– Таня, я ничего не понимаю, – с ходу заявила она мне, присела рядом и начала нервно теребить край скатерти. – В полицию он идти не желает, рисовать новую картину не хочет, все время твердит, что он пропал… Даже так – что мы пропали. Он и я. Но – ничего не хочет мне объяснять…
– А он тебе хоть сказал, где все это время пропадал? – задала я вопрос, который интересовал меня сейчас намного больше, чем вопрос, кто украл картину. – Мне почему-то кажется, – поспешила я поделиться с Васькой мыслями, – что эти два события как-то между собой связаны.
Васька подняла голову и посмотрела на меня так, словно я с неба спустилась и у меня крылья за спиной.
– Таня! Какая ты… Какая ты молодец! Я совсем забыла из-за этой дурацкой картины, что Алик всю ночь где-то пропадал! Таня, ты – гений!
Внезапно ее охватило волнение, и она, вскочив с места, налила себе кофе и плюхнула туда еще и коньяку. А потом, не спрашивая разрешения, плеснула и мне. Я смотрела на нее и видела в ней теперь ту самую Ваську, которую я знала еще в школе – ершистую, задиристую, с мальчишескими замашками, и в очередной раз удивилась такой ее метаморфозе.
– Василиса, ты чего? – осторожно спросила я, уже начиная подозревать, что кости меня не обманули, и сейчас она сделает мне то самое выгодное предложение, которое мне было обещано. Так и получилось.
– Танечка, – тоном, не терпящим возражений, начала она, – только ты можешь нам помочь выпутаться из этой истории. Ты у нас опытный детектив. Вот, сразу же увидела связь между двумя происшествиями. Мы с Аликом будем тебе очень благодарны. Мы тебе хорошо заплатим, только, пожалуйста, – она внезапно с искренней надеждой посмотрела на меня, – помоги нам найти того, кто украл эту дурацкую картину, и вернуть ее.
И Васька, все-таки не выдержав напряжения, свалившегося на нее, разрыдалась. Слезы, потоком хлынувшие у нее из глаз, и всхлипывания, звучавшие так по-детски жалобно, сразили меня наповал. Я метнулась к ней, обняла и, прижав к себе, твердо пообещала:
– Найду я вам эту картину, обязательно найду, только перестань так горестно рыдать! Все будет хорошо.
Так мы и сидели с ней, пока она не успокоилась окончательно. На отпуск я уже махнула рукой. Не судьба, видать, отдохнуть мне от любимой работы.
Когда все слезы окончательно высохли и кофе, остывший в очередной раз, был выпит, я отправила Василису поговорить с мужем о моем участии в раскрытии кражи картины, а заодно и посмотреть – вдруг в доме пропало что-то еще. Сама же отправилась в студию-мастерскую, чтобы посмотреть на место преступления и решить, что мне делать дальше.
Первым делом я осмотрела, конечно же, замки на двери, которая вела в кабинет, но ничего не обнаружила. Очень было похоже на то, что дверь не взламывали и открывали ключом, а не отмычкой.
Потом я спустилась в студию и огляделась. Я не очень хорошо помню, какие там были картины, надо потом спросить у Алика или у Василисы. Но вот картины, которая стояла на треноге, то бишь на мольберте – действительно не оказалось, так же, как и тряпки, которой она была прикрыта.
Солнце хорошо освещало студию, и я, подойдя к середине зала, где стоял этот самый мольберт, внимательно стала осматривать и его, и все пространство вокруг него. Несмотря на то что пол в студии был выстлан очень светлым ламинатом, я ничего такого подозрительного на нем не обнаружила. Не было видно ни отпечатков следов подошвы, ни других намеков, что кто-то проходил в студию в уличной обуви.
«Разувались они, что ли?», – подумалось мне, и я вернулась в кабинет.
На пороге двери, которая вела из подъезда в кабинет и замки которой я только что осматривала, сидел Перси и с задумчивым видом что-то гонял лапкой по коврику. Я вдруг вспомнила, что когда входила сюда из кухни, то совсем забыла закрыть за собой дверь. Вот рыжий и воспользовался моей рассеянностью. Хорошо, хоть в студию за мной не побежал.
Я решительно подошла к коту и нагнулась, чтобы взять его на руки и выдворить вон из запретной для него зоны, но тут увидела, чем, собственно, игрался котик, и забыла о своих намерениях. На полу, а вернее, на коврике перед дверью, лежало что-то маленькое и блестящее. При ближайшем рассмотрении это оказался небольшой ромбик золотистого цвета. Подумав, я решила, что эта штучка, скорее всего, похожа на обломанное звено от браслета. От золотого браслета, точнее говоря. Аккуратно завернув находку в салфетку, которую я с умыслом, специально для такого вот случая прихватила с собой из кухни, я спрятала ее в карман.
Потом я все же отнесла недовольного Перси на кухню и, закрыв перед его носом дверь, снова вернулась к двери. Но ничего особенного больше не обнаружила. Ну, разве что кусочек сухой грязи на коврике и туфли Алика, который утром разулся возле этой двери, когда после разговора с женой решил ретироваться в свою студию и не отвечать на неудобные для него вопросы, где он провел ночь и что случилось с его телефоном. Кстати, ему все-таки придется ответить на них, если он действительно хочет, чтобы картина нашлась. И вопросы ему буду задавать я.
Когда я вернулась на кухню, Василиса уже поджидала меня там и сразу засыпала вопросами:
– Таня, ну как? Ты что-то нашла? Что там у тебя? Говори, не тяни.
Я пожала плечами и сказала:
– Явных следов взлома нет, скорее всего, дверь открывали родными ключами. И открывал ее тот, кто хорошо знал, что она ведет именно туда, куда ему и надо было попасть – в отдельные апартаменты. То есть в кабинет и в студию. Отсюда возникают вопросы: кто еще, кроме Алика и тебя, знает расположение комнат в квартире и у кого еще есть ключи от этой двери?
– Ключи? Ни у кого. Их и у меня-то нет, – задумчиво проговорила Василиса. – Вернее, они есть, но я их с собой никогда не ношу. Они в прихожей висят, возле электрощита, на специальном крючке. А еще есть два дубликата – у Алика в ящике письменного стола, в кабинете. На случай, если вдруг он потеряет ключи. Алик бывает такой рассеянный.
– А он уже терял ключи? Может, у свекрови ключи есть или еще у кого-то из родственников? – тут же задала я ей кучу новых вопросов, чтобы уж разом решить проблему с ключами.
– Нет, не терял, и у Валентины Яковлевны ключей нет. Она вообще безо всяких ключей обходится. Я постоянно дома, так что… У Игорька ключей от нашей квартиры тоже нет, – нахмурившись, ответила Васька.
– Кто такой Игорь? – тут же насторожилась я.
– Я забыла тебе сказать, – замялась Василиса. – У Алика есть сын от первого брака. Ему двадцать лет, и он иногда к нам приходит. Ну, там с бабушкой пообщаться или… – Василиса потупилась, словно ей внезапно стало стыдно. – Или денег у мужа попросить, – закончила она нехотя.
Я заподозрила в словах какую-то недосказанность и, решительно усадив ее на кухонный стул, сказала:
– А вот про Игоря расскажи мне подробней.
Глава 8
И Василиса рассказала. Развелся Алик с первой женой, когда Игорьку было четырнадцать лет. Художник ушел жить к маме в двушку, оставив жене и сыну трехкомнатную квартиру. Игорек рос мальчиком болезненным, да еще и был единственным внуком у мамы Алика, поэтому та к нему благоволила и долго не могла простить сыну, что он развелся и, по ее словам, «бросил мальчика одного и без поддержки». Хотя это она, конечно же, зря говорила, потому как художник по мере сил и возможностей не прекращал общения с сыном, алименты в свое время платил немалые и исправно, даже в ущерб себе. Сынок же рос ленивым и весьма эгоистичным. Учиться не хотел, водил компанию с такими же лентяями и балбесами, как и он, часто попадал в разные неприятные истории. Алику приходилось его всякий раз вытаскивать из разных передряг, обращаясь с просьбами к своим многочисленным знакомым, которые по доброте душевной и из дружеских к художнику чувств решали проблемы Игорька как могли. Мать же оболтуса была больше занята собой, своими многочисленными ухажерами и разборками с ними – ей было не до воспитания сыночка. Общаться с отцом и с бабушкой Игорек не очень-то стремился. Ему было интересней с компанией сверстников, хотя от бабушкиных денег он не отказывался. Валентина Яковлевна, жалея мальчика, всегда подсовывала ему деньжат со своей пенсии на карманные расходы. Алик же был слишком занят написанием картин и преподаванием, поэтому редко находил время для общения с сыном. Но Игоря это не беспокоило ничуть, ведь с отца, как с бабушки, он карманных денег не получал. Алик считал, что вполне достаточно того, что он платил его матери хорошие алименты на сына.
Пару лет назад, а Игорек уже к тому времени вышел из возраста, когда детям платят алименты, доходы художника стали неожиданно даже для него самого быстро расти. Вот тогда-то сыночек и вспомнил, что у него есть отец. Сначала он попросил Алика выделить ему денег на учебу в престижном вузе, потом, несмотря на свои постоянные пропуски занятий, стал требовать купить ему машину – мол, очень уж далеко и неудобно ездить на учебу на метро. Когда и эта его просьба была выполнена (только бы учился!), Игорек обнаглел донельзя и затребовал себе квартиру в центре Питера. Это стало последней каплей, и Алик в резкой форме отказал ему, посоветовав лучше учиться и найти подработку. Произошло это событие буквально месяц назад. С тех пор Игорек ни разу не приходил, даже навестить бабушку. Та очень расстраивалась по этому поводу и время от времени ворчала на Алика, обвиняя его в черствости и жадности.
– На меня она после этого тоже стала смотреть несколько косо, хотя она и милая сама по себе старушка, и полюбила меня сразу, как только Алик нас познакомил, – закончила рассказ Василиса, но потом, вспомнив что-то, добавила: – А дней десять назад Игорек вдруг у нас появился. И почему-то Алик ждал его не у двери, которая ведет в общие комнаты, а у той, которая ведет в кабинет. Муж его запустил и долго о чем-то разговаривал с ним при закрытых дверях. А потом Игорек ушел, громко хлопнув дверью, и даже с бабушкой не захотел повидаться. Валентина Яковлевна сильно расстроилась, но через пару дней Алик отвез ее в загородный дом, на дачу вместе с Плюшкой, и она немного успокоилась.
Василиса замолчала, а я задумалась над ее рассказом. Что ж, Игорек очень даже подходил на роль воришки. Дублирующий ключ он мог как-нибудь незаметно взять из ящика отцовского стола. Если, конечно, знал, что он там лежит. Но это все можно легко выяснить, поговорив с самим Аликом. Хотя – мне пришла в голову еще одна мысль – может, и сам Алик подозревал, что картину стащил сынок, и поэтому не хотел впутывать в это дело полицию? Но тогда оставались открытыми другие два вопроса: где он сам пропадал всю ночь (в простое совпадение мне отчего-то не верилось) и почему он категорически отказывается рисовать второй экземпляр картины. Уж, казалось, чего бы проще – нарисовал и продал заказчику за договорную сумму, а сынок пусть потом попробует «толкнуть» такую же картину кому-то в Питере. Да ему никто не поверит, что его отец нарисовал два одинаковых полотна и одно ему отдал в качестве презента! М-да, задачка та еще. Но делиться своими предположениями я с Василисой не стала.
– Васька, – обратилась я к однокласснице и вытащила из кармана комочек салфетки, в которую было завернуто золотистое звено от браслетика, которое нашел Перси. – Ты хорошо посмотрела – в доме больше ничего не пропало? И еще – глянь, это не твое?
Я развернула вещичку и показала ее Василисе. Та недолго разглядывала ромбик и твердо ответила:
– Нет, из вещей больше ничего не пропало, и это тоже не мое. А что это такое? Похоже, что от чего-то отвалилось. От браслетика? – Она вопросительно посмотрела на меня.
– Думаю, что да. Но у тебя точно такого нет? Ты хорошо помнишь?
– Нет, это не мое, – помотала она головой. – Я вообще украшения не люблю носить. У меня вот только колечко обручальное и цепочка с крестиком. Мы с Аликом в соборе венчались, – пояснила она. – А ты это где нашла?
Пришлось мне рассказать про Перси и его находку.
– И вот что еще интересно, – добавила я. – Грязных следов в студии на светлом паркете нет – похоже, что в обуви никто в нее не проходил. Получается, что тот или те, кто проник сначала в кабинет, а потом в студию, отлично знали расположение квартиры. Знали, что дверь на кухню всегда у вас закрыта, квартира большая, и поэтому никто не услышит, как они войдут. Они, а их, я думаю, было все же самое меньшее двое, даже знали, что паркет в студии светлый и может оставлять следы от уличной обуви, поэтому и разулись на пороге. Прошли, спокойно взяли картину, обулись и так же спокойно ушли.
– Ужас! – Глаза у Васьки стали круглыми, как блюдца.
– Так, пойдем-ка со мной в студию, – сказала я. – Посмотришь, может, что-нибудь еще там пропало, кроме картины. Ну, той, что стояла на треноге.
– На мольберте, – напомнила Васька правильное название треноги, и мы в очередной раз отправились в студию.
Перси, который все время вальяжно валялся возле Василисиных ног, вскочил и тоже собрался было проникнуть на запретную территорию, но решительно и бесцеремонно был выкинут хозяйкой обратно за дверь.
– А тебе туда нельзя! Тоже мне сыщик.
– Сыщик или нет, – сказала я задумчиво, – а одну улику он уже нашел.
Мы с Василисой прошли в студию, и она внимательно посмотрела, все ли картины на месте.
– Вроде бы все остальное на местах, – сказала она. – Но точнее скажет Алик. Он лучше знает. Это его вотчина.
– Да, все остальное на месте, – раздался у нас за спиной хриплый, но довольно спокойный голос, и мы с Василисой вздрогнули от неожиданности.
