Война маленького человека

Сон

Шел ноябрь 2013 года. Я только что вернулась в Донецк после своей поездки в Москву, буквально перед началом наших страшных событий, так сложились обстоятельства. С Москвой у меня связаны практически десять лет жизни – там я училась в докторантуре, преподавала в одном из московских университетов, защитила докторскую диссертацию по философии. Я очень скучала по Москве и всегда с радостью использовала любую возможность, чтобы побывать там.

Поездка вышла насыщенной и очень удачной. Я успела встретиться практически со всеми друзьями, которых в Москве у меня было немало, посетить все свои любимые места. «Пушкинский», как всегда, был на первом месте в моем списке. С ним у меня связаны особо интимные отношения. Все годы моей непростой московской жизни он был моей главной антистрессовой программой. В этот приезд «Пушкинский» порадовал меня долгожданной выставкой викторианского авангарда прерафаэлитов.

И вот я, окрыленная, полная новых планов и надежд, возвращаюсь в Донецк, и мне снится сон. Я часто вижу диковинные сны, порой с настолько закрученным сюжетом, что и сам Хичкок позавидовал бы, недаром мы с ним родились в один день. На этот раз мне приснился сон в стиле увиденных мною воочию в Москве викторианских прерафаэлитов.

Бесконечно красивый луг с изумрудной травой, голубое небо, я в платье, как у Офелии на полотне Джона Эверетта Милле, рядом со мной пасется лошадь. Я вижу всю эту живописную картину как бы со стороны. Затем происходит что-то странное: кто-то берет меня за руки и отрезает их такими огромными щипцами. Я не чувствую боли – я по-прежнему вижу красивую картинку: изумрудную траву с вкраплениями милых цветочков и свои окровавленные конечности на этой прекрасной изумрудной траве. Потом некто привязывает меня к лошади, а ее пускает в галоп. Мы с лошадью несемся по зеленому и цветущему полю, а я думаю: «Зачем мне вообще нужна такая жизнь, если я без рук и не могу управлять этой чертовой лошадью?» Затем мы с лошадью прыгаем в обрыв, и я просыпаюсь в холодном поту.

Сон оказался вещим.

Через несколько дней наступило 30 ноября. Этот день стал неким рубиконом в жизни многих. Судьба моей семьи и судьба страны оказались переплетенными: смерть отца, Майдан, Крым, война – все это сплелось в один большой клубок. И вот уже пошел второй год, как я чувствую себя безрукой всадницей, привязанной к лошади, которая несется галопом. Вот уже второй год, как продолжается мое путешествие на галопирующей лошади под названием «Жизнь».

Я по природе своей человек глубоко асоциальный и аполитичный. Поэтому все предыдущие политические события, вплоть до 30 ноября, не отразились в моей голове. Я, как истинный представитель так любимого мною декаданса, в это время была увлечена изучением своей, еще более любимой философии традиционализма. У меня был канал в Уoutub’e с моими видеолекциями, я даже стала «широко известна» в очень узких кругах. Я сидела на своем белом кожаном диване в своей квартире с картинами, привезенными из Киева, читала свои любимые философские книги, привезенные из Москвы, занималась йогой, ела органическую здоровую пищу, совершенно не употребляла спиртное и чувствовала себя практически счастливым человеком, очень далеким от политики.

Но ее величество «Жизнь» распорядилась иначе. З0 ноября на Майдане «беркутовцы» избили студентов, тысячи людей в Киеве вышли на улицу, 1 декабря произошли события у Рады.

И сразу после этого у моего отца случился третий инсульт. Папа жил Украиной. Когда говорят: «Україна понад усе!» – это о моем отце. Ее победы он переживал как свои, и поражения тоже. Он уже давно болел и был очень слаб, и все происходящее не могло не отразиться на его здоровье.

Начало Майдана я помню плохо: папа провел почти месяц в реанимации, мама была с ним, я носилась между домом и больницей. В себя он так и не пришел. Перед самым Новым годом нас из больницы отправили домой. А в ночь на Рождество папы не стало. И я потом практически каждый день говорила спасибо тому, чьей рукой все написано, – спасибо за то, что мой отец всего произошедшего после его смерти не видел.

Он не видел флагов чужого государства на улицах нашего города, он не слышал разрывов снарядов, не видел войну, пришедшую в так любимую им Украину. Перед ним не стоял выбор: бросить свой дом, уехать в никуда или остаться с новой, не приемлемой для него властью. Не видел расстрелянный снарядами сад своей мечты, любовно высаженный его руками. Не видел, как разваливается университет, которому он отдал всю свою жизнь. Он был лишен унизительной процедуры стояния в очередях за гуманитарной помощью, чтобы банально выжить. И еще более унизительной процедуры многократного переоформления своей научной пенсии, которой он так гордился. Он не простаивал днями в душных комнатушках перед кабинетами различных отделов соцзащиты вместе с другими несчастными стариками, не слышал многочисленных криков: «Сами донецкие виноваты», – а значит, и он.

Он жил Украиной, он в жил в Украине и умер в Украине.

Начиная с какого-то момента всех последующих событий я сама порой переставала верить в реальность происходящего, настолько все было неправдоподобно и сюрреалистично. Мне казалось, что все вокруг – просто дурной сон. Или я смотрю фильм, в котором играю главную роль. Фильм, сценарий которого постоянно переписывается и концовка еще не известна.

«Русская весна»

Я тяжело переживала уход отца. Мы были очень близки. Он был и другом, и единомышленником, и учителем. Как гласит народная мудрость, пока живы твои родители, ты – все еще ребенок. С уходом отца стало понятно, что мое слишком затянувшееся детство закончилось.

Будучи по природе человеком асоциальным, в тяжелые минуты я обычно ухожу глубоко в себя, перестаю общаться, избегаю людей. Но на этот раз обстоятельства и события, происходившие вокруг, порой перекрывали мою душевную боль.

Всю зиму я, как и многие другие, провела в интернете. Все в стране жили Майданом – кто со знаком «плюс», кто со знаком «минус». События в Киеве держали в напряжении всех.

Моя докторская диссертация по философии была посвящена проблемам и анализу революций. В ней революция рассматривалась как точка бифуркации[1], после которой поведение системы становится непредсказуемым. Я знала теорию и прекрасно понимала последствия того, что происходило в стране. Я знала все теоретические предпосылки и обоснования неудач революций, которые, как известно, «готовят гении, делают романтики, а пользуются плодами – негодяи». Но в ту зиму я с замиранием сердца следила за происходящим в Киеве. Я была всем сердцем с теми, кто стоял там – на Майдане, забыв обо всех известных мне теоретических предпосылках и обоснованиях.

Ночное чтение новостей превратилось в привычку, от которой потом я не могла избавиться практически два года. Я стала просто спать с ноутбуком. Мир вокруг начал постепенно меняться. В какой-то момент я со своей жизненной позицией оказалась по сути одинокой в своем окружении. Многие мои донецкие друзья отдалялись. Мы были умными людьми. И на определенном этапе стало невозможно делать вид, что ты в упор не замечаешь расхождений во взглядах. Мы не ссорились. Мы просто разошлись по разные стороны баррикад. Так в нашу жизнь начал входить разлом, который с каждым днем становился все очевиднее. Мне еще повезло – я лишь потеряла друзей, с которыми были близка десятилетиями. А сколько распалось семей, сколько вокруг оказалось поломанных судеб!

Затем был страшный февраль. Бессонные ночи перед монитором. Я помню ощущение бесконечной рассветной радости, когда Майдан выстоял. А потом сообщения: 10 убито, 20, 40… Небесная сотня. И «Пливе кача» накрыла собой страну. На наших глазах рождалась история, частью которой были мы.

Неожиданно чудесное бегство Януковича. Киев бурлил. Ленины, практически по Хармсу, «все падали и падали». В Раде избрали новое правительство.

А у нас, в нашем тихом донецком болотце, все было относительно спокойно. Город жил своей привычной жизнью. Но не все так уж было гладко и в нашем «датском королевстве».

Перед памятником Шевченко гордо реял «жовто-блакитный» флаг донецкого Евромайдана. Помню, как-то зашла в самую модную и дорогую кондитерскую Донецка «Бассано». А там, на доске, вместо меню большими буквами написано: «Борітеся – поборете». И на входе – украинский флаг. Но это были редкие исключения. В транспорте повсюду слышались разговоры о пресловутых «бандеровцах», активно подогревавшиеся нашими местными политиками.

Страх перед мифическими «бандеровцами» у многих был действительно очень сильным. Соседи моей подруги поставили себе вторые двери, чтобы к ним эти пресловутые «бандеровцы» не прорвались в квартиру. И такие люди были не исключением в общих настроениях, царивших в городе.

Плохие предчувствия витали в воздухе. Помню, в переписке со своей московской подругой я написала, что у нас все боятся войны. На что она ответила: «Он не решится». И мы без комментариев и объяснений поняли, кто «он».

А потом наступило 1 марта – начало «русской весны». Первые вертолеты полетели над Крымом. И Донецк был на очереди.

Я хорошо помню эту ночь, ночь перед 1 марта. Я увидела пост в Facebook’e, который написал мой старинный знакомый. Он призывал всех идти на «русскую весну» – на митинг на площади Ленина. Я знала этого человека очень хорошо: умный, прагматичный. И я хорошо понимала: если он оторвал свой идеально накачанный зад и вытащил его на улицу – значит, за всеми этими процессами стояли очень серьезные силы. А планируемый митинг на площади – это было уже нечто большее, чем просто обычные игрища наших местных политиков. Мне тогда впервые стало так страшно, что я разревелась перед монитором от собственного бессилия перед этой надвигающейся бедой, размеры которой я тогда еще даже не представляла.

Мало кто еще понимал уровень этой угрозы. Я помню, как по делам проходила мимо площади Ленина после очередного пророссийского митинга. Народ уже начал расходиться. Я рассмотрела этих людей. У каждого города есть своя мода. Донецкие ребята так не одевались. Что-то отличало этих парней, идущих с митинга, от наших, местных. Что-то было другое в их крепких спинах, уверенных походках. Вроде бы те же кожаные куртки, те же джинсы – но они были явно не наши, не местные. Город наполнился слухами, что это привезенные ребята из Белгорода и Ростова, что все гостиницы ими забиты. Я охотно верила в эти слухи. Они не противоречили тому, что я увидела.

События Крыма набирали полный оборот. Снова бессонные ночи в новостях. «Бельбек – наш… – не наш…»

Референдум в Крыму. «Крым – не наш».

Потом летом это сообщение стало перманентным – Ясиноватая, Иловайск, Саур-Могила, Дебальцево – «наши!!!!»… «не наши».

Весна прошла как-то незаметно. Каждые выходные город вымирал, местные жители прятались по домам, автобусы привозили какую-то гопоту, она бегала по городу с российскими триколорами, местные в ужасе на них смотрели. Ходили упорные слухи, что автобусы – дело рук наших местных политиков. Даже озвучивались конкретные имена.

Далее все шло по одному сценарию: захват управления СБУ, ОГА при полном бездействии милиции. Милиционеры не стесняясь высказывали свое расположение к новоявленной республике. Рядом с моим домом было отделение милиции, так его сотрудники и люди с георгиевскими ленточками просто дружили семьями. Последние в милицию приезжали как к себе домой, вместе с милиционерами дружно сидели на лавочке, беседы разговаривали, семечки лузгали и мороженое кушали. Позднее стали проводить совместные рейды – как влюбленные парочки, вместе ходили по городу.

Областную госадминистрацию, как и все остальные государственные учреждения, сдали по-тихому. Эта донецкая пародия на киевский Майдан под ОГА напоминала больше театр абсурда, чем что-то реально угрожающее. Советские бравые песни, красные флаги и церковные шествия, никому не нужные шины, колючая проволока, зачем-то снятая брусчатка, костры в апреле. Жутко вопящие в рупор безумные женщины. И конечно, телевизор, показывающий передачи российского телевидения. После захвата ОГА переименовали в «Дом правительства ДНР», и на боковом входе теперь красовалась надпись «made in Russia». Видимо, это был знак качества новоявленной «Донецкой республики». Поначалу местные жители с опаской обходили этот «шоу-рум», этот оплот прогрессирующего социализма. Потом просто перестали обращать внимание.

Рядом по-прежнему по бульвару Пушкина гуляли мамочки с колясками, кафе были заполнены. Город по инерции продолжал жить своей привычной сытой жизнью. Это была последняя мирная весна Донецка. И эта последняя мирная весна была очень красивой. Город, и так всегда зеленый, просто благоухал ароматами – сирени, тюльпанов, пионов и, конечно, роз. Все обращали внимание на большое количество беременных женщин. Возможно, в предчувствии надвигающейся беды они особенно бросались в глаза.

После появления «Дома правительства ДНР», выбирая свой маршрут передвижения по городу, я его планировала так, чтобы по возможности обходить новоявленный донецкий «Смольный», обвешанный красными флагами и триколорами. Я для себя решила, что если я их не буду видеть, то этот нарыв на теле нашего города как-нибудь рассосется. Да, если честно, я их и немного боялась, как совершенно чуждую и инородную среду для меня.

Но однажды я решила убить в себе раба, точнее, страх перед этими новоявленными «донецкими революционерами», поскольку у меня эти люди с георгиевскими ленточками, машиной времени перенесенные из нашего советского прошлого в наше странное настоящее, вызывали только чувства содрогания и брезгливости – и пошла посмотреть злу в глаза.

Глубоко в толпу, стоявшую у бывшего ОГА, заходить я не решилась, пристроилась сбоку. Но долго созерцать это действо я не смогла. С меня хватило дамы, которая вещала в рупор: «Товарищи!!! Не отдадим нашей свободы. Звоните своим друзьям». Я просто спинным мозгом почувствовала ее налакированную прическу с начесом в лучших советских традициях и услышала голос председателя профсоюза. «А кто ее отбирает – вашу свободу?» – подумалось мне, но это был очередной риторический вопрос в моем бесконечном списке риторических вопросов.

Людей было немного, но и сказать, что их совсем мало – тоже было бы неправдой. Толпились стайками мальчики в спортивных костюмах, судя по внешнему виду, из пригородов Донецка. Раньше обычно они все съезжались в центр города на массовые гулянья. Но в целом все было относительно спокойно.

Как-то мы с мамой проезжали в автобусе мимо ОГА, уже обнесенного шинами и колючей проволокой. Рядом сидел мужчина, он всю дорогу повторял: «Они не понимают, они не понимают». Речь его была с заметным акцентом. Мама с ним разговорилась. Мужчина оказался то ли из Боснии, то ли из Сербии, и одну войну он уже пережил…

В надвигающуюся на нас беду верить отчаянно не хотелось. Но тучи Мордора[2] уже накрыли город.

В какой-то момент на центральной улице Артема появился баннер: «Мужики! Все на защиту родной земли! Не допустим фильтрационные лагеря нацистов в Донбассе!». Баннер был не в единичном экземпляре. Происходящее в городе порой напоминало съемки малобюджетного боевика про африканскую республику. По этой же центральной улице, как всегда вылизанной, с ухоженными цветниками, по которой обычно ездили преимущественно дорогие машины, мимо мчалось что-то типа старой открытой «нивы», заполненной людьми в камуфляже и в солнцезащитных зеркальных очках. Все это действо сопровождала какая-то жуткая мелодия, звуком сносящая все вокруг. Машина пронеслась, и дальше шла обычная жизнь: привычные «мерсы» и «порши», распродажи, мамы с колясками, велосипедисты на идеально выкрашенных велосипедных дорожках.

Город был полон разными настроениями. Я хорошо запомнила одну историю… Уже началось шоу под ОГА. Я ехала домой в переполненном троллейбусе. Рядом со мной классическая «люрексово-стразовая» донецкая девица громко кому-то рассказывала по телефону о том, что создана Донецкая республика и ее надо защищать. Девицу поддержал мужчина пенсионного возраста с лицом «донецкого революционера». Все остальные пассажиры напряженно молчали. Я, зная общие настроения, тоже молчала, поскольку уже давно ввела привычку не вступать ни в какие политические диалоги. Однако в этот раз моя природная любознательность взяла верх, и я поинтересовалась у девицы: «Какие цели у Донецкой республики?» Девица посмотрела на меня с недоумением, слово «цели» явно не отягощало ее юную голову, и сказала: «А я в Россию хочу, у меня папа там – россиянин». И тут, к моему глубокому удивлению, троллейбус просто слился в ответе: «Хочешь в Россию, вокзал рядом». Троллейбус как раз направлялся в сторону железнодорожного вокзала. За девицу вступился пенсионер с лицом «донецкого революционера», назвал меня «нацисткой», приехавшей из Тернополя. Меня отбили всем троллейбусом. Больше всего запомнился мужчина преклонного возраста, который спокойно подвел итог: «Мы тут все понаехали».

В общем, все происходящее тогда в городе было настолько нереально, что, кроме недоуменно-нервного смеха, зачастую вызвать ничего не могло. Эти странные люди с георгиевскими ленточками, какой-то ужасный «народный губернатор» Губарев, жуткий флаг жуткой «Донецкой республики». «Кто все эти люди?» – этот вопрос в недоумении задавала не одна я. Хорошо помню свой саркастический пост в Facebook’e, который, к моему ужасу, стал пророческим. Пост был о перспективах прекрасной жизни в новой «Донецкой республике».

«Форма одежды у девочек – люрексово-стразовое ультра-мини и шпилька пятнадцать сантиметров. Каблук меньше пятнадцати сантиметров – ниже достоинства гражданок „Донецкой республики“. Форма одежды мальчиков – спортивный костюм, летом – боксерские трусы и майка. Обязательное дополнение к одежде – георгиевская ленточка. Любимые праздники – 1 Мая, 7 Ноября при условии обязательного посещения храмов. Ну, с нашими заводами и шахтами все понятно: их сохранят в том историческом состоянии, что и 150 лет назад. Основной лозунг – „Хлеба и зрелищ!“ – внутриконтинентальный турнир „Донецкой республики“ по футболу. Что еще? А-а, культурная жизнь – „Изоляция“. Нет, „Изоляции“ не будет, ее ликвидируют. Это и понятно – „Изоляция“ проповедует европейские ценности, не совместимые с высокой донецкой духовностью», и так далее.

«Изоляция» – так называлась модная культурная институция, расположенная в помещении старого завода, в рамках которой проходили выставки современного искусства. Я хорошо запомнила шумное открытие проекта – Цай Гоцян «1040 м под землей». Красивые и радостные люди, шумный фуршет до полуночи.

«Изоляция» со своими книжными магазинами и кафешками была очагом современной жизни, абсолютно не местечковым по своему содержанию. Именно сюда приезжал Ходорковский после своего освобождения. «Изоляцию» я не очень любила, сама даже не знаю почему, но она всегда пользовалась популярностью у местной творческой молодежи, которой было в городе-миллионнике немало.

Мой пост оказался пророческим очень скоро, не прошло и месяца, как «Изоляцию» экспроприировали под склад оружия новые «хозяева жизни».

В чем я ошиблась в своем пророческом тексте, так это в форме одежды людей с георгиевскими ленточками. Это были не спортивные костюмы: георгиевскую ленточку носили преимущественно люди в камуфляже и с автоматами. Да и заводы с шахтами никто особо не собирался поддерживать даже в том состоянии, в котором они ныне пребывали. Их расстреливали из «Градов».

Референдум я помню плохо. Никто из моих знакомых, с которыми я сохранила общение в то время, туда не ходил. Он в моей памяти слился со всеми другими, со страхом ожидаемыми выходными днями и многочисленными праздниками мая. 1 Мая, 9 Мая, референдум – все они проходили по одному сценарию. По городу бегали «орки» с триколорами, захватывалось очередное государственное учреждение, местные прятались. Это уже становилось печальной и еженедельно повторяющейся традицией.

9 Мая один из моих друзей попросил меня сфотографировать небо в Донецке. У него был проект, для которого нужно было запечатлеть небеса в разных городах Украины. Я спустилась во двор. Небо надо мной было сизым и каким-то очень грустно-печальным, как и все происходящее в нашем городе.