– Вчера в соседнюю палату положили эстонца, так родственники всё размели!
– Ну, надо же, – в её лице искреннее огорчение, – ладно, купите мне из курицы.
Мама уходит, пряча улыбку. Пётр идёт в наш туалет мыть посуду. Я рассказываю ему про жестокого Андрюху, бросающего слабых девушек, и тут в наш разговор врезается Витя. Как всегда, бескомпромиссно, сжигая за собой все мосты:
– Что, Пётр, пошёл тарелки мыть?
Пётр кивает и идёт дальше. Витя улыбается.
Времени 16.00.
Мама только что ушла, жена Вити ушла раньше. Приходили родственники к Володе, в первый раз, поэтому они долго пытались поговорить с нашим врачом, дабы что-то понять и как-то улучшить, долго курили с Володей на балконе, бегали в аптеку, в буфет, но ушли и они. День вступил в фазу, когда желание нового притупляется, и ветер перемен начинает блуждать в лабиринтах статичности мира. В такие моменты легко представить, что праздничное небо это лишь плёнка вроде фольги, разорвав которую увидишь пустоту. Так и не рвите, зачем вам? Конвенции ведь тоже не дураки писали, а жизнь всё равно полна неожиданностей!
Вот неожиданно распахивается дверь, и входит Вера. Вообще, время неурочное, посещения больных с 17 до 20, но поскольку я лежачий, то на меня есть специальное разрешение, допускающее в любое время. И уж одноразовый виртуальный пропуск всегда можно купить от 50 рублей у охранника. Вера пришла в первый раз, она проживает далеко и наведывается к нам нечасто. В её лице смешаны отчаянье и сострадание в пропорции один к двум, в руках большой синий пакет. Она подходит ко мне и целует, как, должно быть, сердобольные дамы в лазаретах целовали героев 812-го года. Я рад ей. Она непростой человек, что называется, странная, но прекрасный друг, а это дорогого стоит.
– Ну, как ты? – спрашивает она тихо, и уже по ней видно, что ответ ей известен и приводит её в содрогание.
– Я хорошо, – говорю я.
Но такой ответ её не устраивает, и она его просто не слышит.
– Ты, наверное, думаешь: но почему я? За что мне такое ужасное наказание? – она выделяет местоимения, – и я тебя в этом очень хорошо понимаю.
Здесь я останавливаю её сильным в смысле экспрессии жестом (слабым её не остановить) и говорю:
– Нет, я так совершенно не думаю.
Вера смешалась, но ненадолго, она уже вошла в образ, и так просто её не собьёшь.
– Да, я понимаю, но обычно в такой ситуации человек думает: почему я? За что мне такое? И я тебя в этом очень хорошо понимаю.
Мне уже смешно.
– Вер, – я пытаюсь скрыть улыбку, – я так не думаю. Я вообще об этом никак не думаю.
– А что же ты делаешь?
– Что делаю? Просто чувствую.
– Что чувствуешь?
– Радость.
– Радость?
Она оглядывает меня, оглядывается вокруг, словно хочет убедиться, что глаза её не обманули и всё показали правильно.
– А что же здесь радостного?
С тех пор, как пришёл в себя, я чувствую эту радость. Она чиста, как звёздная пыль, и торжественна, как парад планет. В самый первый миг я уже знал, что это послано мне во благо.
– Во благо? Ты выпал из жизни, у тебя было две операции…
– И скоро третья, – добавляю я.
– Скоро третья, и это во благо?!
Зря я так. Вера целиком живёт в своём мире, и вещи, которые находятся за его пределами, она не воспринимает. В силу этого говорить с ней очень трудно. Или очень легко. Это как посмотреть, потому что говорит всегда только она, и единственный способ принять участие в разговоре это соглашаться с ней или попросту кивать. Сейчас моё бедственное положение обязывает её слушать, и ей от этого неуютно.
– Да нет, конечно. Это я шучу, хотя действительно нет худа без добра. Ты помнишь, как я хотел похудеть, и всё не получалось? А теперь посмотри на меня: минимум двадцать пять килограммов!
– Да, ты классно выглядишь.
– Вот видишь. А ещё я лет двадцать не ходил к врачам и вот решил хотя бы сдать все анализы, да времени не находилось? А тут я сдал столько анализов, что до конца жизни хватит. А лекарства? В жизни не пил лекарств, а тут прошёл уже 2 полных курса антибиотиков, и ещё пройду…
Я вижу, как её лицо, просветлевшее было, снова хмурится:
– Ты опять шутишь?
– Вер, как тебе удобно, так и понимай, хорошо?
Она думает, потом неуверенно говорит:
– Конечно, классно, что ты в твоём положении воспринимаешь всё с юмором.
Ну, вот и славно, инцидент исчерпан, и далее наш разговор приобретает свою классическую форму. Вера рассказывает об общих знакомых, о своих непростых отношениях с мужем, о непонимании дочери. Я киваю, задаю наводящие вопросы, произвожу уместные восклицания, и мы прекрасно проводим время.
Времени 18.00.
Ужин.
– Ребят, ужинать будет кто?
Пётр берёт одну рыбу с картошкой, один напиток и относит по адресу. День превращается в вечер, солнце понемногу садится…
…садится солнце красно-золотое
и вновь летит
средь жёлтых нив волнение святое
овсом шумит…
нет ничего, и ничего не будет
и ты умрёшь
исчезнет мир, и Бог его забудет
