Темные искусства

[I]

Доктор Клоустон неохотно вышел вперед. В зале суда стояла загробная тишина, и его шаги прозвучали оглушительно. Руки у него дрожали, и он сжал их в кулаки, чтобы не выдать волнения. Взгляды присутствующих, все как один неприязненные, сверлили его так, словно убийцей был он сам.

С высоко поднятой головой он дошел до свидетельской скамьи, принес присягу и сел дожидаться, пока к нему подойдет прокурор.

Тот же, совершенно лысый, с черепом, блестевшим как полированный мрамор, явно не спешил: перекладывал и изучал свои бумаги, не придавая внимания тому, что весь зал замер в напряженном безмолвии.

Клоустон взглянул на молодого Адольфуса Макгрея, который только что дал показания. Ему было двадцать пять, и он, рослый и широкоплечий, с волосами цвета воронова крыла, выделялся среди прочих слушателей. Бледный, как полотно, он разглядывал свою перевязанную ладонь, которую прижимал к груди. Рана на ней еще не до конца затянулась.

– Доктор Томас Клоустон, – внезапно произнес прокурор, от чего многие в зале суда вздрогнули, – из Эдинбургской Королевской лечебницы для душевнобольных.

Зачитывая должность доктора и гнусно при этом ухмыляясь, он приблизился к Клоустону. Тот заметил у прокурора во рту свинцовый зуб.

– Верно, это я, – сказал доктор, сразу же проникшись неприязнью к обвинителю.

– Можете поведать нам о событиях того вечера?

– Я здесь для того, чтобы дать показания о душевном состоянии мисс Макгрей.

– О, ну извольте уж, доктор.

– Я получил телеграмму, которая сообщала о том, что на мистера Макгрея и его жену было совершено нападение, – недовольно начал свой рассказ Клоустон. – Что они, к несчастью, погибли. Что сын их был ранен, а дочь пришлось запереть в спальне. Когда я прибыл на место…

– Нет-нет, доктор, – прервал его прокурор. – Расскажите, что происходило до того. Хотелось бы узнать, с чего в тот день все началось.

Клоустон фыркнул.

– О том, что случилось, мне известно лишь со слов сына мистера Макгрея и слуг. Не понимаю, как пересказ чужих показаний может…

– Будьте добры, – вмешался шериф со своего возвышения, – ответьте на вопрос прокурора. – Слова «будьте добры» в его исполнении больше походили на рык.

Клоустон откашлялся. Чем скорее он исполнит свой долг, тем быстрее все это закончится.

– Как мне рассказали, Адольфус и Эми, сын и дочь мистера Макгрея, вышли из дома в начале вечера. Погода была хорошая, поэтому, несмотря на время, они отправились кататься верхом. Через некоторое время они спешились, чтобы дать лошадям отдохнуть, и расположились на берегу небольшого озера, которое граничит с землями их имения. Некоторое время они беседовали, пока мисс Макгрей не сообщила о своем недомогании и…

– О каком именно недомогании?

– Опять-таки я всего лишь повторяю то, что…

– О каком?

Клоустон раздраженно потер усы.

– Ее брат сказал, что она жаловалась на головную боль и одышку. Она решила вернуться до…

– Одна?

– Да.

– В какой час это было?

– Полагаю, что перед закатом.

– Вы сказали, что они вышли в начале вечера. Вы считаете, что за это время они успели бы уехать достаточно далеко, чтобы лошадям потребовался отдых, затем побеседовать – и все это до наступления заката?

– Вы когда-нибудь слышали о солнцестоянии, мистер Пратт?

Весь зал грянул хохотом, и при звуке собственного имени у прокурора непроизвольно задергался рот.

– Просто мне кажется странным, – недобрым тоном произнес он, – что юная леди решила ехать верхом одна по дикой местности, когда день уже, судя по всему, клонился к закату.

– Так ведь это были их владения. Девушка наверняка сотни раз ездила там в одиночестве.

– И она настояла, чтобы брат ее не сопровождал?

– Он только что сам об этом сказал – вы же его слышали.

– Юная леди плохо себя чувствует и отказывается от сопровождения, несмотря на подступающие сумерки. После чего впадает в неистовство и убивает двоих людей в собственном доме. Неужели такая ситуация не кажется вам подозрительной?

– Подозрительной?

– Она была в здравом рассудке, когда покинула брата, так?

– Да.

– Но спустя считаные минуты превратилась в безжалостную убийцу?

На этих словах Адольфус вскочил, впившись взглядом в прокурора. Тучный пристав, стоявший рядом, усадил парня на место. Уже не в первый раз за сегодня молодой человек терял самообладание.

Клоустон набрал воздух.

– Это исключительная перемена, но не немыслимая. Увы, устройство человеческого разума все еще загадка для нас.

Прокурор кивнул, правда, с сардонической ухмылкой.

– То есть вы признаете подозреваемую невменяемой?

– Совершенно верно. Девушка находится у меня под наблюдением.

– И когда вы поместили ее в ваше, кхм, весьма уважаемое заведение?

– На следующий же день.

– Вот как?

– Да. Она представляла опасность и для себя, и для окружающих. Она напала на меня в нашу первую встречу.

– Ах, да, – сказал обвинитель, повернувшись к Бетси, приземистой старенькой горничной Макгреев, и Джорджу, их дворецкому в летах. – По словам этих слуг, вы приехали и одолели мисс Макгрей без каких-либо затруднений.

Клоустон надулся, чувствуя западню.

– Да. Так и было.

Прокурор усмехнулся.

– Девушке удалось убить двоих здоровых взрослых, нанести увечье брату, который, как все мы видим, тоже далеко не тростинка… и все же вы, доктор, остались невредимы.

Клоустон огладил свою длинную темную бороду.

– Все верно. Когда я прибыл на место, мисс Макгрей была изнурена от голода и обезвожена. Слуги заперли ее в спальне, и никто не отваживался к ней приближаться. Бедная девушка целый день ничего не ела и не пила. Она смогла поднять нож лишь на миг. Ринулась ко мне и упала в обморок.

Клоустон краем глаза взглянул на присяжных. Некоторые из них кивали.

– Она что-нибудь сказала? – спросил обвинитель. – Прежде чем лишилась сознания?

Этого-то момента все и ждали. Присутствующие вытянули шеи и навострили уши. Некоторые вылупили глаза. Слухи уже поползли, но все-таки именно Клоустон был тем, кто слышал последние слова девушки.

– Напоминаю, доктор, вы под присягой, – наседал прокурор.

Клоустон взглянул на Адольфуса. Они обсуждали этот момент. В голубых глазах молодого человека читалась мучительная мольба. «Не говорите им», – казалось, заклинал он доктора.

Но он был под присягой…

Доктор сглотнул и выплюнул следующие слова:

– Она сказала: «Я не сумасшедшая…»

По залу пронеслись вздохи и шепотки. Обвинитель с победным видом прошагал к жюри присяжных.

– Девица сама заявила, что не безумна! И если она не безумна, то эти убийства следует считать…

– Да что за бред вы несете! – взревел Клоустон, вскочив на ноги. Его раскатистый голос заткнул рты всем присутствующим. – За последние двадцать лет я перелечил сотни пациентов. Девять из десяти заявляют, что они не сумасшедшие. Предлагаете мне поверить им на слово и выпустить всех на свободу, мистер Пратт?

Зал снова зашелся в хохоте, от чего лысина прокурора залилась пунцовым цветом. Клоустон продолжил, не дожидаясь, пока стихнет гвалт:

– Сразу после тех слов мисс Макгрей также сказала, что все это происки дьявола.

В мгновение ока смех превратился в ахи и вскрики ужаса. Вот что люди жаждали услышать. Вот что напечатали следующим утром во всех газетах Данди и Эдинбурга.

Клоустон бросил на Адольфуса встревоженный взгляд. Молодой человек, совершенно разбитый, сидел, вцепившись в свою повязку здоровой рукой. Клоустон всем сердцем сочувствовал ему, но правда должна была прозвучать во всеуслышание…

Он посмотрел на присяжных в упор.

– Мисс Макгрей, хрупкая девушка шестнадцати лет, обратилась против отца и матери, в которых души не чаяла, и убила их. Она буквально озверела, и ее пришлось связать и напоить успокоительным. Нет сомнений, что она была не в себе. Она… – Клоустон опустил взгляд, в голосе его зазвучала горечь. – Возможно, рассудок к ней уже не вернется.

Его слова надолго повисли в тишине, пока обвинитель не развеял ее, прищелкнув языком.

– До чего печальная история – и до чего неубедительная. Девушка должна предстать перед судом.

– Что? – взвыл Адольфус из зала.

В толпе раздались аплодисменты и ликование, кое-кто из мужчин возбужденно потирал руки. Юная девушка в суде – всегда увлекательное зрелище.

Прокурор заметил, что беспокойные присяжные шепчутся друг с другом, и язвительно добавил:

– Боюсь, что невменяемость девушки необходимо тщательным образом…

– Ее невменяемость уже доказана! – провозгласил Клоустон, обращаясь напрямую к шерифу и присяжным. – Сегодня утром я предоставил суду исчерпывающий отчет, и все вы можете с ним ознакомиться. Мой коллега из Инвернесса уже в пути, и я уверен, что он подтвердит мои заключения. Все они отвечают требованиям закона о невменяемости.

Обвинитель подкрался к нему, словно волк на охоте.

– И все это время вы будете прятать потенциальную убийцу в своем заведении?

Адольфус в очередной раз вскочил.

– Ах ты кретин поганый!

По сигналу шерифа двое приставов спешно вывели его из зала суда. Клоустон заговорил еще до того, как они скрылись за дверьми.

– А чего вы добиваетесь, мистер Пратт? Чтобы девушку привезли сюда, где ее выставят на посмешище? От этого не будет никакого толку – разве что вы утолите свое нездоровое желание посмотреть, как у всех на виду унижают беспомощное существо. – Он повернулся к шерифу и присяжным: – Все происходит по закону. Девушке здесь не место. Суду следует проявить к ней хоть каплю человеческого сострадания.

– А она с состраданием отнеслась к собственным родным?

В зале поднялась шумиха. Люди вставали, хлопали, свистели и требовали, чтобы девушка предстала перед судом. Они жаждали ее крови, ее чести.

Клоустон почувствовал, как к глазам подступают слезы ярости. Он представил себя и Макгреев дичью в клетке, окруженной сворой охотничьих псов, которые вот-вот сорвутся с привязей.

[II]

Цыганка, закутанная в темную накидку с капюшоном, остановилась у входа в паб. Она прикоснулась к двери ладонью, которую венчали выкрашенные в черный изогнутые ногти, но помедлила, прежде чем войти. Она огляделась по сторонам, изучая Королевскую Милю. В этот час на мощеной улице было пустынно. Тишина стояла даже в кабаке.

– Хотите, с вами зайду? – предложил ее слуга, сидевший на козлах.

– Нет, – ответила цыганка. – Подожди здесь.

Она беззвучно ступила внутрь и осмотрелась. В помещении было очень темно, золотистое свечение исходило лишь от тлеющих угольков, а в воздухе висел густой дух дешевого эля – цыганка опознала в нем бражку собственного производства.

Посетителей в пабе было немного; кучка людей, состоявшая из главных пропойц Эдинбурга, нависших над своими кружками и стопками, и тех, кого тяготили такие пороки, какие не утопишь и в самом крепком напитке.

Наследника Макгреев заметить было нетрудно. Ее соглядатаи сообщили, что он завел привычку носить броский тартан, но, даже не будь на нем этих брюк, совсем не сочетавшихся с жилетом, она бы все равно узнала его по высокой, крепко сбитой фигуре – все газеты писали о нем.

Она думала, что застанет его в отчаянии – печальной тенью человека с налитыми кровью глазами, потягивающей из бутылки односолодовый виски. Но вместо этого детина вовсю обжимался с хозяйкой паба.

Они сидели в темном углу зала, переплетя конечности в тесном объятии, словно парочка осьминогов.

Цыганка направилась к ним, по пути хлестнув полой накидки самого пьяного из присутствующих. Он воззрился на нее, покачал головой и присвистнул.

– Ого! Парочка у тебя что надо!

Она не оглянулась и не сбавила шаг.

– Прокляла бы – будь у тебя что терять.

Ее хлесткие слова, произнесенные с чудным акцентом откуда-то из Восточной Европы, задели противника за живое. Мужчина потупился, пряча залившееся краской испитое лицо.

Цыганка остановилась у стола, за которым сидела парочка, и хохотнула.

– Не теряешь время, моя дорогая. Так держать!

Хозяйка паба вскочила, ее щеки пылали так же ярко, как и грива ее рыжих локонов.

– Мадам Катерина!

Цыганка улыбнулась.

– О, не красней, Мэри! По крайней мере, ты делаешь успехи: от этого толку побольше будет, чем от того голодранца, на которого ты месяц назад просила навести порчу. – Она понизила голос. – И, кстати, те бородавки уже небось проклевываются одна из другой.

Она опустилась на стул Мэри, и молодой Макгрей тут же возмущенно щелкнул пальцами.

– Эу! Я вас садиться не приглашал.

Они обменялись взглядами в безмолвной дуэли характеров. Его голубые глаза против ее ярко-зеленых. И те, и другие – с хитрецой.

Она заговорила первой.

– Думаю, ты будешь рад услышать то, что я собираюсь тебе рассказать, – она расстегнула плащ и спустила его с плеч.

Взгляд Макгрея тут же сполз на ее выдающуюся грудь, самую внушительную в Эдинбурге, – предмет гордости, подчеркнутый глубоким декольте.

Цыганка улыбнулась. Ее прелести всегда сбивали недругов с толку.

– Желаете ли выпить, мадам? – спросила Мэри, пока Макгрей подбирал свою челюсть с пола.

– Да, дорогая моя. Но что-нибудь приличное, а не ту мочу, что я сбываю тебе для продажи.

Мэри подмигнула ей.

– Я вам принесу односолодовый с винокурни Макгреев. Они свое дело знают, – направившись в кладовку, Мэри бросила на Макгрея заговорщицкий взгляд.

Он не оценил ее веселость.

– Не хочу показаться грубым, дорогуша, – сказал он, – но пора бы вам отвалить.

– О! Ты очень занят, мальчик мой?

– Ага. Ногти сраные полирую, не видно, что ли?

Один из пропойц хохотнул:

– Ну, теперь-то побыстрее дело пойдет!

Макгрей проглотил остатки своего виски и метнул в мужлана стакан. Он попал тому прямо промеж глаз и разбился вдребезги. Пьянчуга взвыл, вскочил и попытался сжать ладонь в кулак, но затем споткнулся, зашатался и посмотрел на свою руку, словно впервые ее увидел. Он грубо выругался и, покачиваясь, побрел на выход.

– Адольфус! – процедила Мэри, возвращаясь с непочатой бутылкой. – Это третий за сегодня постоянный клиент, которого ты спугнул! Он мог бы еще бутылку прикончить!

– Уверена, что мой заказ покроет эти потери, моя дорогая, – сказала Катерина, наливая себе щедрую порцию виски. – И обещаю тебе, что этого-то не спугну.

– Вот-вот спугнете, – ощерился Макгрей.

Мэри стиснула его руку.

– Я на минутку отойду, Адольфус. Послушай мадам Катерину, – с этими словами она поспешила в кладовку, явно сговорившись с пышногрудой цыганкой.

Макгрей вздохнул.

– Какого черта вам надо?

Он переплел пальцы. Совсем недавно ему сняли повязку, но швы на обрубке пальца, отсеченного его сестрой, все еще являли собой жуткое зрелище.

– Безымянный, на правой руке, – произнесла цыганка с меланхолией в голосе. – Как и писали в газетах.

– Угу. Рад, что этот не потерял – или вот эти два.

Цыганка улыбнулась.

– Ты мне нравишься. – Она крутанула стакан, втянула запах напитка и сделала большой глоток. Поморщилась. – Ах, и правда приличное пойло!

– Я не любитель спрашивать дважды. Какого черта вам?…

– Я верю тебе, мальчик мой.

Макгрей поднял взгляд, в котором отразился свет очага – голубые глаза вспыхнули янтарем.

– Не играйте со мной, – пригрозил он, положив ладонь на стол и медленно сжав ее в кулак. – Я повидал достаточно шарлатанов вроде вас. Плутуете и врете ради пущих грошей.

– Не равняй меня с ними, мальчик. Я очень сочувствую твоему горю.

– Да вам-то какое дело?

Она криво улыбнулась.

– Я знаю, каково это. Я потеряла родителей, когда была совсем мала. Тебе еще повезло.

– Повезло! Да уж.

– Ты крепок, у тебя есть дом и винокурни… – она втянула аромат напитка. – У меня ничего такого не было. Я была нищенкой со странным акцентом, одна-одинешенька. За буханку плесневелого хлеба или ночь под крышей платила сам понимаешь чем. Иногда…

Она умолкла, словно проглотив слова, которые собиралась произнести. Она сделала большой глоток и прокашлялась.

– Но я пробилась. Я больше не потерянная, беспомощная девчонка и никогда больше ею не буду. Поверь, я здесь не для того, чтобы попрошайничать или нажиться на твоем горе. Я готова помочь, пусть даже никто не помог мне, когда я оказалась на улице.

Макгрей скривился – то ли сочувственно, то ли раздраженно. Цыганка улыбнулась, заметив проблеск сопереживания. Вот он, ее шанс – трещина в скорлупе этого юноши.

– Ты ведь кое-что увидел, – прошептала она, и ее голос вводил в транс, как шипение змеи. – То, чему не можешь найти объяснения… Тебя даже посещала мысль, что ты и сам сошел с ума.

Макгрей молчал. Он смотрел на нее не мигая, его грудь медленно вздымалась.

– Ты видел дьявола, не так ли? Видел его рога и опаленную плоть. Видел, как он убегал. Было такое?

Макгрей едва дышал.

– Откуда вы знаете?

Цыганка положила ладони на стол – ногти на них походили на когти орла.

– Я вижу такие вещи, мой мальчик. Я вижу, что с твоей младшей сестрой случилось нечто чудовищное. Нечто невыносимо ужасное.

В этот момент дверь распахнуло сквозняком, от чего угольки в очаге замерцали.

– За такими вещами тянется след, мой мальчик, – продолжила она. – От них несет смрадом. Смрадом демонов.

У Макгрея открылся рот. Весь Эдинбург только и судачил, что о показаниях Клоустона. О том, что Фиалка[1] упомянула дьявола, писали во всех газетах. Ему хотелось крикнуть об этом, схватить эту женщину и вытолкать ее отсюда прочь, однако в глазах ее было нечто такое, от чего он никак не мог отвернуться. Она смотрела на него почти по-матерински проницательно. Цыганка подалась к нему и прошептала:

– Ты же видел, что случилось там на самом деле, так ведь? Ты видел то, что вижу я.

Холод с улицы пробирал Макгрея до костей. Он редко мерз, но все-таки поежился.

– Я вижу еще кое-что, – торопливо произнесла цыганка, будто достучаться до зябнущего Макгрея стало проще. Она улыбнулась, но уже теплой, утешительной улыбкой. – Возможно, для твоей сестренки еще есть надежда. Пока еще есть.

Макгрей напрягся всем телом; это оцепенение было словно щит, которым он сдерживал цыганку. Эта женщина говорит ему те самые слова, которые он так жаждал услышать. Тем больше причин оставаться настороже.

Он молчал, и женщина наклонилась поближе. Ее глаза тоже горели, как угольки.

– Я могу помочь тебе.

Макгрей с недоверием посмотрел на нее, костяшки на его кулаке побелели. И все же взгляд отвести он не мог.

Лицо цыганки растянулось в улыбке.

– Мы можем помочь друг другу.

Пролог

– Твоя проклятая цыганка опаздывает, – рявкнул полковник Гренвиль, глядя в окно на темный сад. Он так крепко прикусил сигару, что во рту теперь было полно табачных ошметок. Он сплюнул их, развернувшись лицом к затемненной комнате, но вид присутствующих только ухудшил его настроение.

Леонора склонилась над своей ненавистной книгой по черной магии и твердила какую-то чушь, а свечи, расставленные на круглом столе, отбрасывали резкие тени на ее исхудалое лицо.

– Она придет, – произнесла девушка двадцати двух лет так отстраненно, будто сама хотела казаться призраком. Полковник Гренвиль подумал, что глупой девчонке не помешает хорошая взбучка за то, что воображает себя великой прорицательницей.

Пристроившись на краешке софы, миссис Гренвиль нервно обмахивалась веером, ритмичный шорох его перьев единственный нарушал натянутую тишину в гостиной. Она с опаской взглянула на мужа – полковник терпеть не мог ждать. Даже когда делал предложение, он встряхнул ее и заставил дать ответ по-военному безотлагательно. Тогда она сочла это очень романтичным. Но сейчас…

Она утомленно вздохнула.

Ее дедушка, старый мистер Шоу, неподвижно сидел подле нее. Он был почти невидим – за исключением белой бороды с бакенбардами и золотой оправы очков, которые отражали свет свечей. Его слабая ладонь фантомом вынырнула на свет и сжала запястье внучки, вынудив веер замереть.

– Спасибо, Гектор, – произнес хриплый голос из глубины сумрака. Голос человека, которого полковник презирал. Мистер Уилберг, одетый во все черное, был едва различим в темном углу комнаты. Он вышел на свет, будто материализовавшись из ниоткуда, и принялся расхаживать взад и вперед. Питер Уилберг был почти на десять лет старше полковника и единственный из присутствующих не боялся подвергать его авторитет сомнению. Полковник Гренвиль об этом знал и сверлил взглядом кустистую бороду Уилберга, курчавую и угольно-черную вопреки тому, что на голове его волосы были редкими и почти полностью седыми.

– Это надо будет убрать, – сказал мистер Уилберг полковнику, кивнув на табачный плевок на красном ковре.

– Катись к дьяволу, Пит, – огрызнулся полковник Гренвиль. – Это, черт возьми, мой дом!

– О, да неужели? – ухмыльнулся мистер Уилберг.

Никто не издал ни звука. Все ждали реакции полковника. Пошевелилась одна лишь Леонора, которая потянулась к мистеру Уилбергу и стиснула его руку. Ее глаза умоляли его сохранять спокойствие.

Полковник с вызовом швырнул свою сигару на пол и достал из кармана еще одну.

– Вот ты идиот, как будто нам и так тут дыма не хватает! – сорвался мистер Уилберг.

По крайней мере, с этим никто не спорил. В комнатке было душно, клубы бледного дыма витали между колеблющимися огоньками свечей.

Полковник взревел:

– Ну так вели своей проклятой племяннице затушить эти чертовы штуки!

– Нам нужно очистить комнату! – столь же громко выкрикнула Леонора, воздев руки в воздух, словно готовясь к битве за горстку свечей. Тех самых, которые ее бабушка освятила много лет назад и которые – если верить цыганке – были ключом к успеху сегодняшнего мероприятия. – Они нужны нам, чтобы поговорить с покойными!

– Тише, тише, – сказал старый мистер Шоу, прикладывая ко лбу уже насквозь мокрый носовой платок. – Все мы… все мы на взводе.

Все в комнате уловили страх в его голосе и тут же умолкли. Если спиритический сеанс пойдет как надо, то бедного старика ждет встреча с такими демонами, какие другим и не снились. Миссис Гренвиль накрыла ладонью руку отца, но тот вздрогнул и отдернул ее.

– Этот жалкий трус Бертран здесь? – спросил полковник.

Тонкий голос раздался возле входа в гостиную. Бертран стоял в дверях.

– А-ага. Я тут, сэр, простите меня. В комнате нечем дышать.

Полковник хмыкнул, бросив на него насмешливый взгляд. Бертран воплощал собой все, что он ненавидел в мужчинах: был слабым, робким, трусливым, с писклявым голосом и беспокойными руками, в которых постоянно что-то теребил. Полковник не раз говорил, что Бертрану, очевидно, не достает яиц – неоднократно тому в лицо, но дурак просто хихикал в ответ, словно это была шутка. Он вел себя по-детски, хотя был не молод; его жирные волосы, всегда разделенные на пробор и с особой тщательностью прилизанные, на макушке уже подернулись сединой. Жена полковника была кузиной Бертрана, и Гренвиля до сих пор злило, что трое его детей приходились кровной родней этому бесхребетному олуху.

– А вот и она! – сказал мистер Уилберг, выглянув в окно.

Бертран зажмурился, будто именно этого и опасался. Он присутствовал здесь исключительно потому, что тетя Гертруда только сегодня утром передумала идти на сеанс, а для обряда, по словам той цыганки, нужны были семеро.

Миссис Гренвиль поднялась, теребя свое жемчужное ожерелье, и увидела, как подсвеченный фонарем экипаж, миновав сад, подъезжает к дому. Ночь была темная: облака застлали небо такой плотной пеленой, что казалось, будто повозка плывет в бескрайней пустоте.

Она подошла к окну и случайно задела плечом мистера Уилберга – оба вскинулись от этого прикосновения. Она никогда не видела его настолько пьяным: привычно исходивший от него душок эля сегодня был куда крепче.