– Им всем надо велеть паранджу надеть, чтобы не заражали своим безумием!
– Дусенька, оставьте курицу, пожалуйста, и идите, – попросила Света.
Дуся недовольно поставила блюдо на стол: в ней шевельнулась классовая гордость.
– Верно ваша подруга говорит, – проворчала она, направляясь к выходу, – ездють тут всякие.
– Слушай, мать, у меня к тебе дело есть, – заговорила Света.
– Это ясно, а то стала бы ты меня без дела в ванной купать, – Марина взяла с блюда куриную ногу.
– Хватит глупости говорить и изображать из себя класс голодных и рабов, – рассердилась Света. – Тебя никто не заставлял выходить замуж за этого дворника, на работу в кабак тоже никто не гнал. Как говорится, что посеешь, то и пожнешь. И нечего весь мир обвинять в собственных неудачах.
Марина положила куриную ногу на тарелку нетронутой.
– Знаешь что, я, пожалуй, пойду, – сказала она и решительно поднялась с места.
– Ну, иди, иди, – согласилась Света и принялась за еду с обидным спокойствием.
– Где моя одежда? – сверкнула глазами Марина.
– В помойке.
– Как в помойке, а в чем же я домой пойду? – растерялась Марина.
– Куда? Домой? А что ты там делать собираешься? На полу лежать, а в туалет к соседям бегать? У тебя даже на трамвай денег нет.
– Да, ты права… – как-то сразу согласилась Марина и поникла головой.
– Ты давай-ка сядь, ешь и слушай, что тебе умные люди говорят.
Марина безвольно опустилась на стул, посмотрела, как ловко управляется Света с ножом и вилкой.
– А мы по-простому, по-нашему, – она взяла курицу рукой. – Ну, давай выкладывай свое дело, – спокойно сказала она. – Я заранее на все согласна, лишь бы из этой ямы выбраться.
– Ты в Германию поехать хочешь? – коротко спросила Света.
Марина поднесла ко рту куриную ногу и так и застыла с открытым ртом.
– Рот закрой. Скажи что-нибудь вразумительное, – засмеялась Света.
Марина глотнула:
– Что ты имеешь в виду?
– Сейчас все объясню. Понимаешь, мне няня нужна для ребенка. Я могу тебе приглашение сделать на три месяца.
– А ты уверена, что меня выпустят?
– Да кому ты здесь нужна? Сейчас же новые времена – перестройка. В общем, не волнуйся, я уже не в первый раз это делаю. Условия такие: все расходы по поездке я беру на себя. Ты живешь у меня на всем готовом, за ребенком присматриваешь и по хозяйству помогаешь, плюс четыреста марок в месяц. Годится?
– Свет, ты не шутишь? – не верила своим ушам Марина.
– Да какие уж тут шутки. Твоя предшественница замуж вышла, и я одна осталась, без помощи. Только мне это быстро нужно. В ОВИРе у меня знакомые есть. Я тебя в два счета оформлю. Приедешь, поживешь, а там, глядишь, и тебе жениха подыщем.
– Какого еще жениха?
– Обыкновенного, немецкого. Хочешь?
– Ты так говоришь, как будто у вас там женихи под ногами валяются.
– Ну, под ногами, может, и не валяются, а вот в газетку объявление дадим – отбоя не будет. Там русские невесты нынче в цене.
– Ты серьезно, что ли?
– Конечно, серьезно. Ты думаешь, почему моя домработница соскочила?
– Почему?
– У нас с ней договоренность была – я ей жениха помогаю найти, а она по-честному работает до конца срока.
– Ну и как? Отработала?
– Какой там! Как только один ей предложение сделал, в тот же день пожитки собрала, и только мы ее и видели.
– Вот сволочь! – возмутилась Марина.
– А ты знаешь, я не жалею. Мне с ней тяжело было. Она человек с социальными комплексами. В Москве в театральных кассах работала. Она в этом культурном заведении такие дела проворачивала! Спекулянтка первого разряда. Благодаря этой околотеатральной возне почему-то возомнила себя сверхкультурным человеком. Так и говорила – мы интеллигентные люди. Свое положение в моем доме она считала до крайности унизительным и за это меня ненавидела. Еще бы! Не царское это дело чужих младенцев нянчить и полы подтирать.
– А она симпатичная?
– В каком смысле?
– Ну, в смысле красивая?
– Как тебе сказать… Крокодил, да еще пятидесятилетний. Знаешь, типаж директрисы овощного магазина: со всех сторон живот здоровенный, как ни поверни, и жир такой крепкий, ядреный. Выражение лица, как у индюка, глазки маленькие, нос красный – ну, в общем, понятно, да?
– А как же она так быстро замуж вышла, такая красавица?
– Да повезло ей. Мы объявление в газету дали. Ответов пришла уйма. А Маргарита, ее так зовут, по-иностранному не очень. Кроме H?nde hoch[1 - Руки вверх (нем.)] и nicht schiessen[2 - Не стрелять (нем.).], ни одного слова сказать не может, а эти выражения, как ты понимаешь, для знакомства с женихами не совсем подходят. Пришлось с ней на свидания бегать.
– Ну?.. – Марина слушала с подобострастным вниманием, как человек, который хочет понравиться рассказчику.
– Вот тебе и ну. Встречаемся со всякими старичками, один другого краше. Я говорю, она улыбается. И вот однажды – очередное свидание. Я ему по-немецки: «Здравствуйте, очень приятно, познакомьтесь, пожалуйста, – Маргарита». А он мне по-русски с украинским акцентом: «Ты, – говорит, – иди, иди, мы сами тут разберемся». Маргарита от радости ему прямо на шею бросилась. Так непосредственно получилось, по-девичьи. Ну, мужик от такого обращения обмяк и на третий день ей предложение сделал.
– А дальше что?
– А дальше сыграли свадьбу. Про меня она в ту же минуту думать забыла. Вещи собрала и, не прощаясь, съехала. Проходит около полугода. Вдруг объявляется, красавица, и прямо с порога заявляет, что я у нее самый близкий человек на свете и идти ей больше не к кому. Ну, думаю, видно, дела у нее плохи, раз такие объяснения в ход пошли. В общем, слово за слово, выясняется, что муж у нее – бывший гестаповец. На Украине полицаем работал, а в конце войны вместе с немцами ушел. Видно, очень ценный кадр был, раз они его с собой прихватили. Так вот, гестаповец этот во время медового месяца вел себя вполне прилично. У них даже что-то вроде страсти приключилось. Маргарита говорила, что он ее сексуально совершенно потряс. И это в шестьдесят пять лет, представляешь? Потом медовый месяц кончился, и он запил. А в пьяном виде оказался совершенно невменяемым. Видно, тосковал по своему военному прошлому и все искал, кого бы прибить. А тут Маргарита подвернулась. За неимением другого врага он начал ее поколачивать. Она ему говорит: «Будешь так себя вести, я пойду в полицию и расскажу, кем ты был во время войны». А он только ржет. «Я, – говорит, – за это от немецких властей повышенную пенсию получаю, как ветеран».