– Самуил, – тщательно подбирая слова, спросил я, – а по зародышу нельзя установить, кто отец ребенка?
– Зародыши бывают у пшеницы. Человеческий плод называется эмбрион.
– Согласен. У эмбриона можно определить группу крови?
– Поздно, батенька! Мы его утилизировали.
– И в акте вскрытия про него ничего не будет?
– Андрей Николаевич! Она, эта твоя знакомая, не от криминального аборта померла. На кой черт нам эмбрион исследовать, если он не состоит в причинной связи со смертью?
Я хотел возразить, но не успел. К нам подошел санитар.
– Там это, – он кивнул на вход в траурный зал, – ее родня приехала, вещи привезли. Гроб. Мы как работаем, со скидкой или как обычно?
Поклевский вопросительно посмотрел на меня.
– Самуил, – ладонями я отгородился от зала скорби, – я тут не при делах. Я за актом приехал.
– Работаем как обычно, – распорядился доктор. – Омовение – чирик, макияж – пятерка, укладка в гроб – еще пятерка. За реставрацию головы отдельная плата.
Самуил посмотрел на потолок, прикидывая, сколько бы запросить с родственников Лебедевой за приведение ее головы в товарный вид.
– Я им двадцатку выставлю, нормально будет? – предложил санитар.
– В самый раз! Они как, без претензий?
– Что ты! Сами разговор про деньги начали.
– Пошли за актом? – предложил Поклевский.
Я посмотрел в угол, где лежала Лебедева.
«Ну вот и все, Леночка! Прощай. Больше не свидимся».
– Пока, Ленуся! – Я помахал Лебедевой рукой и вышел из прозекторской.
Напрасно я считал себя человеком со стальными нервами. В коридоре я почувствовал, как нечаянные следы подступили к глазам. Воспоминания, и хорошие, и плохие, комом встали в горле: ни вздохнуть, ни сглотнуть. Лучше бы мне не приезжать сюда, не видеть ее посеревшее обнаженное тело, обезображенное синюшными трупными пятнами.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
