Ниязбек

Дорога бежала белой полосой по боку горы, и внизу дороги ослепительная зелень леса перемежалась прочерками красноватых скал. На самом краю, возле обвязанной ленточками оградки, сидел старик-чеченец в длинной рубахе и с лицом, морщинистым, как грецкий орех. Человек грустил и держал в руках бампер.

Заурчало, по кустам, как шрапнель, шарахнулись спугнутые птицы, и через минуту из-за скалы показалась колонна. Впереди колонны ехал БТР. За ним два «Урала», за «Уралами» бензовоз, а за ним – похожий на черный гроб «Гелендеваген». Замыкал колонну еще один БТР.

«Гелендеваген», мягко прошуршав шинами, остановился около чеченца, и в дорожную пыль спрыгнул человек в камуфляже, придерживая переброшенный через плечо автомат. Человек был очень, по времени гор, молод: ему было лет тридцать, и вдоль черных живых глаз к полным губам барашком сбегала черная курчавая борода.

– Салам алейкум, Харон! Что ты такой грустный?

– Ваалейкум ассалам, Арзо! Моя машина уехала без меня, а я прожил с ней больше лет, чем с моей последней женой. Вот я и грущу.

– И глубоко уехала? – спросил Арзо.

– До самого низа, – со вздохом ответил старик и положил на землю бампер.

– А что за машина-то? – спросил третий участник разговора, спрыгнувший с БТРа. Он тоже был в камуфляже и с оружием.

– «Волга». Хорошая была машина, – вздохнул Харон, – когда твоя матушка, Арзо, была тяжела тобой, мы с твоим отцом привезли ее на этой «Волге» в больницу.

Арзо Хаджиев подошел к самому краю дороги и посмотрел вниз, словно надеясь увидеть тридцатидвухлетнюю «Волгу» и канувший вместе с ней в пропасть мир советских автозаводов, табачных полей и красных флагов у сельсовета по праздникам. Но ничего не было видно, кроме клубков изломанной колючки, покрывающих почти вертикальную в этом месте скалу, и встающего со дна ущелья леса.

– Садись, – сказал Арзо, – Если ты в Сехол, я тебя подвезу.

Но Харон только покачал головой.

– Нет, – сказал он, – я, пожалуй, вернусь домой. И потом, там было варенье. Я вез отцу варенье. Я наверное, лучше спущусь за вареньем. Вдруг оно уцелело?

Арзо, пожав плечами, подошел к «Гелендевагену» и открыл заднюю дверь. Весь багажник «Гелендевагена» был забит мешками. Арзо вспорол бок одному из мешков и достал оттуда три пачки российских рублей.

– Это тебе на новую машину, Харон, – сказал Арзо, – И не лезь ты за этим вареньем. Все равно там все разбилось. Ты лучше спроси отца, ему русский не нужен за скотиной ходить? Дешево отдам.

Через минуту колонна тронулась, оставляя за собой облако желтой полупрозрачной пыли. Старый Харон все так же сидел на краю дороги, держа в одной руке бампер, а в другой – русские деньги. Деньги были совершенно новые, и Харон не был уверен, что они настоящие. Кто его знает, откуда Арзо взял эти деньги? Вот автоматы у таких, как Арзо, были настоящие. А деньги – вряд ли.

Когда колонна проехала, Харон поднялся, аккуратно пристроил бампер возле камня, бросил последний взгляд на ущелье, поглотившее советскую «Волгу», и пошел домой.

***

Солнце стояло высоко в небе, когда колонна въехала в длинное горное село, лианой обвившееся вокруг единственной улицы. «Уралы» и «Гелендеваген» завернули в высокие черные ворота. БТРы остались снаружи.

Люди Арзо достали мертвых товарищей из грузовика, и вытащили мешки с деньгами из «Гелендевагена». За мешками в багажнике лежал человек. Руки его были примотаны к позвоночнику скотчем. Когда человека бросили на землю, он лег, как кучка опавших листьев, и одна из куриц, бродивших по двору, подошла к нему и стала выклевывать кровь из его рукава. В этом дворе крови бывало так много, что даже куры знали ее на вкус.

***

Человек, которого привезли в «Гелендевагене», открыл глаза около четырех вечера. Это был щуплый паренек в грязном камуфляже, но на солдата он мало походил. Во-первых, он был явно старше – ему было лет двадцать семь-двадцать восемь, и узкие руки его с длинными пальцами казались скорее руками пианиста, нежели бойца. У человека были серые глаза и темно-русые волосы, и в лице его была та округлая мягкость, которая часто бывает у детей высокопоставленных родителей, ответственно подходящих к жизни, но не видавших особых проблем.

Подвал, где лежал пленник, был маленькой грязной клетью с низким потолком и нестерпимой вонью от ямы для испражнений, выкопанной в правом углу. По четырем сторонам подвала были настелены доски, слишком короткие, чтобы можно было лежать на них, не подгибая ноги, и слишком узкие, чтобы поместиться на них с согнутыми ногами, и через узкое окошко в подвал свешивалось несколько золотых прядей солнца.

Посереди подвала в бетон был впаян кусок рельса, а в рельс были вварены четыре цепи. Цепи были такие короткие, что человек, сидящий в дальнем от ямы углу, не мог добраться до ямы, и поэтому кроме ямы, в подвале было еще и ведро. По ведру было видно, что в этом подвале насчет пленников все продумано, как у хорошей хозяйки подвал продуман насчет солений.

Сероглазый пленник был не один: в подвале были еще трое.

– Владислав, – сказал русский.

– Гамзат, – сказал один из пленников.

– Гази-Магомед, – сказал другой.

Третий старожил ничего не сказал: он лежал на досках лицом вверх, и на лице его копошились мухи.

Гамзату было лет двадцать пять: он был строен и худощав, с поразительно большими черными глазами, и маленьким треугольным подбородком, поросшим черной щетинкой. Если бы не этот неудачной формы подбородок, он бы походил на ангела. Гази-Магомед был старше лет на восемь; это был тучный черноволосый мужчина с глуповатым наждачно-серым лицом. Владислав подумал, что эти двое сидят здесь недавно: борода у них еще не успела вырасти, а Гази-Магомед не успел отощать.

– Вы чеченцы? – спросил Владислав.

– Нет, – ответил Гамзат, – мы рутульцы. Разве чечен чечена украдет? За это разбираться будут. Это вот за него разбираться не будут, – и Гамзат кивнул на человека, которого подъедали мухи.

– Что это с ним? – спросил Владислав.

– Собака поела, – ответил Гамзат.

А Гази-Магомед пояснил:

– Они его вытащили и говорят: «Трахнешь собаку, отпустим». Ну, он ее и трахнул. На глазах у всех. А у нее течка была, ну и что-то там у нее внутри заклинило. Они сцепились, а расцепиться не могут. Солдат орет, собака его жрет, чечены хохочут. Ты, если они тебе собаку велят трахнуть, не делай этого. Все равно не отпустят.

Владислав зажмурился, а когда он открыл глаза, медная полоска от солнца на полу исчезла, и вместо полоски в подвале поблескивали только цепи.

– Он русский? – спросил Владислав, глядя на человек, закусанного собакой.

– Русский, – подтвердил Гамзат. А Гази-Магомед прибавил:

– Разве такое с рутульцем сделают? Или с лезгином? Или с аварцем? Если такое с рутульцем сделают, за это весь род мстить будет. А за русского кто будет мстить?

***

Сероглазого Владислава достали из подвала к вечеру. Село справляло поминки, и ему велели убрать тела двух русских солдат, застреленных во время поминок.

Во дворе трещали автоматные выстрелы, и в дымящихся котлах с мясом можно было сварить человека. То, что осталось от русских, велели отнести собакам.

Когда пленник сделал свою работу, один из чеченцев подтолкнул его тычком автомата:

– Туда.

Под навесом стоял БТР, и на броне сидел курчавый бородатый Арзо. Русского швырнули на колени перед чеченцем.

– Как тебя зовут? – спросил Арзо.

Он говорил по-русски тихо и неожиданно чисто, и только между согласными его речь – речь человека, полжизни прожившего в русском городе Грозный – перекатывалась с камешка на камешек, как торопливый Терек.

– В-владислав. Владислав Панков.

– Ты солдат?

– Н-нет, Я просто… сопровождал груз. Вагоны то есть.

– Ты чекист?

– Нет. Я… я сотрудник Центробанка. Я по образованию финансовый работник, у меня же документы… у меня все документы с собой.

– Ты стрелял в моих людей?

Владислав невольно дотронулся до переносицы. На ней темнел горизонтальный шрам. Когда его брали в плен, приклад автомата впечатал в переносицу дужку от очков: у Владислава было минус четыре.

– Да, – сказал Владислав.

– Ты никакой не финансист, – сказал Арзо, – ты чекист. Ты действительно учился в Гарварде, но это потому, что ты сын Авдея Панкова. Министра Панкова. Я знал, что ты будешь сопровождать груз. Меня особо попросили об этом одолжении, чтобы я пристрелил сына Панкова. Еще мне сказали, что в вагонах будут деньги. Много денег. Два триллиона, сказали. Триллион, сказали – твой.

Русоволосый пленник вздрогнул. Ему с самого начала казалось это странным – что боевики, войдя в Грозный, пошли сразу к железнодорожному вокзалу. И что именно за два часа до их нападения на вокзал приехал состав, груженый наличными деньгами для реконструкции Чечни.

– Только в вагонах не было денег, – сказал Арзо.

– Это не может быть! Я сам…

– Это очень удобно. Грузишь в вагоны два триллиона наличных. Они уходят в Чечню. Где деньги? Украли боевики. А я там троих оставил. Для чего? Что я скажу их матерям?

Владислав молчал.

За спиной Арзо появился молоденький боевик, и в руках его была видеокамера.

– Говори, – сказал чеченец.

– Что?

– Скажешь, что ты в руках Арзо Хаджиева. Что с тобой хорошо обращаются. Ты скажешь, что в вагонах было только пять мешков, и что люди, которые отправили тебя с вагонами, хотели, чтобы я тебя убил. Еще ты скажешь, что если твой отец хочет, чтобы ты жил, он должен разыскать пропавшие мешки. Он все-таки министр финансов.

Когда охрана увела щуплого русского с серыми глазами, Арзо еще раз прослушал запись и приказал переписать ее на магнитофон. Затем он набрал номер по спутниковому телефону. Вместо того, чтобы поздороваться с собеседником, он включил магнитофон.

– Как ты думаешь, – спросил он, когда пленка закончилась, – лучше, чтобы я получил деньги или чтобы Авдей Панков получил эту запись?

***

Солдат, которого искусала собака, умер ночью, и когда Владислав проснулся, он увидел, что лежит голова к голове с трупом.

– А вас за что украли? – спросил Владислав.

– У нас есть спиртзавод в Торби-кале, – сказал Гамзат, – мы у него деньги брали.

– Пять миллионов долларов, – сказал Гази-Магомед.

Мысль о том, что бородатый человек с автоматом может кому-то ссужать деньги, показалась молодому выпускнику Гарварда удивительной.

– У Хаджиева? – уточнил он.

– Ну да. А потом он устроил резню в Бочоле и мы не вернули долг.

– Если бы мы вернули долг, ваше ФСБ сказало бы, что мы финансируем террористов, – прибавил Гази-Магомед.

Владислав озадачился. Это был интересный юридический казус. Если человек, у которого ты взял деньги, стал международным террористом, означает ли это, что возврат долга подпадает под статью «финансирование преступной деятельности»? Правда, Владислав не думал, что эти люди не вернули деньги, чтобы не попасть под статью. Он решил, что они воспользовались моментом.

– И что он с вами сделает? – спросил Владислав.

– Сложно сказать, – ответил Гамзат, – ведь он не выпустит нас, пока мы не вернем деньги.

– А пока мы здесь сидим, мы никогда не сможем их собрать, – грустно добавил Гази-Магомед.

***

Соболезнование продолжилось на второй и третий день. Погибшие были людьми известными, и многие, прослышавшие об их смерти, приезжали из далеких сел. Двое даже прилетели из Москвы.

На третий день утром Панкову отрезали палец. Его вытащили из подвала, и на этот раз ничего не записывали, а просто приказали позвонить отцу. Когда по отцовскому сотовому ответил строгий служивый баритон, взбешенный Арзо ударил русоволосого пленника в лицо, а потом его растянули по земле, как шкурку на просушку, и оттяпали мизинец. Это оказалось не так больно, как удар в челюсть.

***

Вечером третьего дня ворота дома Арзо распахнулись, и в них въехали два серебристых джипа, доверху набитых вооруженными людьми.

Человек, который командовал новой партией гостей, был гораздо моложе самого Арзо. Он был высок – выше чеченца на полголовы, и двигался с балетной плавностью борца или каратиста. В отличие от Арзо, он был чисто выбрит, и на по-юношески припухлой щеке, переходящей в капкан подбородка, странно смотрелся свежий порез от безопасной бритвы. Его волосы и глаза были того же цвета, что и ствол его «Калашникова», и в отличие от остальных своих людей, он не держал автомат в руке. Тот был подвешен на длинный серый ремень и перекинут через плечо, как сумка почтальона.

Новоприбывший обнялся с отцом Арзо и направился к навесу, под которым сидели полевой командир и его брат. Арзо поднялся ему навстречу.

– Ты украл моих родичей. Ты поступил неправильно, Арзо. Верни мне их.

В отличие от остальных гостей, новоприбывший обратился к Арзо не на чеченском, а на русском – так, как всегда обращаются к человеку другого народа горцы Кавказа. Да и русский его был значительно неряшливей, чем у Арзо, – с безупречным синтаксисом и грамматикой, но с резким гортанным выговором, как будто каждую согласную в слове натерли наждаком.

– Они должны мне пять миллионов, Ниязбек, – ответил Арзо, – и еще два за моральный ущерб.

Глаза Ниязбека, цвета кока-колы, ощупывали двор, как противника, с которым предстоит иметь дело на ринге, или машину, которую надо взорвать. Они втыкались в каждую точку пространства, неспешно, как минный щуп в руках опытного сапера, и с одинаковым равнодушием оглядывали и лужу, вытекающую из-под зарезанной овцы, и широкий потек на воротах. Бордовая полоса шла ровно посередине двух вбитых в ворота гвоздей, и вряд ли кто-то распял на этих гвоздях барана.

– Это справедливое число, Арзо. Я признаю этот долг. Они вернут все до копейки. Но эти люди – мои родичи. Никто не может похвастаться, что он крал моих родичей.

– Из уважения к тебе я освобожу Гамзата, – сказал Арзо, – пусть он собирает деньги. А Гази-Магомед останется в залоге.

– Мне нужны они оба.

– Тогда сам оставайся заложником, – с улыбкой предложил Арзо, – Ты поживешь у меня, а твой шурин пособирает деньги.

– Я заложником не был и не буду, – последовал ответ, – Бывало, что я воровал людей, но чтобы меня воровали, такого не будет. Я даю тебе слово – они вернут деньги.

– Мне трудно будет пристрелить твое слово, – ответил чеченец, – или отрезать ему уши. Эти двое – жадные и подлые люди. И ты это знаешь не хуже меня. Мало ли что пойдет не так? Если тебе нужны оба – уезжай и приезжай с деньгами.

***

Когда щуплый пленник проснулся на следующий день, он был один, не считая трупа. Гамзат и Гази-Магомед куда-то исчезли, и солнце уже высоко стояло над селом. Где-то вдалеке мычали коровы, мулла кричал призыв к молитве, и около зарешеченного окошечка сидел мальчик лет десяти и наблюдал за русоволосым измученным человеком глазами цвета ежевики.

– Я – Арби, – сказал мальчик, – а ты кто?

– Владислав, – ответил русский.

Приподнявшись на досках, можно было заглянуть во двор: на нем больше не было ни «Гелендевагена», ни «Уралов». Только около ворот сидели два абрека, и солнце посверкивало на их «калашниковых». Арби заметил взгляд сероглазого пленника и сказал:

– Мой отец уехал. А ты будешь здесь, пока за тебя не заплатят.

– А если за меня не заплатят? – спросил Владислав.

– Мой отец не любит русских, – сказал Арби. – То есть резать любит, а так нет. Он очень сердит на них за то, что они со мной сделали.

– А что мы с тобой сделали?

Арби повернулся и пошел к дому, и когда он отошел от окошка, Владислав увидел, что у мальчика нет ног. Он передвигался на маленькой дощечке с колесиками, опираясь о землю руками.

***

Владислава выволокли из ямы так быстро, что он проснулся уже во дворе. Посереди неба сиял круглый пятак луны, и между лунных теней во дворе лежал часовой. Горло его было перерезано от уха до уха. Другой часовой лежал рядом, и в затылок его упирался автомат.

Двое людей выводили из гаража старую «Ниву». Владислава швырнули на колени, и в свете луны над собой он увидел высокого человека, двигавшегося с плавной грацией рыси. У человека было чисто выбритое лицо, и глаза его были как два куска ночи.

– Где Гамзат и Гази-Магомед? – спросил человек.

В первую секунду Владислав не понял вопроса – настолько жесткий выговор спрашивающего отличался от чеченского акцента, к которому он почти привык за три дня.

– Вы… кто?!

– Ты не ответил на мой вопрос.

– Их нет здесь. Боевики забрали их с собой.

Высокий незнакомец подхватил Владислава в охапку и бросил на заднее сиденье. Через минуту ему под ноги швырнули седого чеченца. Владислав понял, что это отец Арзо. Один из похитителей прыгнул за руль, и ворота перед «Нивой» медленно поползли вбок.

Они проехали по селу безо всяких препятствий. Шла война, и умудренные опытом соседи зареклись любопытствовать: по какой-такой причине среди ночи выезжают машины из дома отца одного из влиятельных полевых командиров.

Машины остановились только в ущелье, в том самом месте, где два дня назад Харон грустил о своей «Волге». Теперь на широкой площадке стояли два серебристых «Лендкрузера», и возле них стояли вооруженные люди. Владислава вытащили из машины и швырнули в «Крузер». Рядом с ним оказался отец Арзо. Ниязбек сел на переднее сиденье, и на руках его был безногий десятилетний мальчик.

Еще через десять минут колеса машин простучали по мосту над рекой. Ниязбек вышел наружу и о чем-то недолго договаривался с солдатами, спустившимися к нему с вышки на блок-посту. После этого машины свернули на обочину, и Ниязбек набрал номер телефона.

– Салам, Арзо, – сказал Ниязбек, – ты помнишь место, где ты менял пленных в прошлый раз? Я жду тебя до рассвета. Когда ты отдашь мне Гамзата и Гази-Магомеда, получишь обратно отца и сына.

Трубка что-то крякнула в ответ.

– Если ты убьешь моих родичей, я дам трубку твоему сыну, – ответил Ниязбек, – и он расскажет тебе, как умер твой отец. Потом он умрет тоже.

***

Блок-пост, у которого остановился Ниязбек, пользовался дурной славой. Всем, кому надо было выкупить родственников или отыскать продавцов, ехали туда, и днем там было так много машин и посредников, что он походил скорее на рынок, чем на место для обмена.

Но сейчас была ночь, и на блок-посту не было никого, кроме солдат, снайперов Ниязбека и вкопанного в землю танка. Вокруг танка хозяйственный прапор насадил пионы и кабачки.

Арзо Хаджиев приехал через три часа на четырех машинах, высадив собственных снайперов на том берегу реки. Ниязбек и Арзо вышли из машин и встали на виду у засевших в засаде стрелков, собственной жизнью гарантируя правила обмена.

Они стояли так минуты три, и после того, как бойцы Ниязбека усадили братьев в машину, Ниязбек сказал:

– Больше на них никаких долгов нет. Все долги на мне. Если хочешь, пойди и забери.

Арзо помолчал.

– Отдай мне русского, – сказал чеченец, – и мы будем в расчете.

– Мы и так в расчете. Если б ты поверил моему слову, ты бы получил долг. Ты сказал: мое слово ничего не стоит. Ничего и получишь.

Тогда Арзо порылся в одном из клапанов «разгрузки» и достал оттуда пластиковый пакетик с запечатанным в нем мизинцем.

– Передай от меня русскому, – сказал он.

***

Спустя три часа машины затормозили у поворота дороги. Только-только светало. Красное распаренное солнце выкатывалось из-за гор, над иссохшей землей вставал утренний дымок, и сверкающая белая дорога, как брошенная на склон веревка, вилась и спускалась к пыльному городу, изогнувшемуся серпом вдоль залива.

Справа от поворота, за кустами, напоминавшими моток колючей проволоки, стояли какие-то беленькие домики, и на одном из них безвольно обвис российский флаг. Не было ни ветерка, и рассвет пах морем, жарой и свободой.

Ниязбек легко спрыгнул на выжженную траву, и по его знаку за ним выбрались остальные пассажиры.

– Видишь отдел милиции? – показал Ниязбек на домик с флагом. – Иди туда и звони отцу.

– И что сказать? – спросил Владислав.

– Правду скажи. Тебя украли, а ты сбежал.

Гамзат всполошился.

– Ниязбек, он же не солдат! Он какая-то шишка! Он из Центробанка! Отдай его лучше нам. За него много денег дадут!

Ниязбек молча ударил рутульца прикладом в живот, да так, что тот взвыл и улетел в придорожную ежевику.

– Клянусь Аллахом, Гамзат, если ты мне еще посоветуешь, что делать, я не посмотрю, что ты мой шурин. Ты живешь, как трутень, ты берешь деньги и не отдаешь их, ты влипаешь во все дерьмо, которое лежит на дороге, а потом ты скулишь и просишь о помощи. Я призываю в свидетели всех, если ты еще раз влезешь в блудняк, я убью тебя сам! Тебя вытащили из ямы, а ты уже копаешь новую для товарища!

Гамзат таращился из ежевики, и белки его глаз были стеклянными от ненависти и унижения.

– Иди, я сказал, – повернулся Ниязбек к русоволосому и сероглазому пленнику.

– Послушайте, Ниязбек, – сказал Владислав, – вы спасли мне жизнь. Хотя бы скажите, кто вы…

– Я охотник, а ты дичь, – последовал ответ, – Иди, русский. Пока тебя снова не украли.

***

Было лето, девяносто девятый год и июнь. Владислав сидел с друзьями в одном из лучших ресторанов Москвы, когда сбоку хлопнула дверь. Краем глаза Владислав заметил одетые в камуфляж фигуры. Чья-то крепкая рука опустилась ему на плечо, и голос с легким журчащим акцентом воскликнул:

– Ты посмотри! Да никак это щенок из Центробанка!

Владислав поднял голову и мгновенно узнал Арзо. Чеченец совсем не переменился. На нем были черные брюки и черная водолазка под пиджаком. За ним стояли люди в камуфляже и с оружием.

Чеченец плюхнулся на свободный стул напротив. Он был явно пьян.

– Мы его украли на вокзале в Грозном, – громко, на весь ресторан продолжал чеченец, – вместе с мешками денег. Пять мешков денег. Он у меня сидел с парнем по имени Никита. С этим Никитой забавная история вышла. У меня во дворе была сука, с собачьим именем Машка, а у нее была течка. Я сказал Никите, что отпущу его, если он трахнет сучку. Ну, он ее и трахнул.

Лица людей в камуфляже, сопровождавших Арзо, окаменели.

– А у сучки, когда у нее течка, у нее происходит… Ну, словом, он там застрял. Сцепился и расцепиться не может. Она ему полбока отъела, пока они расцепились.

Арзо расхохотался и стал показывать руками, сколько сука отъела от русского.

– Это кто? – спросил Владислав у Арзо, показывая глазами на людей в камуфляже.

– Это? А это группа «Альфа». Меня охраняют, – сказал чеченец, – берегут, значит, меня. От всяких неприятностей. Слышь, майор, а если бы я тебя украл, ты бы трахнул собаку или нет?

Человек, к которому обращался чеченец, стоял, словно проглотив столб.

Арзо налил себе вина из бутылки, стоявшей перед Панковым, и высоко поднял бокал.

– Выпьем, – сказал Арзо, – за то, что тебе повезло. Я никогда не отпускал русских целыми. Знаешь почему?

– Потому что мы искалечили твоего сына.

– Нет, – сказал Арзо, – не поэтому. Потому что самый страшный ущерб, нанесенный врагу – это не мертвые. Это калеки. Мертвый спит в земле, и его никому не видно. А калека сидит в метро и просит подаяния. Так выпьем за то, русский, что у тебя цел нос и цел член.

Панков судорожно сглотнул. Чеченец пьяно засмеялся и опустился головой на стол.

Два «альфовца» подняли его под мышки и аккуратно потащили к выходу. Майор по-прежнему стоял, не шевелясь, и только руки его мяли случайно подвернувшуюся на столе вилку.

– Почему вы его не пристрелите? – вдруг дрожащим голосом спросил Владислав.

– Приказа нет, – ответил майор.

Глава первая

Назначение

Был конец июня. В Гайд-парке белым и красным цвели рододендроны, на Пикадилли в пробке стояли похожие на божьих коровок такси, и в хилтонском «Нобу», в самом дальнему углу, у стеклянного окна, обедали два человека: замглавы администрации президента Российской Федерации Владислав Панков и его старый друг Игорь Маликов, представитель России при Всемирном Банке.

Они познакомились давно, еще лет десять назад, когда Маликов был депутатом Госдумы, но близко сошлись уже в Вашингтоне.

После страшной чеченской истории Владислав провел полгода в австрийской клинике. А потом отец услал Панкова в США, на ту же должность, которую сейчас занимал Маликов. Игорь был его заместителем.

Он-то первый и заметил, что с начальником творится неладное. Тот приходил на работу со странно блестящими глазами, хихикал на совещаниях, впадал в бессмысленную ярость, и один раз Игорь застал Панкова в кабинете совершенно голым. Тот сидел на подоконнике и ел апельсин вместе с кожурой.

Маликов быстро понял, что его начальник колется. Однако вместо того, чтобы поступить как всякий карьерный советский чиновник: то есть сдать босса особистам, Маликов сделал иначе. Он договорился с одним из своих знакомых, и они вместе отвезли Панкова в роскошный особняк в Мэриленде.