ты сегодня? Как нога?

– Нога на месте. Не уклоняйся, я ведь спросила.

– Аля, случилось уже давно. Просто сегодня… В общем, со счетов одной из фирм пропала крупная сумма денег. Сейчас пытаюсь отследить, но это трудно.

– Ты подозреваешь, что кто-то из своих?

– И да и нет. С одной стороны, доступ к счетам имели только свои – а с другой… Просто некому. Главбух фирмы работает сто лет, с момента открытия – ей просто нет смысла, у нее зарплата такая, что она и пачкаться побрезгует, да и дети опять же. Кто-то из совета директоров? Тоже вряд ли – там Бесо, а он, сама понимаешь… – муж замолчал, машинально поглаживая мою руку и глядя в стену.

Он был прав – Бесо не мог, он – папин друг, почти брат, они сидели вместе, постоянно рядом, всю жизнь – сколько я помню. Нет, кто угодно – но не Бесо.

Мне очень не нравилось то, что муж непривычно хмур и озабочен. Ему бы побольше отдыхать, а у него весь отдых-то был в то время, когда он лежал с ранением в больнице. Едва встав на ноги, он кинулся ко мне – как, что, вернулась ли память. Дело в том, что расстались мы как раз в момент моего частичного беспамятства – я категорически не помнила, кто он мне, и даже его колоритная внешность – ожог во всю левую половину лица и черный кружок вместо левого глаза – не будили воспоминаний. Саша не знал, что именно в тот момент, когда он закрыл меня собой, приняв телом предназначавшуюся мне пулю, я все вспомнила.

Наша встреча сразу после его выписки была похожа на окончание мелодраматического фильма. Я, с наполовину обритой головой и свежим красным рубцом, не владеющая правой половиной тела, и он – осунувшийся, похудевший, с измученным тревогой за меня лицом. Он замер на пороге, и я увидела в его глазах не подвластный ничему страх: а ну как снова заору – мол, вон отсюда, я тебя не помню? Я видела, что он ждет этих слов и не знает, как ему жить дальше. Я ничего не сказала, просто молча протянула левую руку и поманила его к себе. Акела сделал пять шагов и тяжело рухнул на колени у кровати, склонив бритую голову с косой на затылке. Я опустила руку и погладила эту склоненную голову, меня вдруг всю затрясло от сдерживаемой истерики – никогда не позволяла себе плакать при муже, никогда – и неровные белые шрамы на запястьях всякий раз напоминали мне о данном самой себе обещании. Несколько лет назад я вскрыла себе вены ножницами, потеряв не родившегося еще ребенка и возможность иметь детей в будущем.

– Аленька… – пробормотал муж. – Ты… узнала меня?

– Я давно тебя узнала, – дрожащим голосом проговорила я и закусила губу – владеть собой стало трудновато. Я все гладила и гладила его голову, и в памяти всплывали какие-то совершенно сумасшедшие воспоминания. Он носил меня на руках – так часто, как только мог, я настолько меньше его, что мой вес практически незаметен для него, высокого, сильного и тренированного. Он ездил со мной за город по выходным – на поляну глубоко в лесу, и там я стреляла из пистолета, а он, скинув куртку и майку, в любую погоду тренировался с шестом или мечом. Даже теперь я помнила, какие эмоции вызывало у меня его тело, замиравшее в разных боевых стойках – он казался мне идеальной скульптурой. Безупречное тело.

– Саша… прости меня… – мне так хотелось сказать ему эту фразу в те дни, когда он лежал в больнице, а у меня не было возможности быть рядом с ним, прикасаться к нему, подавать воду – да что угодно.

Увы, я сама в тот момент нуждалась в уходе, да и сейчас еще нуждаюсь. Но воспоминания о том, как я гнала Сашу от себя, как отталкивала и закатывала истерики, жгло. Он поднял голову:

– Не говори этого. Я не сумел тебя уберечь. Не смог предотвратить.

«Глупости! – хотелось крикнуть мне. – Глупости, я просто не дала тебе этой возможности, не сказала, куда и зачем еду, ослушалась твоего запрета и уехала из дома. Но я не могла бросить брата – не могла, отец учил нас стоять один за другого! И даже намекнуть тебе о поездке не могла – в заложниках у каких-то наркоторговцев оказался любовник Семена, а я даже тебе, любимому мужу и лучшему другу, не могла доверить тайну брата. И ты не виноват, а потому мне невыносимо слышать, как ты себя винишь».

Но я промолчала. Всегда так трудно делать выбор между голосом крови и мужем…

Я лежала без сна всю ночь. Саша провел вечер в кабинете моего отца, куда категорически был запрещен доступ всем домашним. Раньше я презрела бы это обстоятельство и прокралась в небольшую комнату рядом с кабинетом, чтобы услышать хотя бы что-то, но сейчас мне трудно было сделать это так, чтобы меня не обнаружили – маневренность и быстрота пропали. Я мучилась неведением весь вечер, приставала потом к мужу с расспросами, но тот молчал. Мне хорошо известно – если уж сразу не сказал, то бесполезно расспрашивать.

Саша уснул почти мгновенно, едва только коснулся головой подушки. Я же долго лежала на боку, опираясь на левую руку, и рассматривала лицо спящего мужа. Странно – я никогда не боялась его, не вскрикнула при первой встрече, ни разу не подумала о том, что он уродлив, хотя даже домработница Галя первое время чуть не в голос орала, столкнувшись с ним в коридоре. Я же не считала вид мужа ужасным или – не дай бог – отвратительным и отталкивающим. Вторая, здоровая половина его лица была мужественной и вполне привлекательной, а единственный глаз умел смотреть так, что у меня внутри все переворачивалось от восторга. Никакие шрамы на лице не могли сделать Акелу непривлекательным или нежеланным для меня.

Я прислушивалась к его ровному дыханию и чувствовала себя счастливой. Да, пока я не могу нормально ходить – но я в здравом уме, владею левой рукой, разговариваю. И у меня самый лучший мужчина, которого только можно себе представить. Я не знала до него других – и не жалела об этом ни секунды, искренне считая, что не имело смысла грызть семечки, когда в руки сразу попал огромный торт. У меня было много знакомых – в конце концов, я полтора года вращалась в довольно большой компании байкеров, да и занималась мужским видом спорта, однако все эти молодые люди и мальчики не вызывали у меня никакого интереса. Когда появился Акела, я сразу поняла: я должна быть только с ним, только с ним – потому что меньшего мне не надо. Хочу иметь все – и сразу. Он, конечно, разгадал мой маневр – да и что там разгадывать, когда все и так было написано на моем лице. Акела честно сопротивлялся – сколько мог. Но я выиграла и сумела убедить отца в том, что лучшего мужа мне не найти – да и не буду я искать. Папа поворчал, но согласился. Сашка оказался именно таким, как я и думала: спокойным, серьезным, немногословным и очень надежным. Таких людей сравнивают с морскими утесами, о которые разбиваются волны. Я чувствовала себя за его спиной в полной безопасности. Проблема была в другом – имея характер авантюрный и вспыльчивый, я совершенно не терплю запретов и давления, а потому иной раз влипаю в неприятности. Муж потом долго и терпеливо объяснял, почему не надо было так делать, как нужно было себя повести – словом, воспитывал. Я кивала головой, искренне раскаивалась – и снова куда-то влезала. Такой характер…

Саша прощал, хотя и не оставлял попыток перевоспитать меня. Но он настолько любил меня, что потакал любым капризам – как и отец. Едва только я, почувствовав, что могу владеть левой рукой и слегка – правой, сказала, что хочу возобновить занятия стрельбой, как муж мгновенно нашел выход из положения и купил мне детский пистолет, практически полностью имитировавший настоящее оружие. Именно Саша каждое утро вешал на стену новую бумажную мишень, чтобы я могла, едва открыв глаза, начать упражнения. Именно Саша отдавал все свое свободное время, чтобы помочь мне встать на ноги. Именно Саша верил в то, что я буду прежней – только Саша, потому что ни отец, ни брат не верили. Уверенность мужа передавалась мне – я не могла подвести его, разочаровать. Я должна соответствовать.

Рассматривая ночью лицо спящего мужа, я иногда думала о том, что было бы, не прояви я такую баранью настырность в свое время. Он ни за что не сделал бы ни шагу в мою сторону, понимая, что отец никогда не позволит ему, наемнику, человеку, умеющему убивать и делающему это запросто, прикасаться к его дочери. Но я сразу почувствовала, что никогда больше не встречу человека, которому смогу довериться полностью и с которым захочу прожить жизнь. Сашка потом часто посмеивался – мол, старый прожженный волк не совладал с крошечной мышью. Но где ему? При всем своем миниатюрном сложении и внешней воздушности я имею характер мужской и жесткий, куда сильнее, чем даже у отца – что уж говорить о братьях.

– Ну ты же девочка… – иногда почти растерянно говорил отец, когда я в очередной раз оказывалась «на коне», и я только фыркала:

– Тоже мне – поисковый признак.

Папа сам отчасти виноват в том, что я выросла такой. Он воспитывал меня один с семи лет, когда вернулся после очередной – и последней – отсидки, а мама ушла, бросив меня и братьев. Слава и Семен были уже взрослыми, и воспитать в них характер отец уже не мог, а я… Меня, малолетнюю, папа научил многим вещам, которых девочка знать и уметь не обязана. Именно папа отдал меня в секцию спортивной стрельбы, разрешил учиться водить мотоцикл, а затем и машину, объяснил святое правило «свой за своего» – и я следовала этому всю жизнь.

Я открыла глаза, и тут же в ухо мне буквально впился, как комар, громкий крик – так вопить мог только папа, и только в крайнем случае. Определенно случилось что-то, сумевшее с утра пораньше вывести из себя моего родителя. Я села в постели, потянулась левой рукой вверх, размяла плечо и решила пренебречь сегодня утренней тренировкой в стрельбе, потому что уж больно громко он орал – как бы инфаркт не спровоцировал.

Наскоро сполоснув лицо и натянув спортивный костюм, я пошла вниз. Крик отца доносился из гостиной, и это было странно – обычно он решал все свои дела в кабинете. Не удосужившись как-то предварительно обозначить свое появление, я начала с порога:

– Папа, успокойся! Тебе нельзя… – и осеклась под гневным взглядом раскрасневшегося от крика родителя:

– Кто тебе позволил входить?!

Я обвела взглядом комнату и увидела в кресле у камина бледного Бесо. Он то и дело вытирал платком потный лоб и бормотал что-то. Папа же был просто в ярости – красный, расхристанный, как после драки, кулаки сжаты, глаза светятся неприкрытой злобой. Что это тут у них?

– Александра! – рявкнул отец, заставив меня вздрогнуть, но сдаваться я не думала:

– Не кричи! Я тебя просила – относись к своему здоровью внимательнее, хватит в доме одного инвалида!

– Во-о-он! – заорал отец, сделав шаг в мою сторону, и я сочла за благо выйти, но не потому, что боялась, а просто видела – он вот-вот совсем потеряет голову. Лучше отступить и прибегнуть к испробованному за много лет и совершенно безотказному способу – уйти в соседнюю комнату и тихонько покурить там, прислушиваясь к разговору. Тем более что сегодня и напрягаться особенно не надо – так громко орет. Главное, чтобы в пылу беседы он не вспомнил о моей привычке…

Но отцу было не до меня. Судя по тому, что он говорил Бесо, тот вляпался в какую-то некрасивую историю и теперь пытался оправдаться. И пахло это дело не чем иным, как наркотиками. У меня в голове вдруг зашевелились нехорошие воспоминания. Братец Сема в свое время едва не погорел именно на этом – на торговле кокаином. Однако выяснить, откуда он его брал, я так и не смогла. И вот снова «наркотическая тема» всплывает в нашем доме. Не к добру это.

– Фима, ты слову моему не веришь? – верещал меж тем Бесо в соседней комнате. – Ты ж брат мне! Мамой клянусь – я не знал!