– А о чем картина-то? – робко поинтересовался Растиньяк.
– И в чем будет заключаться наша проверка? – уточнил Нусинген.
– Всему свое время, товарищи! – погрозил им пальцем Герман. Однако тут же начал вводить их в курс дела: – Картина, видите ли, будет посвящена не столь уж давним временам, которые вы, однако, едва ли застали в сколько-нибудь сознательном возрасте…
Приятели переглянулись.
– Война! – сообразил Растиньяк.
– Великая Отечественная война, – строго поправил его Герман. – Но нет, товарищ Ростов, вы, образно выражаясь, ткнули сейчас пальцем в небо! – И Графов громко засмеялся.
– Предвоенное, что ли, время? – предположил Нусинген.
– Именно, друг мой, – похлопал его по плечу Герман.
– Вообще-то мы тогда и не родились еще, – пробормотал Растиньяк.
– А выглядите старше, – хмыкнул Герман. – Впрочем, оно и к лучшему. Для тех ролей, которые вам предстоит исполнить… Скажите, други, вы слышали что-нибудь про тридцать седьмой год?
Повисла пауза, наконец Нусинген произнес:
– Ну как же, слышали… Еще на двадцатом съезде про него много говорили… И вот сейчас снова… на двадцать втором опять упоминали…
– Ну надо же, какие молодцы! – восхитился Герман. – Даже в курсе всего, что происходит в недрах партии… Поистине вы оба-два – достойные представители нашей замечательной молодежи! Пламенные комсомольцы, просто пламенные!
– Да мы всего лишь это проходим, – скромно сказал Растиньяк, Нусинген незаметно ткнул его в бок.
– Одно дело – проходить, а другое – усваивать пройденное, – заметил Герман. – Вот сейчас и проверим, насколько вы это усвоили… Так чего ж там в тридцать седьмом-то было, согласно текущей повестке?
– Арестовывали, – сделав серьезное лицо, сказал Нусинген.
– И сажали, – поддакнул Растиньяк.
– Так, – сказал Герман. – А кого?
– Собственно… всех подряд, – отвечал Нусинген.
– Вот как, – удивился Герман. – А вы как думаете, товарищ Растиньяк… то есть, пардон, Ростов?
– Так же, – кивнул тот. – Беззаконие было.
– И вы в этом уверены? – хмыкнул Герман.
– Приходится верить, – молвил Нусинген. – Нельзя же не верить партии.
– Да, вы, конечно, правы, – вздохнул Герман. – И для нашего опять же дела даже и небесполезно, что вы так считаете…
– Значит, товарищ Хучрай хочет снимать про репрессии? – взял быка за рога Растиньяк.
– Вы зрите в корень, мсье! – воскликнул Герман.
– Позвольте, – вдруг встрял Нусинген. – А «Чистое небо» – это же его картина, Хучрая?
– Естественно, – сказал Герман.
– Так там уже все это есть, – развел Нусинген руками. – И про репрессии, и про несправедливость того времени…
На этот раз Растиньяк, изловчившись, толкнул приятеля в бок незаметно для Германа.
Графов лишь снисходительно улыбнулся:
– Ну, не нам же с вами указывать товарищу Хучраю, что ему снимать, верно?
– Верно, верно, – согласились студенты. – А когда будет наша проверка? – спросил Нусинген.
– Сегодня и будет, – отвечал Герман. – Под покровом ночной темноты.
– Интересненько, – пробормотал Растиньяк.
– Еще как! – подхватил Герман. – Значит, встречаемся вечером на «Мосфильме». Подходите, ну скажем, к девятнадцати часам ноль-ноль минутам. Лады?
Приятели дружно закивали, и Герман отпустил их с миром.
В семь часов вечера Герман уже препровождал студентов в костюмерную «Мосфильма».
– Вот, – показал он на два форменных костюма. – Как раз по вам сшито. У меня глаз-алмаз.
Студенты мрачно смотрели на два одинаковых комплекта энкавэдэшной униформы довоенного образца.
– Мы, собственно, так и не узнали у вас утром, – изрек наконец Нусинген, – что за роли нам… м-м, светят. Неужели вот эти? – Он брезгливо показал на униформу.
– Конечно, товарищ Нусинов, – подтвердил Герман. – А что вас смущает?
Тот пожал плечами:
– Да как-то вот неохота даже надевать такую форму, а не то что играть в ней…
– Это почему же? – изумился Герман.
– Сами знаете, – вяло сказал Растиньяк. – Как раз когда об этом столько говорят, порицают таких людей, мы их, значит, будем исполнять…
– Так именно сейчас и самое время! – сказал Герман. – Это как никогда актуально. Или вы предлагаете советским кинематографистам закрывать глаза на подобные явления нашего недавнего прошлого?
– Нет, ну почему же, – смутился Растиньяк. – Но только лично я…
– А, понимаю, – перебил Герман. – Лично вы хотите играть только мармеладных и карамельных героев. Сладких принцев и нежных младенцев.
Нусинген негромко хрюкнул.
