– Это что за возможности? – насторожился Салтыков и посмотрел на мать сквозь прищур холодных глаз.
– Не твое дело, – ответила старица, – ты о своем думай!
Полог задернулся, и возок, сорванный с места четверкой вороных коней, стремительно исчез за поворотом.
Михаил проводил его хмурым взглядом, обернулся и пошел, но не в дом, как можно было предполагать, а к другому возку, одиноко стоявшему чуть поодаль от проезжей дороги. Внутри возка сидел закутанный в шубу лекарь Преториус, прижимавший к груди небольшой деревянный сундучок, «скрыню»[12 - Переносной секретер.], за внешний вид прозванный в народе «теремом».
Салтыков молча уселся напротив лекаря и долго, не моргая, взирал на него пустым взглядом водянистых глаз. Молчание явно затянулось. Преториус нервничал, настороженно вглядываясь в лицо начальника Аптекарского приказа. Он кожей чувствовал, что именно сейчас должно произойти что-то важное, то, что изменит его судьбу. Он гадал, но не мог предположить, о чем в конечном счете пойдет речь. Очевидно было только одно: дело это было грязным и опасным, ибо только для таких дел Салтыков и держал чухонца подле себя.
– Поедешь в Нижний, к бывшей царской невесте Марии Хлоповой, – проговорил наконец вельможа, откинувшись спиной к стенке возка, – скажешь, от государя послан, нужные бумаги Потемкин тебе сделает.
– И? – спросил Преториус, не дождавшись конца фразы.
– Никаких «и»! – резко одернул его Салтыков. – Лечить ее будешь со всем тщанием и заботой.
Худое лицо чухонца вытянулось в гримасу недоумения. Салтыков понизил голос.
– Только вот, – прохрипел он, едва шевеля губами, – до прибытия дознавателей боярина Шереметева дожить она не должна. Понял?
– Понял! – удовлетворенно улыбнулся Преториус, осознав наконец суть своего задания.
Салтыков несколько раз моргнул и, глядя на лекаря как на пустую стену, продолжил:
– Мать требует тетке помочь, а тут в пору свою голову из-под плахи уберечь. Пять лет назад врачебную сказку Балсыря с Бильсом, писанную для государя, я подделал, и отправилась порушенная невеста прямой дорогой в Тобольск, комаров кормить. А сейчас царь мне не доверяет. Дознавателями к Машке Шереметева с Глебовым шлет, а врачей с ними прежних посылает, Бильса да Балсыря! Понимаешь, что будет, если правда откроется?
– Понимаю! – охотно кивнул головой Преториус.
– Ничего ты не понимаешь, чухонец, – мрачно произнес Салтыков, тяжелым взглядом уставившись в переносицу собеседника.
– Ты думаешь, зачем я тебе все это говорю? А говорю я это затем, чтобы ты понял – жизнь твоя целиком от меня зависит. Порошок, что не дал царской невесте две недели от утробы кровавой[13 - Дизентерия.] избавиться, кем приготовлен был?
Лекарь невольно вздрогнул и опустил глаза в пол.
– Теперь понял? – холодно улыбнулся Салтыков. – Меня – коль правды не скрыть, лишат чина и сошлют туда, куда Макар телят не гонял, а с тебя на дыбе с живого кожу спустят и жилы вытянут. Так что не вздумай меня предать.
Михаил хлопнул приунывшего лекаря ладонью по плечу и вышел из возка.
– Езжай! – сказал он бодро и махнул рукой возничему.
– Деньги и бумаги получишь в Приказе.
Застучали копыта коней. Заскрипели полозья, и возок неспешно тронулся. Михаил не стал провожать его. Начинался апрельский снегопад. Легкие, почти невесомые хлопья снега, кружась, падали на землю, засыпая грязь и слякоть деревянных мостовых. Снега оказалось так много, что за короткое время лег он на землю слоем в два вершка. Салтыков поежился и, открыв тяжелую, кованную железом калитку, скрылся во дворе своего дома.
Глава четвертая
Три месяца спустя.
Душным июльским вечером, как раз накануне Собора святого архангела Гавриила[14 - 13 (26) июля.] по лесной стежке, лежащей в стороне от Великоустюгского шляха, неспешно двигались скрипучие дроги, запряженные мохнатым, облепленным колючками монастырским мерином. Двигались дроги от села Морозовицы в сторону Кичменгского городка. Управлял повозкой отец Феона. Его извечный спутник и ученик, послушник Маврикий, сидел за спиной монаха и, спустив ноги с возка, беспечно болтал ими в воздухе, словно деревенский мальчишка, едущий с отцом на городской рынок.
Развлекая себя подобным занятием, Маврикий не уследил, как с ноги его слетела лыковая калига[15 - Башмаки из лыка, те же лапти.] и, совершив беззвучный полет по довольно высокой дуге, скрылась где-то в кустах боярышника.
– Ой-ой! – запричитал послушник, растерянно озираясь на учителя. – Отец Феона, лапоток-то мой улетел. Потерялась обувка!
– Ну, Маврикий! – сокрушенно покачал головой Феона, натянув вожжи.
Мерин, изумленный неожиданной задержкой, нехотя встал у поломанной березы и скосил на своих седоков большой желтый глаз, полный настороженности и недоверия.
– Ищи!
Подобрав полы ветхой однорядки, послушник резво соскочил с возка и, прыгая на одной ноге, скрылся в кустах. Феона проводил его озадаченным взглядом, осмотрелся вокруг и принюхался. Добродушная улыбка мгновенно слетела с его губ.
Маврикий, тяжело сопя и отплевываясь от лезущей в рот паутины, копошился между кустов в надежде отыскать пропажу. Но все было тщетно, время шло, а пропажа так и не находилась. Разочарованный и уставший, он сел на землю и, подняв глаза, оторопел от изумления. Старая калига, тихо покачиваясь, висела на суку прямо перед его носом. Сотворив крестное знаменье, он поспешно водрузил лапоть на холщовую обмотку, перепачканную землей и выскочил из кустов с радостным воплем:
– Нашел! Я – нашел!
Ответом ему был короткий порыв ветра, едва не сбивший с головы вязаную камилавку, да испуганное кудахтанье сойки, стремительно сорвавшейся с ближайшей сосны. Учителя нигде не было видно. Поляна была пуста. Только монастырский мерин, привязанный вожжами к стволу березы, невозмутимо обгладывал листву с ближайших кустов жимолости.
– Отец Феона! – растерянно озираясь по сторонам, позвал Маврикий.
На робкий призыв Маврикия ответа не последовало. Это обстоятельство, неизвестно почему, сильно встревожило послушника. Кажется, тот же лес, что и раньше, окружал его и теперь, но ощущал себя в нем Маврикий довольно неуверенно.
– Отче! – дрожащим голосом повторил он. – Ты где?
– Я здесь, – послышался за спиной негромкий, спокойный голос учителя.
Маврикий обернулся и, увидев неспешно идущего в его сторону отца Феону, облегченно выдохнул.
– Отчего оробел, сын мой? – спросил монах, подходя. – Вижу, калигу нашел? Молодец!
Феона, как всегда, выглядел бесстрастным и невозмутимым, но жесткие складки на лбу и плотно сжатые губы выдавали в нем высшую форму сосредоточенности и внимания. За те пару лет, что Маврикий провел рядом с учителем, он неплохо научился разбираться в особенностях его внутреннего состояния и его внешних проявлений. В данный момент послушник видел: учителя что-то очень сильно насторожило и обеспокоило. Настолько сильно, что тревога невольно передалась и Маврикию.
– Что-то случилось, отче? – спросил он, понижая голос до шепота.
В ответ Феона улыбнулся одними губами и, кивнув головой, сухо произнес:
– Да, кое-что случилось.
Он поманил послушника за собой и, отойдя шагов на двадцать в сторону от того места, где они остановили телегу, задал вопрос:
– Ничего не чувствуешь?
От усердия Маврикий выпучил глаза и со свистом втянул в себя воздух.
– Нет, отче, ничего! – произнес он разочарованно после небольшой паузы, во время которой пытался разобраться в своих ощущениях.
– А если еще раз? – спросил Феона, сдержанно наблюдая за потугами ученика.
Маврикий виновато пожал плечами и, как осторожный луговой сурок, стал принюхиваться к веткам и листьям окружающих его растений. На этот раз он уловил тонкий, едва различимый запах стреляного пороха с кислым привкусом остывшей крови. Поискав глазами, он увидел мушкетную картечь, расщепившую ствол молодой осины и застрявшую внутри, а также капли застывшей и уже почерневшей крови на кустах, росших вокруг пострадавшего дерева.
