– Ну, подруга! Вот купила, так купила! – чертыхался он. – Вот воры пошли нынче, а! Ну, умнющие твари!.. Ха! Сами они не могут, помощь им требуется! – и бежал без оглядки.
Всю дорогу до дому Юрий Саныч недоумевал:
– Это ж надо было влезть в чужую квартиру, а?.. Ха, по просьбе трудящихся не видимого фронта. Вот старый осёл! – мотал он головой.
Он вспомнил, как хорохорился перед воровкой, "чистил" перышки, а глаза протереть не мог…
И вдруг расхохотался. Страх, доведший его до безумия и та игра, или заигрывания перед женщиной, теперь выплеснули из него безудержный хохот со всхлипами.
Юрий Саныч остановился, дальше идти не мог. Привалился к берёзке при пешеходной дорожке.
И может быть от этого неожиданного смеха, разрядившего его жизнелюбивый характер, или оттого, что всё обошлось для него, в общем-то, благополучно, к нему вновь вернулась жизнь и прежнее настроение.
Он вспомнил о сыне. А, вспомнив, смеясь, погрозил, как бы в назидание, ему пальцем:
– Вот тебе, Шурка, и город родной… с очами карими. Мотай на ус, парень. Не будь таким простофилей там, в Москве, как твой предок в Ангарске. Ха-ха!..
Романсы позабылись. В голове у Юрия Саныча сменилась "пластинка", его теперь сопровождал "танец маленьких лебедей":
Трам-па-па, па-па-па-па-па…
И он хромал под него, "приплясывал", раскидывая по сторонам черепки и землю из карманов.
1989г.
Боку-куку.
Эта история произошла давненько, однако, урок её поучителен, и потому о нём хочется рассказать. Возможно, станет поучительным.
Весть о несчастии с Шиволовским облетела, если не всё производственное объединение и подшефный посёлок, то до Родиона Александровича, в народе – Родион Саныч, дошла едва ли не сразу, ну максимум через час. Разумеется, витала она по народу в разных вариантах, но, чтобы узнать истинное её состояние – бог и царь, чёрт и леший, акула и крокодил (то есть Генеральный директор в одном лице) – вызвал Шиволовского к себе. Любопытство разбирало его не меньше, чем, наверное, его секретаршу.
Валерий Павлович шёл в кабинет генерального директора, как на аркане, ноги не шли, его вела душа. Стыдно и больно было предстать перед секретаршей, в таком виде: в наклейках, в йоде и в зелёнке. Но деваться некуда, и он переступил порог управления комбината. Кто-то, оглядываясь на него, подхихикивал, кто-то сочувствие выражал, а кому – было наплевать на его вид и состояние. И им, последним, он был более всех благодарен.
Секретарша, со свойственной ей прямотой, встретила Шиволовского вопросом:
– И сколько же тебя кошек драло?
И он, со свойственной ему изворотливостью, ответил:
– Не успел сосчитать.
Примерно так же спросил и Генеральный, но добавил, глядя на подчинённого с иронией:
– Только не врать мне. Рассказывай всё, и по порядку. Как не горька правда, она мне приятней. На брехню у меня время нет. Если не соврёшь – помогу, чем смогу. Ты меня знаешь.
– Знаю, Родион Саныч.
– Ну, так давай, Валерка.
По душам… Чего-чего, а по душам Татарков поговорить любит. И посочувствовать может, да только ухо надо держать востро. Тут смотря, какой подберёшь к разговору ключик. Одно Шиволовский знал, Родион Саныч любит разговор с фривольной начинкой, и чем она занимательнее, тем аппетитнее. А тут, что придумывать специально? – всё, как по заказу. И винные пары, и интим, и праздничный угар, и мордобой с погромом.
Обычно директор, через минуту-другую в общении с посетителем, делал своё заключение, и тот, – хочет он того или нет, – выдворялся из кабинета. Прямо и беспардонно. А тут, в предвкушении чего-то занимательного, даже предложил:
– Давай, Валерка проходи, сюда садись, – и показал на приставной столик перед своим столом.
И Шиволовский внутренне расслабился: кажется, ему не быть осмеянным, изжёванным – акула и гиена, черт и леший – отдыхают. Дай Бог, чтобы пронесло. А лучше – принесло что-нибудь полезное от этой встречи.
Шиволовский Валерий Павлович, заместитель начальника цеха механического завода, входивший в структуру комбината, ещё не потухший пятидесятилетний мужчина, решил развеяться. Так сказать, тряхнуть стариной, сходить на рандеву и прочие…
В канун 1-го Мая, то есть во второй половине дня тридцатого апреля, Валерий Павлович со своими сослуживцами слегка выпили. (Выпивши, его заусило, – как без ошибки, уже в разговоре, догадался хозяин кабинета.) Все коллеги по домам, к семьям, а Валерий Павлович сел на новенькие "Жигули" шестой модели и покатил по злачным местам, а злачных мест в посёлке городского типа… одно, у общежития на Советской.
За свой полувековой возраст Валерий Павлович имел кое-какой опыт в амурных делах. И женщин видел насквозь: по взглядам, по жеманным улыбкам. И по ряду специфическим приметам, что познаются на практике.
Чем старше становится мужчина, тем обострённее у него тяга к прекрасному, к юному, к нежному. Что же касается Валерия Павловича, то у него эта склонность приобрела далеко не платоническое и созерцательное выражение. Он умел ценить эту красоту только в натуре и при интимных обстоятельствах, и потому голенастые бестии, обтянутые в джинсы или коротенькие юбочки, притягивали его, как магнит. Что называется: седина в голову, а бес в ребро.
Предпраздничный вояж на "Жигулях" увенчался успехом. У кафе напротив общежития, Валерию Павловичу улыбнулась золотой фиксой Венера. Голову её украшала серая кудель и была она в синих джинсах, что в целом пленяло воображение Ловеласа.
У себя в гараже Валерий Павлович имел привычку приберегать бутылку водки или вина, что, несомненно, делает честь любому мужчине.
"Монтана" лежали на спинке заднего сидения, а белотелая Венера со вкусом и удовольствием потягивала русскую горькую и сигареты "Мальборо", возлежа на откинутой спинке переднего пассажирского сидения.
Валерий Павлович откушавши вместе с мадам Венерой, а, может быть, с Евой прибережённую на данный случай бутылку водки, захмелел. То есть немножко всхрапнул.
Мадам Ева, проверив карманы кавалера, пришла в негодование. Карманы были пусты! Негодуя и злясь, она делает белой ручкой массаж на щеке уснувшего Адама.
Шиволовский проснулись.
Валерий Павлович пробудился, и не понял, отчего горит лицо. Губы Евы или Веры, припав к его ушку, певучи шептали:
– Милый, не спи. Мы же не для этого сюда приехали.
Действительно, чего он тут развалился? – спать надо дома с женой. И Валерий Павлович слегка протрезвел. Хотел было пригубить прямо из горлышка, но бутылка оказалась пустой.
Мадам Вера, а, может быть, Мариана, продолжала выражать законный протест.
– Милый Валерик, я так рада нашей встречи. Я счастлива. Мне никогда так не было хорошо. Но слишком ты скуп, – выговаривала она. – Выпить нет. Закусит нечем. Да и денег у тебя, наверное, тоже нет. А того, что ты мне дал… – она наморщила носик. – Мне хочется ещё чего-нибудь, чего-то такого этакого…
Валерия Павловича пронзило чувство вины перед прелестным созданием. И он, как истинный кавалер, принёс даме извинения.
– Ты прости, дружочек, – сказал он. – Получилось, действительно, как-то не красиво.
И вдруг его осенило.
– Ты, – говорит, – побудь немного одна тут, а я схожу домой. Возьму деньжат и по пути зайду в магазин, – и пощекотал щекотное местечко юной обольстительнице: – Утю-тю-тю!
Марианне ход его мыслей понравился, и она, смеясь, с легкой душой заторопила кавалера.
– Ах, Валерик, как мне неохота тебя отпускать. Ты такой… Но ты не долго, – говорит, – скоро вечер. У меня ещё кое-какие дела намечены…
