Металлический Ген
Anne Dar
Металлический Ген
Глава 1.
Я затаилась за широкостволой осиной. Внизу, в ложбине, засыпанной прошлогодней листвой, мертвенно-коричневый цвет которой теперь тонким резным узором покрывает мороз, пасётся годовалая лань. Она роет копытом у трухлявого пня, в надежде найти первую зелень, но до полноценной весны ещё далеко, поэтому ей приходится довольствоваться старыми кореньями.
Здесь только мы: я, лань, вырывающийся из наших лёгких рваными лоскутами пар и скрипучий шаг старого в этом году мороза, заполняющий собой предрассветную лесную тишину, прозрачную и едва уловимую, как сама жизнь.
Я прицеливаюсь в последний раз, чувствую замерзшим пальцем холод изогнутого курка, чувствую пульс… До весны ещё далеко. До неё необходимо дожить. Я доживу. А эта лань нет.
***
Дождь смыл почти весь снег. В Кантоне его совсем не осталось, но в лесу то тут, то там ещё виднеются белоснежные островки, покрытые толстой ледяной коркой. Эта корка неприятно хрустит под ногами, поэтому я стараюсь обходить стороной снежные проплешины. И всё же в мартовском лесу, мороз в котором будет царствовать ещё несколько недель, постепенно сокращая свои владения до ночных и сумеречных часов, сложно скрывать своё присутствие – каждый неосторожный шаг разлетается по округе с десятикратно преувеличенным треском. Однако сейчас я уже могла не переживать об этом. Разделанная лань за моими плечами ознаменовывала окончание охоты.
Лань попалась небольшая, но сам факт того, что она мне встретилась, говорил о том, что скоро начнётся оттепель – животные возвращаются к стенам Кантона, а это значит, что голодный период скоро закончится. Официально находиться за стенами Кантона запрещено, не то что охотиться, но ликторы этим правилом, естественно, пренебрегают. Кантон-А самый бедный из всех десяти Кантонов в Дилениуме, и ликторов сюда присылают соответствующих. Если в Кантоне-J ликтор мечтает служить, Кантон-А – это страшный сон любого военнослужащего. Можно сказать, что сюда ссылают на службу “неугодный” Дилениуму ликториат. Поэтому среди этого сброда иногда можно отыскать толковых парней, сосланных в “А” за политические или иные личностные взгляды, противоречащие режиму Дилениума, однако среди них, конечно, больше отморозков и настоящих головорезов, угнетающих и даже терроризирующих местное население. Разные случаются истории с участием этих парней. К примеру, в прошлом году один из них по-любви женился на местной девушке, чем буквально спас её и её немногочисленное семейство от голодной смерти во время очередной голодной зимы, а его кузен, известный нечеловечески высоким ростом и неестественно ровной первой сединой на висках, спустя месяц после этого радостного события до смерти забил бездомного ребёнка, попытавшегося своровать у него буханку хлеба. Хлеб остался у ликтора, а забитый до смерти несовершеннолетний вор остался лежать в центре города, пока труп не убрали по приказу его убийцы. Никто словно ничего и не заметил. Потому что в этих краях всегда прав тот, у кого в руках оружие…
Я машинально поправляю винтовку за плечами. Старая, с приделанным к ней самодельным глушителем из масляного фильтра, она уже который год спасает нас от голодной смерти. Пока оголодавшие ликторы отстреливают дичь с южной стороны Кантона, иногда рыща в поисках добычи у западных и восточных стен, мы с Эльфриком орудуем с северной стороны стены, непроходимой и действительно опасной части леса. Здесь можно найти всё: болота, ядовитые растения, ядовитых насекомых и непроходимые дебри из вьющихся кустов. Но еще здесь водится добыча. И её здесь, что очевидно, больше, чем в тех частях леса, в которых ликторы бродят десятками и шумят громкими пулемётными очередями.
Не опасно ходить по опасной части леса, если ты знаешь тайные, годами проверенные и проторенные собственными ногами тропы. Однако я всё равно начеку. Голод – страшная сила, способная отключить в человеке чувство самозащиты. На пороге весны, не менее голодной, чем её предшественница зима, какая-нибудь пара ликторов (обычно они не ходят по одному – страх всегда сильнее их) может отважиться направиться со своими шумными пулемётами чуть севернее от привычной им территории – и что тогда?
Опасное это время года. Очень опасное. Голодные звери начинают просыпаться после зимней спячки, голодные люди начинают звереть…
Я резко оборачиваюсь из-за хруста ветки, раздавшегося приблизительно в ста метрах за моей спиной. Ничего не вижу. Только предрассветная синь, с каждой минутой всё более равномерно рассасывающаяся между черными стволами деревьев. Поправляю на плече мешок с разделанной ланью, стою еще тридцать секунд и, убедившись в тишине, продолжаю движение по направлению к стене.
Лань вышла килограмм на двадцать пять, не больше. С собой я забрала около десяти кило, остальное подвесила в переделанном перед зимой мной с Эльфриком убежище, устроенном на старом дубе. Убежище получилось неплохим: подобие небольшого домика, способного вместить двух человек, только без высокого потолка и полноценных окон, через которые внутрь могли бы пробраться такие животные, как, например, рысь. Одна пыталась, за что мы сказали ей искреннее спасибо, подстрелив кошку с земли – благодаря этой встрече в январе у нас появились мука и масло: выменяли на мех. И всё равно этого уже тогда было мало. Теперь, когда за нашими спинами стало больше голодающих ртов, мы с Эльфриком напрочь забыли о том, что какую-то часть добычи можно хранить про запас – всё добытое нами расходилось в течение суток.
Одним декабрьским вечером, после суточного шатания по лесу в очередной раз вернувшись домой с одним лишь хворостом для растопки камина, мы с Эльфриком не сговариваясь одновременно произнесли слово “троллей”. К тому времени все звери в округе словно сговорясь ринулись вглубь леса, явно почуяв наступление суровой зимы, и мы начали по-настоящему голодать. Поэтому уже спустя сутки после принятия решения мы по-дешевке толкнули шестьсот двадцать метров пусть и тронутого ржавчиной, но всё еще хорошего стального троса старику, заведующему сбором металлолома и утилизированной тары. Благодаря этому обмену на протяжении двух последующих недель мы могли позволить себе отварной картофель, а позже нам попалась рысь, безнадёжно пытающаяся проникнуть в наше пустующее убежище на дереве… В общем, мы смогли пережить три месяца зимы. А как минимум одна рысь, три лисицы, три кабана, пара десятков перепелов, дюжина зайцев, приблизительно около сотни белок и одна лань её не пережили. И это без учёта вырезанного нами кустарника, который мы с Эльфриком ежедневно выносили на себе из леса целыми снопами – нашим подопечным нельзя было болеть, тем более после их тяжелой осенней простуды, побороть которую удалось отчасти благодаря своевременно найденному мной и безжалостно разорённому пчелиному дуплу. Однако троллея у нас больше нет, поэтому крупную дичь мы теперь вынуждены забирать за несколько подходов – прежде было очень удобно спускать её через лес по тросу к старому каштану, от которого до входа в наш подземный тоннель оставалось всего каких-то сто метров… За остатками лани придется вернуться сразу после поспешного завтрака, чтобы свежая кровь не успела привлечь плотоядных животных…
Я снова останавливаюсь, разворачиваюсь и оглядываюсь по сторонам. Справа, вдоль всего фиолетового неба, всё ещё мерцающего замерзшими звёздами, ярко-желтой полосой, обрамленной красными рубцами, начинает брезжить рассвет. С каждым днём он наступает на несколько минут раньше. Хорошо. Уже совсем скоро в лес вернётся тепло. А пока я пытаюсь спрятать свои замерзшие пальцы в длинных рукавах кожаной черной куртки, на размер больше необходимого моей фигуре. Куртку Эльфрик по-глупости – вернее из заботы, которую я сочла глупостью, но о чём, естественно, промолчала – выменял для меня в октябре у одного из человечных ликторов. Совершенно новая, утеплённая, всего на один размер больше необходимого, она обошлась Эльфрику в целых пять белок, двух куропаток и одного бобра. Я не могла на него злиться… Конечно не могла. И не только потому, что им этот подарок был преподнесен мне в честь его дня рождения. Еще потому, что девочкам он подарил по паре персиков, а Дельфине декоративный кулон, которому та обрадовалась гораздо больше, чем я своей куртке, хотя я изо всех сил старалась улыбаться через зубы. Пять белок, две куропатки и бобёр… Но не только из-за королевского подарка на фоне скромных подарков Дельфины и девочек, которых вообще не должно было быть, я не могла злиться на Эльфрика. В последнее время нам эмоционально сложно друг с другом…
Не дойдя до куста можжевельника, растущего на крышке, ведущей в подземный лаз, я снова осматриваюсь по сторонам, но на сей раз скорее чтобы насладиться рассветом, нежели чтобы убедиться в том, что я нахожусь здесь одна. Ранние птицы только начинают распеваться, где-то в кронах замерзших до самых сердцевин деревьев шепчет северный ветер, над головой догорают звёзды… Начало марта: всегда красивое и всегда жестокое. До “настоящей” весны рукой подать, а с учётом того, что у меня за спиной висит десять кило свежего мяса и еще около пятнадцати подвешено на дереве приблизительно в двух километрах отсюда – шансов на выживание у нас теперь точно больше пятидесяти процентов. Половину первой части добычи отдам на приготовление Дельфине, остальные килограмм пять разнесу по Кантону: у булочника выменяю пару буханок хлеба, у знакомого воровщика попытаю удачу с мылом, у бакалейного процентщика вырву беспроцентный чай и хотя бы по сто грамм дрожжей и бобов, и еще соседям нужно оставить хотя бы полкило свежатины, в конце концов у них скоро на один голодный рот станет больше. И о чем только думают люди, заводящие детей в подобном месте? Эльфрик с Дельфиной хотя бы предохраняются посредством травяного настоя, ингредиенты для которого я запасла для Дельфины на год вперед – не хватало мне еще о её растущем животе переживать.
Интересно, о чём думали мои родители, рожая меня здесь…
Я ничего не имею против Дельфины. Она действительно хороший человек. Именно та, кто нужен Эльфрику. Рассудительная, красивая, умеющая вкусно готовить из минимального набора ингредиентов, знающая и практикующая медицину, а эти её пышные волнистые волосы длиной до лопаток, в которых, благодаря настою из полыни и болотной мяты, никогда не заводятся блохи… Живи Эльфрик с этой женщиной в другом месте, более счастливом и сытом, они бы могли быть по-настоящему счастливой и неприкрыто красивой парой. Хотя они и в Кантоне неплохо смотрятся, только немного затравленно из-за этого постоянного страха перед голодом, холодом, съехавшими после долгой зимы с катушек ликторами и смертью, не важно кого: её, его, моей или девочек. Какое “другое” место я могу иметь в виду – я не знаю. Другой Кантон? Например “J”?.. Нет, по-моему, ни в одном из Кантонов человеку невозможно обрести счастье. Может быть в Кар-Харе, но я не уверена, что счастье обитает именно там.
Я не бывала ни в других Кантонах, ни в Кар-Харе, однако я почти была уверена в том, что счастье не может существовать в полноценном виде в пределах Дилениума.
Пределы… В последнее время я слишком много о них думаю. По крайней мере так недавно сказал мне Эльфрик, когда я в очередной раз заговорила с ним о том, что, по его мнению, может лежать за пределами известных нам земель. Конечно, мы оба не видели ничего кроме Кантона-А, но я имела в виду нечто более масштабное: за пределами Кантонов лежит Кар-Хар, Кар-Хар – граница Дилениума, его сердце, но что лежит за ним? Не может ведь Дилениум быть всем миром, мир в принципе не может быть настолько маленьким. “Единственные пределы, которые ты должна преодолевать – это пределы своих возможностей. Каждый день, каждый час, каждый миг…”, – уверенно начинал отчеканивать в ответ уже известные мне мысли Эльфрик, но, встречаясь со мной взглядом, вдруг осекался, как осекался последние полгода во время всех подобных этому разговоров со мной.
Прошло уже полгода. Полгода, как я вернулась в Кантон-А… За полгода ясность так и не наступила. Никто не знал, где я пропадала и что за время моего отсутствия со мной случилось. Больше остальных не знала я.
Глава 2.
Шестью месяцами ранее
Слишком яркий свет вытянул мою душу на поверхность обессиленного тела. Стоило мне только приоткрыть глаза, как он беспощадно вре́зался колкими лучами, казалось, прямо в мой взнервованный мозг. Люминесцентные лампы были особенно жестокими на фоне отражающих их белоснежных стен. Мерное пищание оксиметра, закрепленного на моём указательном пальце правой руки, отдавалось неприятной пульсацией в висках.
С силой зажмурив глаза, я дотронулась головы правой рукой и в эту же секунду из моей груди вырвался невольный стон. Ощущение, будто мою руку что-то оттягивает в сторону, заставило меня повторно разомкнуть глаза и, на сей раз, оценить обстановку более обстоятельно. Мой лоб был перебинтован, правая рука утыкана одновременно пятью иглами, поставляющими через прозрачные трубки в мои страшно раздувшиеся вены жидкость пяти разных оттенков алого цвета.
Продолжая оглядывать незнакомую мне комнату, через невероятные усилия заставляя свои веки не опускаться темным занавесом между мной и миром, я вдруг начала вспоминать о том, как после столкновения с Платиной, во время прохождения в Руднике испытания с подвешенным канатом, оказалась в медицинском крыле…
Платина!
Воспоминания нахлынули на меня ледяной волной, всего в одну секунду отрезвив моё сознание. За эту секунду перед моими глазами пронеслись невероятно яркие картины минувших кошмаров и мой пульс мгновенно участился, о чем не преминул засведетельствовать оксиметр, издав истошное пищание, которое вдруг начало еще более беспощадно въедаться в подкорку моего головного мозга. Одновременно вырвав из болящего предплечья все пять игл, венчающих угрожающие трубки, я попыталась вскочить на ноги, но тут же рухнула на прохладный пол, задев левой рукой стоящий рядом жестяной столик с разноцветными бутылочками на нём.
Мои ноги недвусмысленно отказывались со мной сотрудничать, прозрачно намекая мне на мою немощность и беззащитность, и, плюс к внезапно ослабевшим ногам, перед глазами у меня вдруг всё закружилось и покрылось пульсирующими точками с искрящимися, неровными краями.
Предпринимая попытки остановить тяжелую одышку, я заодно сорвала с пальца оксиметр, чтобы наконец оборвать назойливое, предательски учащенное пищание своего взбунтовавшегося пульса.
Кроме бледно-голубой медицинской рубашки, едва прикрывающей мои подозрительно костлявые колени, на мне больше ничего не было, отчего моему неожиданно истощенному телу сейчас было прохладно находиться на блестящем и каком-то неестественно стерильно-чистом кафельном полу.
Опираясь о койку, я постепенно заставила своё тело подняться при помощи дрожащих рук. В который раз выхватив взглядом кровоподтек на изгибе локтя, посиневшего от игл, я вдруг неожиданно резко поняла, где именно я нахожусь и что со мной происходит. Последнее, что в этот момент я смогла вспомнить – это сжимающиеся кулаки Платины, находящегося в финишной капсуле напротив меня в Ристалище. Да, точно, мы выбрались из той мясорубки… Выходит, я в Руднике… Значит… Воткнутые в мои вены иглы могут означать только одно: меня, как носителя пятой группы крови, осушают!
Ужас сковал мои ноющие мышцы, но мой ступор продлился всего лишь несколько секунд. Недолго думая, я подтянула к себе одну из трубок капельниц, лежащих на измятых простынях, и сжала в кулаке толстую иглу, прикрепленную к её концу. Ресницы почему-то стали мокрыми. Я почувствовала это, быстро заморгав из-за внезапно помутнившегося взгляда.
Поднеся иглу к сонной артерии, я сделала несколько глубоких вдохов, после чего зажмурилась и… Призвав всю силу своей предательски дрожащей руки, полоснула себя по шее.
…От резкой боли, отлетевшей куда-то вверх моего многострадального черепа, мои ноги снова подкосились. Обрушившись на пол, я инстинктивно зажала рану левой ладонью, правой продолжая держаться за сморщившуюся простынь, свисающую с койки. При падении я во второй раз задела жестяной столик, и на сей раз установленные на нем цветные пузырьки сорвались на пол. С дребезгом разбившись, они врезались в мою левую ногу мелкими осколками, но я почти не чувствовала этой боли. По руке, судорожно прижимающей рану на шее, стекал горячий кровавый ручей, на моих глазах окрашивающий надетую на меня светло-голубую, почти выбеленную рубашку в бордовый цвет.
Не прошло и пяти секунд после моего громкого падения, как дверь, расположенная в пяти шагах напротив изножья моей койки, распахнулась, и в палату буквально вбежал некто в белоснежном халате – доктор?..
– Она порезала себя! – прокричал мужчина, кудрявые волосы которого выглядели нечёсанными как минимум несколько дней. Сначала я прочла на бейдже, болтающемся на его худой шее, словно ошейник на породистом псе, имя Вёрджил Ф., и только после этого заметила, что он пришёл не один.
Вслед за доктором в палату ворвалась Скарлетт, лысина которой показательно отражала свет люминесцентных ламп. Сразу за её спиной находилось еще две фигуры, но из-за ослабевающего сознания я не смогла рассмотреть их лиц. Моя рука, резко потерявшая последние остатки сил, соскользнула с зияющей раны на шее, и доктор, рухнувший передо мной на колени, в эту же секунду больно наложил на открытую рану свою холодную ладонь.
Прежде чем окончательно провалиться в темноту, я успела увидеть, как Скарлетт падает на колени рядом с доктором. В момент, когда её вытянутое лицо нависло надо мной – неужели она была напугана? – моя голова неестественной дугой запрокинулась назад и из моего горла вырвался жуткий хрип, после чего перед моими глазами неожиданно возникло бледное лицо Золота и… Я почти была уверена в том, что сразу за ним стоял Платина, но у меня больше не осталось сил на зрение – мои глаза закатились и захлопнулись, словно остекленевшие шары, угодившие в бездонные норы. Я погрузилась в темноту.
Еще некоторое время я слышала посторонние голоса, сплетающиеся в замысловатый клубок какофонии, чувствовала чьи-то теплые пальцы на своём теле и при том, что я не была способна хотя бы приоткрыть свои словно налившиеся сталью веки, единожды мне померещилось лицо Платины, после чего я окончательно потеряла связь с внешним миром, погрузившись в невероятно глубокий, неописуемо черный и пугающе холодный колодец. Впрочем, уже скоро не осталось ни глубины, ни холода. Только темнота.
Глава 3.
Настоящее время
Огонь в камине угасает. Не позже чем через час я должна буду подкинуть в него хворост и дубовые ветки – дуб горит долго и даёт хороший жар, так что до утра мы точно не замёрзнем.
Камин старый, закопченный и такой маленький, что и камином-то его назвать язык поворачивается скорее по привычке, а не потому, что это ярко выраженная действительность. В своей жизни я видела всего два камина: наш почерневший от копоти и украшенный хотя и старой, хотя и потрескавшейся, но внушительной лепниной в здании Администрации. Пустой и раззявленный, обрамленный пожелтевшими от старости зубами рот камина стал первым, что я увидела, придя тогда в себя на неестественно чистой и подозрительно мягкой софе, обитой странным материалом бордового цвета, меняющим оттенок, если провести по нём ладонью против ворса…
Примерно через час я подброшу дров в огонь и пойду спать. Сытая и физически уставшая, почему бы мне не быть довольной?.. Еще через час после моего отхода ко сну проснется Эльфрик или Дельфина, кто-нибудь из них позаботится о том, чтобы огонь не погас окончательно, а если погаснет, кто-нибудь обязательно его возобновит, может быть этим кем-то буду я или кто-то из спящих сейчас за моей спиной.
Я сижу спиной к единственной жилой комнате нашего дома. Старая ширма отрезает от нее небольшое пространство в углу, в котором я коротаю свои ночи на пяти овечьих шкурах, раздобытых мной ещё перед началом зимы. Эльфрик с Дельфиной спят в противоположном углу на дряхлом диване, покрытом покрывалом из той же овечьей шерсти. Накрываются они прохудившемся в двух местах одеялом. Олуэн и Лия спят в центре комнаты, на полу, покрытом медвежьей шкурой – не наша добыча, Эльфрик выменял её у знакомого ликтора, взамен отдав половину разделанного кабана.
Олуэн только недавно исполнилось пятнадцать лет, Лии только пять. Девочки дружны, но часто меланхоличны. Неудивительно. В эту пору года в Кантоне радостного ребенка, не то что взрослого человека, днём с огнём не сыщешь. И всё же сегодня у нас был повод отбросить мрак если не за пределы наших жизней, тогда хотя бы за порог нашего дома: сегодня все мы были сыты, здоровы и обогреты. С начала этого года совпадение этих трех пунктов у нас негласно приравнивалось к празднику, всего же таких праздников за последние девяносто пять дней едва ли насчитается больше, чем пальцев на моих обеих руках. Зима в этом году отличилась особой суровостью.
Дельфину Эльфрик привёл в наш дом без моего согласия. В начале августа в Кантоне случился серьёзный пожар, выгорело целых два квартала, сгорел и дом Дельфины. Естественно Эльфрик, как негласный защитник этой женщины, на протяжении десяти лет сохраняющий безопасную от неё дистанцию, сразу же предоставил погорелице свою крышу, заодно взяв под своё крыло её малолетних сестру и племянницу. Не многим пострадавшим от пожара так повезло: кто-то разбрелся по нищим родственникам, кто-то ушел в рабочий или, как его называют в Кантоне, рабский дом, а кто-то остался на улице. Большая часть погорельцев лишилась своих жизней уже после первых заморозков. Дельфина же, Олуэн и Лия благополучно продолжали выживать благодаря нашему с Эльфриком покровительству. От пожара они успели спасти немногое: пару мешков барахла в виде тряпок, дюжину кур и одну козу. Кур мы доели в декабре, козу пришлось прирезать месяц назад, что было особенно жалко – молоко она давала жирное, но кормить её стало нечем, так что выбор был очевиден. Так от приданного Дельфины остались только тряпки и мелкое барахло, что-то из которого можно было назвать весьма полезным. К примеру, её жестяной чемоданчик с древними, но всё ещё функциональными медицинскими орудиями, или ржавый примус, на котором готовить оказалось удобнее, чем в камине…
Хотела бы я думать, что мы с Эльфриком разучились смотреть друг другу в глаза дольше десяти секунд (я вела подсчёт) из-за этого. Потому, что Дельфину он привёл в наш общий дом не спросив моего на то разрешения. Вот только я не была против Дельфины, её сестры и племянницы, даже несмотря на то, что кормить их всех приходилось мне напополам с Эльфриком. Я не могла, не хотела и не ощущала ни внутреннего, ни внешнего сопротивления на этот счёт. Тем более Эльфрик тогда не мог спросить моего мнения касательно расширения нашего круга, прежде не превышающего размеров в две персоны, потому что в тот момент меня здесь не было. А где я была – я не знаю. Моё незнание и является причиной того, что мы разучились смотреть друг другу в глаза. Мы оба испытывали глубинное чувство вины: Эльфрик за то, что я не могла вспомнить, я за то, что забыла. Только в моём случае вина ещё была подкреплена необоснованным беспокойством, прогрессирующим на фоне мрачной погоды, спёртого воздуха в Кантоне и беспокойных ночных кошмаров, которые я никак не могу запомнить после пробуждения…
Я вздрогнула, ощутив шевеление на козьей шкуре, на которой неподвижно сидела последние полчаса напротив камина. По-видимому, я в очередной раз слишком глубоко погрузилась в свои мысли и задумалась о том, чего не знаю или, как мне порой кажется, знаю, но знание это отчего-то забыто мной, погребено в самых недрах моей подкорки…
– Тебе стоило бы спать побольше, – опускаясь на козью шкуру рядом со мной, заметил Эльфрик. Он часто делает это – выдаёт замечания по поводу моего физического или психологического состояния. На первый взгляд кажущиеся отшлифованными, оба эти мои состояния испещрены мелкими трещинками, которые, кажется, вижу только я одна и, каким-то немыслимым образом, иногда замечает Эльфрик.
– У меня всё в порядке, – отвечаю я.
Я часто делаю это – говорю и веду себя так, словно у меня всё под контролем. На самом же деле где-то глубоко в душе, где-то в самом дальнем углу неизученного мной подсознания, заброшенного и покрывшегося непроницаемым слоем паутины, я осознаю, что это ложь. Та самая, в которую я хочу и буду верить ровно столько, сколько мне хватит на эту веру сил. Все силы потрачу, но верить не перестану.
– Держи, – Эльфрик, по обыкновению не смотря на меня, на сей раз предпочтя одаривать своим взглядом утихающий в камине огонь, протянул в мою сторону не новый кожаный чехол, по торчащей ручке из которого я с первого взгляда определила его содержимое.
– Что это? – тем не менее решила поинтересоваться я, при этом неосознанно сдвинув брови. Мне это не понравилось.