Невысокого роста, жилистая и работящая, она легко справляется с порученным ей участком работы. Потому ее начальник и одновременно исполнительный директор фирмы Геннадий Алексеевич время от времени «подкидывает» Антонине дополнительные объекты. Та начальнику не отказывает, убирается везде, где велят. Геннадий Алексеевич хвалит исполнительную работницу, но денег за сверхурочную работу не платит.
Антонина сама во всем виновата. Очень уж у нее длинный язык. Придет на работу и давай всех с праздником поздравлять. Сегодня, говорит, память святителя Николая или еще кого-нибудь из святых. Руководство компании – люди все серьезные и уважаемые, у них одни только оклады раз в двадцать больше, чем у нее, у уборщицы, а она им все «с праздничком да с праздничком». Тоже, ровня нашлась.
Сколько раз ей делали замечания: «Пожалуйста, не надо здесь про вашего Христа», – а она забудется и давай им по новой. Дура дурой, короче. Муж тоже придерживается того же мнения, потому вдобавок он ее еще и поколачивает.
Геннадий Алексеевич – человек просвещенный, ученую степень имеет, тот Антонину все больше рублем воспитывает, вернее, увеличением объема порученной работы за один и тот же размер вознаграждения. Воспитывает и удивляется, насколько же несообразительна его уборщица. Вместо того чтобы убирать один этаж, убирает целых три, а от своей глупой привычки никак не отстанет.
– Антонина, мне с вами никакой календарь не нужен. Я уже все ваши праздники изучил. Вы еще только рот открываете, а я уже знаю: сейчас она будет поздравлять меня с Преображением или с Введением во храм.
Устал я от вас, уважаемая Антонина Петровна. Потому кому-то из нас придется увольняться по собственному желанию. И я так думаю, что, скорее всего, это будете вы. В отделе кадров я уже предупредил, завтра напишете заявление.
Антонине никак нельзя терять работу. Деньги ей платят хоть и небольшие, но стабильные. Сына на днях сократили, а семья, а дети? Кто им сейчас поможет?! Намывает Антонина полы, пуще прежнего старается, а в голове у нее крик стоит: «Заступись, Господи, кто им еще поможет?! Кто им еще поможет! Я же могу, я и четвертый этаж осилю, только бы не выгнали, Господи!»
Следующим утром Антонина робко постучалась в дверь отдела кадров. Женщина-кадровик, мельком взглянув на уборщицу, в ответ на ее робкое «Христос воскресе!» лишь махнула рукой и добавила:
– Тонь, иди, иди. Не до тебя сейчас, работай. Все знаю, потом зайдешь.
Антонина, в собственных мыслях, не обращая внимания на повышенную нервозность среди обитателей высоких кабинетов, приступила к своей привычной работе. Натирая полы, боялась только одного: как бы не пересечься с Геннадием Алексеевичем. Сегодня не заметит, а завтра, глядишь, так и вовсе забудет о своем распоряжении. Главное, на глаза большому начальству не попадаться. Работает – и вдруг слышит прямо над собой голос кадровика:
– А это, Сергей Иванович, наша уборщица, Антонина Петровна. Очень хорошая работница. По-старому так и вовсе передовик производства.
Антонина отрывает глаза от пола. Увидев рядом с начальником отдела кадров незнакомого представительного мужчину, смутилась и вместо привычного «здравствуйте» еле слышно пробормотала: «Христос воскресе!» И, спохватившись, про себя добавила: «Эх, ну что же это я, на самом-то деле…»
Незнакомый мужчина громко рассмеялся и так же громко ответил:
– Воистину воскресе! Я ваш новый исполнительный директор. Приятно, что на новом месте меня будут окружать верующие люди.
– Ой! – от радости еще больше растерялась Антонина. – Как неожиданно-то.
– Знаете, для меня тоже. – Сергей Иванович повернулся в сторону кадровика: – Вчера в обед вызвали в головное отделение, а наутро уже велели принимать дела от Геннадия Алексеевича. Теперь вместе будем работать, – это уже в сторону Антонины, подвел итог новый директор.
И в сопровождении начальника отдела кадров они отправились дальше по коридору.
К столетию революции
Расскажу маленькую историю – эпизод из жизни одной верующей женщины, всю жизнь служившей при храме. Была она и псаломщицей, и за свечным ящиком стояла. Там же при храме познакомилась и позже сошлась с одним пожилым вдовцом. Стали они жить вместе.
Он человек верующий, очень правильный и положительный. Много помогал батюшке. Последние годы жизни пролежал в параличе. Язык его не слушался, и руки не слушались. Если что собирался взять или переставить, то делал это долго и с большим трудом.
Однажды эта женщина, готовясь к службе, решила посмотреть минею. Минея старинная, дореволюционная. Книга большого формата с текстами песнопений, набранных крупными буквами. Открывает она минею и обнаруживает в ней портрет Владимира Ильича Ленина. Старый, годов еще пятидесятых. Кто-то давно вырезал его из журнала и зачем-то на долгие годы оставил лежать в церковной книге.
Время уже было перестроечное, потому женщина взяла этот портрет и безбоязненно бросила в печку. В этой печке сжигали прочитанные записки и прочую, выходящую из храма ненужную макулатуру.
После всего она пошла домой проверить больного супруга. Входит в комнату, старик лежит на диване с закрытыми глазами, вроде как спит. Она к нему подходит и наклоняется, собираясь поправить на нем одеяло.
В этот момент дедушка открывает глаза и резко бьет ее по лицу ладонью. Ударил и с величайшей злобой, совершенно отчетливо, чего не делал из-за болезни во все последние годы, произнес:
– Вот тебе за это!
Порывался сказать еще что-то, но не смог: речь его вновь стала бессвязной. Рука бессильно упала на диван рядом с телом, и он заснул.
О том, что ударил жену, он не помнил.
Покаяние
В храме идет соборование. Люди молятся об исцелении тела и отпущении грехов. Вдруг свечи, семь свечей, что обычно зажигаются во время таинства на столике перед священником, начинают оплывать быстрее обычного. Да так, что приходится их менять и зажигать другие. Ситуация необычная, и все, кто участвовал в таинстве, это заметили.
Потом, после молитвы, когда я уже убирал за собой со стола, несколько человек, но по одному, подходили ко мне и как бы между прочим сообщали:
– Свечи-то, обратили внимание? Это все из-за Ивановой, рядом с вами стояла. Очень уж она грешный человек. Бог шельму метит, вот даже свечи из-за нее потекли.
Я их слушал, а сам вспоминал, как много лет назад мы взялись восстанавливать наш храм. Я еще трудился рабочим на железной дороге и в тот день выходил в смену. Сам я этого не видел, но батюшка, что раньше был настоятелем, потом мне рассказывал.
Они молились на литургии, а на улице в это время начался дождь. Дождь не проливной, моросящий. И вдруг прямо во время службы в храм залетает молния. Дыр в окнах было еще предостаточно, вот она и пожаловала. Мы, говорит, молимся, а она плывет. Медленно, по направлению к импровизированному клиросу.
Народ затаил дыхание. Маленький огненный мячик остановился в метре от оторопевших певчих и неожиданно взорвался. Треск, хлопок. Но, слава Богу, обошлось без видимых последствий. Только одна совсем еще молоденькая девочка из певчих заплакала и сказала:
– Это все из-за меня! Я такая грешная, не хотела сегодня вставать на службу. Еле себя заставила. Это меня Господь через молнию обличил.
Я слушал подходящих ко мне после соборования людей, вспоминал ту девчушку и думал: как хорошо, что хотя бы дети еще способны видеть собственные грехи.
Неразбериха
После всенощной к отцу Филиппу, настоятелю храма, что в селе Угрюмиха, подошла староста и подала поминальную записку.
– Батюшка, что же это творится?! – возмущается староста. – Ты погляди, что пишут. Нет, я Дусе велела, больше такого безобразия она не примет.
Отец Филипп устало лезет в карман за очками и, не надевая их, так сложенными и подносит к глазам. Записка «о здравии», читает батюшка.
– Так, что тут у тебя? Ага, «император Наполеон Михаил»… – в задумчивости тянет он.
На листочке сверху крупными буквами написано: «император Наполеон», а внизу на следующей строке, чуть меньшими, – «Михаил».
– Это кто же у нас такой объявился?
– Мишка это, дачник московский. Года два назад он у нас еще в храме во время службы через голову перевернулся. Помнишь? Ты тогда с кадилом по храму ходил, а он как прыгнет.
– А, этот?! – радостно восклицает батюшка. – Как же, помню, помню. Ловко он тогда назад через голову. Значит, теперь он «Наполеон». Ладно, примем к сведению. Дусе скажи, пускай принимает. Мишка – мужик здоровый, вон у него кулачищи какие. С «Наполеоном» лучше не шутить. Разозлишь, он нам тут такой Аустерлиц устроит, мама не горюй.
Неделю спустя в алтаре, вынимая частицы, отец Филипп снова увидел записку со знакомым почерком: «император Наполеон Михаил». Сверху – император, снизу – Михаил.
Интересно, задумался батюшка, почему между двумя именами отсутствует черточка? Ведь если сторонний человек на записку посмотрит, то и подумает, что перед ним два абсолютно несвязанных между собой имени, принадлежащих двоим совершенно разным людям, что в общем-то и соответствует истине. Конечно, если не брать во внимание, что Михаил, он же и Наполеон, товарищ хоть и неагрессивный, но серьезно болящий.
Обычно верующие, подавая записки на обедню, жертвуют на нужды храма какую-то небольшую сумму. В разных местах делается это по-разному: где-то принято жертвовать за целую записку, независимо от числа имен, где-то за каждое имя в отдельности. В Угрюмихе записки принимались поименно. А Дуся, продолжилась мысль отца иеромонаха, та, что стоит за свечным ящиком, как она принимает конкретно эту записку? Брать записку, чтобы не раздражать болящего, благословил, а как посчитать, не разъяснил.
Отслужив литургию, отец иеромонах подозвал к себе Дусю:
– Евдокия, скажи, пожалуйста, когда ты принимала эту записку, ты как ее посчитала, за два имени или за одно?
