Джаханнам, или До встречи в Аду
Юлия Леонидовна Латынина
Джаханнам, или До встречи в Аду
Пролог
Май 1996 года. ЧечняБТР на дороге был как орех, по которому прошлись кувалдой: броня пошла жжеными пятнами, башню разворотило в крупу, и только уцелевший ствол КПВТ выцеливал блестящие и крупные гильзы звезд, разлетевшиеся по перевернутой чаше неба. Одинокая фара луны освещала пыльную колею горной дороги, вершины деревьев в ущелье далеко внизу, гранитные зубцы нависших над пропастью валунов, и вековой лес, взбегавший вверх от колеи, – резные листы горных кленов и черный влажный перегной листьев, в которых так удобно ставить растяжки.
Второй БТР лежал, задрав огромные колеса, отброшенный взрывом к скале, там же, где наскочил на подарочек. Капитан Яковенко присел, рассматривая развороченный миной борт.
Тел не было.
Никаких.
Бой был добрые сутки назад: боевики унесли своих, наверное сразу, а потом пришли федералы и тоже унесли своих, но ясно было, что поубивали не только федералов. Уж больно серьезные отметины украшали пейзаж: стреляли из КПВТ, пулями МДЗ, четырнадцати с половиной миллиметров, рвавшими на куски людей, деревья и скалы, стреляли из первой «бешки», которую потом забросали гранатами, разворотив по пузо. Но прежде чем умереть, стрелок взял за свою жизнь с процентами. Всех офицеров управления «С» натаскивали различать запахи не хуже собак: тот, кто в «зеленке» первым почует запах чужого пороха или чужого пота, имеет больше шансов. И теперь Яковенко отчетливо различал, как к запаху сгоревшей техники, цветочной пыльцы и старого ишачьего помета примешивается еще один: запах мельчайших частиц человеческой плоти, застрявших после выстрелов между камнями.
Территория здесь была нейтральная: дальше по ущелью, за селом, стоял восьмидесятый мотострелковый полк, а за спиной капитана Яковенко хозяйничали боевики Хасаева.
Говорили, что Хасаев не совсем чеченец, полукровка, то ли наполовину русский, то ли наполовину татарин. Звали его Халид, кличка была – Пегий. Еще в конце восьмидесятых в ресторанной драке кто-то вспорол Хасаеву кожу над виском, и волосы в этом месте выросли седые, хотя было ему во время драки от силы двадцать.
Про волосы Яковенко уже знал. Прошлой ночью его группа натолкнулась в горах на боевиков. Яковенко убил троих. Он это знал совершенно точно. В перестрелке трудно обычно понять, кто чей покойник, и Яковенко, любивший в этих делах бухучет, всегда надпиливал свои пули.
Одного из чехов оставили для собеседования, Пархомов вынул из кармана напильник и стал стачивать чеченцу зубы. После третьего зуба чеченец разговорился.
По итогам собеседования с чеченцем Яковенко приказал развернуть спутниковую антенну, связался со штабом и доложил о возможности уничтожить крупное формирование боевиков. Ответ он получил неожиданный:
– У тебя карта есть? Район на карте отмечен красным? Вали оттуда немедленно!
Уши покойников пополнили собой личную коллекцию капитана, а Яковенко нарушил приказ. Закинул за плечо «винторез», половчее обмотал голову зеленой тряпкой, чтобы сойти за местную фауну, проверил, хорошо ли пригнана всякая прочая снасть для убийства, и ушел, прихватив с собой мусульманские четки из дешевого бледно-желтого пластика. Четки капитан взял не для маскарада: он привык перебирать их, сидя в засадах часами, – и к тому же Яковенко давно нашел им несколько необычное применение.
Лагерь боевиков оказался действительно там, где сказал пленный. Яковенко наблюдал за чехами в четырехкратный прицел с другой стороны ущелья. Один раз он видел невысокого плотного человека в камуфляже, с высокими татарскими скулами и вихром седых волос у виска, – вихор выбивался из-под зеленой грязной повязки с арабскими буквами. Человек садился в машину, и у него на руках сидела русоволосая девочка в белом, совершенно чистом платьице. Расстояние было пятьсот метров, по ущелью гулял косой сильный ветер, если бы в руках Яковенко была СВД, он бы выстрелил. Но малошумные дозвуковые пули «винтореза» били максимум на четыреста.
В том, что пять офицеров его группы уйдут от преследования со стороны трех сотен боевиков, знающих эти горы, как улитка – ракушку, капитан Яковенко не сомневался. И не от таких уходили.
Машины уехали из лагеря; через час группа услышала эхо взрывов и стрельбу, похожую на таком расстоянии на стрекотание швейной машинки. Теперь Яковенко стоял там, где стреляли.
Более впечатлительный человек на его месте непременно задумался бы: предотвратил бы его выстрел побоище или нет. Но Яковенко не умел думать в сослагательном наклонении, бесполезном и вредном для офицера элитного диверсионного подразделения ФСБ РФ. Он просто сидел, оборотившись спиной к разорванному металлу, и смотрел на посеребренные луной кроны деревьев внизу в ущелье, и на веточку крошечных темных цветов с белым венчиком, выпроставшуюся из расщелины перед носком его ботинка. Как цветы называются, Яковенко не знал, в цветах он разбирался хуже, чем в оружии. Но цветы ему нравились. Днем они были красные.
И тут капитан услышал стон.
Стон шел снизу, источник находился метрах в пяти левее от Яковенко и вниз по отвесному склону, и автоматические рефлексы швырнули тело капитана на землю, за гранитный валун. Глаз, прижатый к ночному прицелу, уже выискивал контуры человеческого тела меж окрасившихся зеленым стволов и камней.
Но ничего не было: в том месте, откуда шел стон, дорога обрывалась осыпью, переходившей в отвесный склон с торчащими кое-где из скалы пучками травы и редкими колючими кустиками, с натугой засунувшими пальчики корней в растрескавшуюся скалу.
Стон повторился, один из кустиков шелохнулся не в такт ветру. Яковенко показал двумя пальцами, и двое офицеров группы бесшумно скользнули с дороги меж камней, слева от осыпи, там, где отвесная скала переходила в крутой и поросший лесом склон.
Один из офицеров появился спустя пять минут, подал знак, и Яковенко спустился за ним.
Если спуститься с дороги на двадцать метров и стать там, где кончался лес и начиналась скала, можно было увидеть, что скала не такая уж отвесная, как казалось сверху. Она была вся в выбоинах и трещинах, а бортик из колючих кустов скрывал нависшую над сорокаметровой пропастью полочку, шириной не более тридцати сантиметров, и перекрещивающиеся лунные тени висели над ней, как маскировочная сетка.
На полочке лежал человек. Он был в камуфляже и бронежилете, и в бинокль Яковенко отчетливо видел, как пальцы раненого намертво вцепились в сизый кустик, выбивающийся из скалы. В темноте было непонятно, чеченец он или русский, но, скорее всего, русский: какой чех наденет стандартный армейский броник весом 16 кг? Во всяком случае, среди поехавших с Хасаевым Яковенко что-то не видел никого в этом творении отечественного ВПК.
Спускался за раненым сам Яковенко. Лейтенанты Гурно и Соркин страховали спуск, а еще два офицера залегли за камнями слева и справа по дороге: неровен час, кто-то поедет, а кто, кроме чехов? Говорили, у чеченцев даже есть свои БТРы.
Но не проехал никто, и через пятнадцать минут неподвижное тело, уже без бронежилета, лежало у корня горного дуба, метрах в пяти вверх от дороги.
Еще при подъеме Яковенко понял, что дело плохо. Броник-таки спас владельца от мгновенной смерти, судя по погнутым пластинам и сломанным ребрам раненого. Еще один выстрел вынес коленную чашечку, но самым жутким было попадание в голову.
Пуля «калашникова» с легкой передней частью и более тяжелым задком вошла пониже губы, ударилась о челюсть, изменив траекторию, и выскочила чуть пониже правого глаза, чудом не затронув мозга. Крови было мало, и она давно перестала идти. Все лицо раненого было в какой-то окровавленной трухе, – видимо, он пытался заткнуть рану листьями.
Яковенко принялся обирать с него эту труху, и тут найденыш вдруг открыл глаза. Даже в свете луны они были голубые и холодные, как паковый лед, и у Яковенко вдруг возникло неприятное чувство, что на него смотрит вычислительная машина.
– Ты кто? – спросил Яковенко.
Раненый заговорил. Из разорванного рта тут же снова пошла кровь, но раненый говорил тихо и спокойно, будто сидел за письменным столом, а не лежал на краю ущелья и смерти, и Яковенко понял, что раненый приходил в сознание не раз. Лежал, пытался карабкаться вверх по скале (ладони были стерты до мяса), срывался на полочку, терял сознание, снова приходил в себя и думал, думал: думал, что сказать, на тот невероятный случай, если его найдут.
– Баров, – сказал раненый, – меня зовут Баров. Я из охраны Милетича.
– Что? – не понял Яковенко.
В ночном ущелье в горной Чечне можно встретить кого угодно: боевиков, мирных чехов, солдат федеральных сил и офицеров спецназа. Но встретить частного охранника Яковенко никак не ожидал.
– Я из охраны Милетича, – повторил раненый, – у него дочку украли. Мы меняться ездили.
Яковенко вспомнил девочку в белом платьице, которую нес в охапке Хасаев.
– Поменялись? – спросил из-за плеча Соркин.
– Где девочка? – на щеке раненого вздулся кровавый пузырь.
– Там никого нет, – ответил Яковенко.
– Где девочка? – пальцы раненого вцепились в рукав капитана так же намертво, как они цеплялись за колючие кусты. Они были ободраны до мяса, эти пальцы, но они были белыми и ухоженными, совсем не такими, каким полагалось бы быть пальцам охранника, и хотя этот человек пролежал сутки между жизнью и смертью, от него еще исходил едва уловимый запах дорогого одеколона, которым вряд ли по привычке стал бы пользоваться в Чечне охранник даже очень богатого коммерсанта.
– Лежи тихо, – сказал Яковенко, – понял? У нас еще два часа и восемь километров, прежде чем нас подберет вертушка. Лежи тихо, и я тебя вытащу отсюда, или я тебя сам прирежу. Ты понял?
– Где Даша? – сказал раненый, и Яковенко ткнул его пальцем чуть ниже горла. Тот мгновенно потерял сознание.
Соркин тронул капитана за плечо:
– Он такой же охранник, – сказал Соркин, – как я английская королева.
Капитан Яковенко молчал. Он представил себе события прошедших суток. Разговор с пленным. Приказание начальства – убираться из этого квадрата. Лагерь боевиков без часовых и постов, лагерь, который охранялся так, словно Хасаев знал – никто и ничто ему не грозит. Солдат, которых бросили на убой полноватому боевику с татарскими скулами и белой прядью у виска. От всей этой истории воняло самым черным запахом, который есть на войне, запахом страшнее пороха и крови, – запахом предательства. И человек, умиравший на полочке между небом и землей, тоже чувствовал этот запах.
– Как он себя назвал, так мы и сдадим его в госпиталь, – ответил Яковенко, – если он до госпиталя дотянет.
Через две минуты дорога была вновь тиха и пустынна. Не осталось ничего: ни следов разведчиков, ни пятен крови. Только остывал в ночи похожий на обугленный утюг БТР, да в соседнем ущелье в зеленке лежали шесть трупов. В трех из них выходное отверстие от пули было разворочено до размеров кулака, как это бывает при попадании надпиленной пули, и чтобы ни у кого не оставалось сомнений, кто это сделал, в складках окровавленного камуфляжа лежала бледно-желтая дешевая пластиковая бусина от разорванных мусульманских четок.
Часть первая
Глава первая,
в которой оказывается, что краевой прокурор должен владельцу казино «Коралл», а владелец казино «Коралл» должен Аллаху
Руслан сидел в своем кабинете на третьем этаже и смотрел на мониторы системы наблюдения. Картинка прыгала, как пиратская копия; по экрану электронной рябью ползла красивая жизнь – глубоко декольтированные вечерние платья, красные длинные ноготки красавицы-крупье, бешено вращающийся в рулетке шарик и бокал с дымчатым, как топаз, коктейлем, поставленный на зеленое сукно игрового стола.
Вокруг тонкой ножки бокала неожиданно обвилась чья-то ладонь. Ладонь была широкой, как лопата, и из нее вырастали пять коротких, украшенных черными накладными ногтями пальцев. На среднем сиял бриллиант размером с фундук.
Изображение сдвинулось еще чуть-чуть, и под камеру, подобно океанской рыбе, вплыла сама обладательница бриллианта, накладных ногтей и бокала с затейливым коктейлем. Серебряное шитье, обтягивающее мощный ее круп, засверкало в свете двухметровой люстры, свисающей с расписного потолка.
Из-под декольте, как из-под дынной плети на бахче, вздымались две перезрелых груди невиданных размеров. На дряблой коже ослепительно сверкали бриллианты.
Бриллианты и круп принадлежали супруге губернатора Озерова, по совместительству занимавшейся бизнесом. Ольга Николаевна Бабец владела небольшим домостроительным комбинатом, который за последние три года выиграл все сколько-нибудь завидные тендеры на возведение жилья, скромной фабрикой по производству пластмассовых стульчиков и формочек (фабрика имела удивительную прибыль, ибо Кесаревский НПЗ поставлял туда полипропилен втрое ниже себестоимости), а также заводиком по производству тротуарной плитки. Существование заводика оказало заметное влияние на городской ландшафт Кесарева: дороги даже в центре города не асфальтировались годами, на это не хватало денег, однако тротуары и площади ежегодно прирастали все новыми и новыми километрами веселенькой разноцветной плитки.
Однако главным бизнесом Ольги Николаевны была рыба: двенадцать принадлежащих ей траулеров и три ярусолова с удивительным постоянством получали половину краевых, распределяемых губернатором квот на вылов минтая, краба и трубача.
Несмотря на изрядное состояние, Ольга Николаевна Бабец не любила играть в казино. Зато она постоянно назначала там деловые встречи, с удовольствием поглощая немыслимые количества любимой ею гусиной печенки, баранины на косточке и малины, – и никогда не расплачиваясь по счету. Редко-редко она подходила к столу в «блек-джек» и разменивала сотню на мелкие фишки. Играла минут пять-десять. Если проигрывала, начинала спорить с крупье и орать, как на рынке.
Вот и сейчас она, стоя у рулетки, нерешительно потянулась и поставила две двадцатипятидолларовые фишечки – на черное.
Полный румяный мужчина, стоявший по ту сторону стола, – прокурор края Андриенко, – поставил три тысячи на первую треть. Третий игрок, среднего калибра авторитет по кличке Костя Покемон, кинул две штуки безо всякой видимой системы.
Колесо рулетки закрутилось, шарик заскакал по номерам, сверкая ртутным блеском, Ольга Николаевна дернулась забрать одну из фишек, потом передумала. Покемон, торопясь, раскидал фишек еще на две тысячи.
Улыбнулся и сказал что-то на ухо прокурору.
Руслан напрягся. Андриенко был назначен в край недавно, но в соответствии с новым пониманием роли прокуратуры развернулся круто. Он уже поменял управляющих на пяти предприятиях, обложил данью ментов и судебных приставов, и в настоящий момент выяснял отношения с ФСБ. А стало быть – и с покровителями Руслана. Свою бескомпромиссность Андриенко объяснял удивительно просто. «Я два миллиона заплатил за назначение, – говорил он, – надо отбить».
Шарик рулетки провальсировал по кругу последний раз, заколебался и скатился на цифру «13». Черные.
Ольга Николаевна сгребла выигрыш, повернулась и поплыла по залу, раздвигая могучим серебристо-черным форштевнем губернскую элиту.
Андриенко рассерженно покосился на Костю Покемона: тот выиграл довольно много. Костя в ответ осклабил белые волчьи зубы.
Нет, это совсем не голливудский фильм, – раздраженно подумал Руслан, обозревая мониторы. В голливудских фильмах в казино играли одни молодые женщины в платьях, сидящих на них, как шкурка на абрикосе, и обольстительные мужчины с повадками Джеймса Бонда. Среди русской публики мало кто уступал Ольге Николаевне габаритами, и только китайцы, – молодые, холеные, худощавые, сверкали раскосыми глазами и белоснежными манишками. Китайцы постоянно приезжали в Кесарев. В самом Китае азартные игры были запрещены, и в приграничном Кесареве число казино перевалило уже за двадцать. Почти половина из них китайцам и принадлежала, но даже Руслану, чье казино считалось за элитный клуб, китайцы приносили больше половины дохода.
Надо было идти вниз и приветствовать Ольгу Николаевну, но что-то удерживало Руслана на месте. Предчувствие. И нехорошее. А предчувствия Руслана никогда не подводили. Без них бы тридцатидевятилетний выпускник физмата, бывший комсомольский активист и сын ссыльного чеченца Руслан Касаев никогда бы не стал одним из крупнейших бизнесменов Кесаревского края. Косточки его бы давно сгнили в земле.
Руслан поднялся из-за стола и подошел к пуленепробиваемому окну. Там, внизу, лежала ухоженная сентябрьская ночь: лепестки роз на клумбах сплетались в слово «Коралл», море дышало влагой и солью, и в фонтанах, подсвеченных мощными прожекторами, прыгали красные и зеленые шарики.
Пора было идти к губернаторше. Руслан отвернулся от окна и взглянул на себя в зеркало. Точеный римский профиль. Тщательно выбритый час назад подбородок. Совершенно белая кожа – чтобы она была еще бледней, Руслан почти никогда не ездил на юг и даже летом две недели провел на Аляске. Безукоризненный черный костюм в тонкую полоску, белая рубашка, шелковый галстук и туфли от Джона Лобба, и подо всем этим – безупречно сложенное, высокое и поджарое тело.
Он бы ничем не отличался от европейца, если бы не волосы цвета дегтя и черная волчья щетина, вызревавшая на щеках с удивительной скоростью: Руслан брился два раза в сутки, как минимум. Это было тем более обидно, что предки Руслана происходили из Гуни, гуноевцы считались казацким тейпом, и из четырех братьев Руслана трое были рыжеволосыми и голубоглазыми.
Над стремлением Руслана выглядеть как русский, – он даже официально поменял отчество с Абусалимович на Александрович, – в городе подшучивали, но шутить удавалось только очень влиятельным людям.
Как и большинство чеченских коммерсантов и тем более бандитов, Руслан мастерски владел искусством мгновенно превращать безобидное застольное вышучивание в жесткий наезд с криками «да как ты, сука, меня назвал?» – наезд, после которого собеседник оказывался кругом виноват перед Русланом, а то и должен ему.
Но сейчас из старинного зеркала в золоченой раме на Руслана глядел человек с типично европейской – ну, скажем, итальянской – физиономией в безупречном деловом костюме; и никто бы при случайном знакомстве не заподозрил, что по-настоящему фамилия этого европейца писалась даже не Касаев, а Хасаев.
Слишком известная фамилия.
Он бы и сам хотел это забыть.
За окном послышался легкий шум, и Руслан снова повернулся к стеклу. У подъезда стояли два черных «лексуса», оба в сопровождении джипов охраны. Раскосые их фары отражались в струях фонтанов, и суровые охранники в камуфляже следили за сине-красным швейцаром, распахивающим дверцу первой машины.
Из машины показалась лысая голова Артема Сурикова, – хозяина половины кесаревских заправок и Кесаревского НПЗ. Отсюда, сверху, Суриков казался смешным толстеньким человечком с оттопыренными ушками, – но Руслан знал Артема Ивановича за одного из самых богатых и опасных людей края.
Из следующей машины выскочил плотный пятидесятилетний человек в джинсах и простой белой майке. По виду его можно было принять за охранника Сурикова или бандита. Это был начальник краевого управления ФСБ генерал-майор Савелий Рыдник, неофициальный партнер и Сурикова, и Руслана. Рыдник протянул руку, и на асфальт, напоенный сполохами огней и фонтанов, ступила стройная красавица в розовом платье, тесном и прозрачном, как шкурка сосиски. Лола, поп-звезда краевого значения и жена Рыдника. К удивлению Руслана, генерал приехал не с девочками, а с женой.
Руслан обреченно подумал, что теперь-то ему точно придется спускаться к гостям.
Дверь кабинета приоткрылась, и на пороге показался Рома Вишняков, занимавший в казино должность, официально именовавшуюся «менеджер по связям с общественностью». Рома был выпускником ГИТИСа и инструктором по дайвингу. Он проводил лотереи, развлекал гостей, поставлял им проституток, а в случае надобности мог и сам оказать помощь богатой скучающей даме. Говорили, что услугами Ромы пользуется и сама губернаторша.
– Руслан Александрович, – сказал Рома, – там подъехали Суриков и Савелий Михайлович. И еще мент приходил, новый какой-то, из соседнего участка. Сказал, что готов вас крышевать за семь тысяч в месяц.
– Скажи ему, что за семь тысяч его в сопках закопают. Что еще?
– К вам какой-то Муса. Говорит – родственник.
Губы Руслана брезгливо дрогнули.
Родственники. Двоюродные братья, троюродные, четвероюродные, пятиюродные – и так до седьмого колена, – не один, не два, как у русских или американцев, – целые десятки.
Где они были, когда отца его зарезали на поселении по указу ссученного актива? Где они были, когда семнадцатилетний Руслан, с рюкзачком за плечами, приехал в Москву поступать на физмат, – и прошел, прошел, стиснув зубы, сдав на пятерки все, кроме русского языка. Из-за русского он не набрал проходного балла, но физрук факультета, когда он пришел на апелляцию, высмотрел в анкете запись «КМС по боксу», осмотрел молодого чеченца цепким взглядом и сказал: «Будешь выступать за факультет». И Руслана приняли.
И Руслан выступал. Он выступал на соревнованиях по боксу и соревнованиях по пятиборью. Он плавал за Сидорова и бегал за Иванова, а летом он организовывал трудовые отряды и ехал в Кесарев добывать гребешки, – именно так он впервые попал на Дальний Восток.
А потом он поступил в аспирантуру и защитил диссертацию по физике высоких энергий, – и где в это время были его родственники? Пасли овец в горах?
Они появились в восемьдесят девятом году, в Москве, когда Руслан уже начал заниматься бизнесом; и после первого же их визита молодой чеченец бросил бизнес в Москве, на последние деньги отправил сестру в Оксфорд, а сам уехал в город с имперским названием Кесарев. Город, основанный Павлом для завоевания Китая и Кореи. Опорную базу России на Дальнем Востоке, крепость, которую так и не взяли японцы во время гражданской войны.
Но в Кесареве тоже были чеченцы. И война между чеченской и славянскими группировками. И так случилось, что славянская группировка в этой войне придерживалась воровских понятий и не сдавала конкурентов органам. А нохче презирали понятия воров так же, как они презирали законы коммунистов.
Это была чужая земля: земля охоты и мести. Мести за все, начиная с Дады-Юрта, вырезанного генералом Ермоловым, мести за чужие обычаи, за убитых отцов, за ссылку и лагерь, – и они закладывали славян-бандитов с той же легкостью, с которой они резали горло славянам-коммерсантам.
И тогда родственники снова появились в жизни Руслана. Они приезжали на неделю-другую, по трое-четверо, обросшие черными волосами, пахнущие овцами и кровью, и разговаривали между собой на языке, который Руслан помнил только по детским дракам и ночным кошмарам, и пока они жили у Руслана, в Кесареве обычно что-то происходило. Заказное убийство. Или взрыв.
Родственники уезжали сразу после убийства, а иногда бывало так, что после их отъезда становилось известно о похищении крупного бизнесмена.
Сначала они жили в комнате, которую он снимал в коммуналке. Потом они жили в его кооперативной квартире на Лермонтова. Потом они жили в его загородном особняке.
В родственниках были свои преимущества. Потому что не всегда они приезжали сами. Если у Руслана были проблемы, Руслан сам мог их позвать. И тогда они, приезжая, жили не у него. Но когда они уезжали, проблем у Руслана больше не оставалось. А на городском кладбище прибавлялась одна-две новых могилы.
Они не убили Руслана, как они убили большинство подкрышных им славянских коммерсантов. Более того, они помогли ему с бизнесом, а глава краевого ФСБ Савелий Рыдник, тот самый, который когда-то пересажал славянских воров, свел Руслана с губернатором. Они не посадили его на героин и даже не заставили им торговать. Без них кандидат физических наук Руслан Касаев не стал бы ни пайщиком подпольной порностудии, ни владельцем казино «Коралл», ни хозяином таможенного терминала и автотранспортной компании, осуществлявшей почти треть трейлерных перевозок между Кесаревским краем и Китаем и перевозившей, впрочем, не только безобидное китайское тряпье и корейскую электронику, но и – как-то раз, еще когда жив был Халид – замотанные в тюки с тряпьем, упакованные в непромокаемые мешки китайские «ТТ».
Но ему и не нужно было этого. Ни казино, ни порностудии (которую, слава Аллаху, давно сбыли китайцам), ни стволов в пуховиках. Ему нужна была транспортная компания, с финансами прозрачными и понятными, как уравнение Шредингера, компания, акции которой он мог бы разместить на западных рынках. Он не для того всю жизнь уходил от средневековья, чтобы селить в своем доме пахнущих козами убийц. Он хотел, чтобы бухгалтерия его компаний выглядела так же, как он сам в зеркале. Чтобы у нее были чисто выбритый подбородок и костюм из шерсти тонкорунного мериноса.