И однажды он просто собрал вещи и уехал. Официально – на раскопки, он тогда впервые получил грант на полевые исследования на Чёрном море. Из той экспедиции к ним он так и не вернулся.
Мама повесила новые занавески и продала супружескую кровать.
Отец иногда мелькал на горизонте, вроде даже перечислял какие-то деньги – Анна никогда не спрашивала, а мама никогда не рассказывала подробности. Года через три он женился повторно. Кажется, банально на своей студентке. Потом снова развёлся и женился ещё раз – Анна уже не вникала в подробности. Словно сводки с чужого фронта.
За почти тринадцать лет можно было бы привыкнуть. Но не получалось. При каждой встрече в груди поднималась обида, а в воспоминании вставала та безобразная сцена в кухне и его горящие неприязнью глаза.
– Я не хочу, чтобы ты тут пела, – отрезал отец, вырывая девушку из воспоминаний. Та удивлённо хмыкнула:
– Мне кажется, право вмешиваться в мою жизнь ты потерял много лет назад. К тому же, я совершеннолетняя, – Анна понимала, как это предсказуемо звучит, нахмурилась. – Слушай, а чем тебе это не нравится? Я зарабатываю деньги, на свою учёбу, между прочим. Разве это плохо?
– У тебя, насколько я знаю, бюджетное место, – сверлил её взглядом отец, то и дело отвлекаясь на татуировку паука на шее дочери.
Она покачала головой:
– Я музыкант. Мне нужно оборудование, микрофон, микшер профессиональный, опять же, в Щепке дают только академ вокал, мне нужен экстрим. Все эти техники… Оплачивать уроки нужно, мастер-классы, и это все недёшево стоит. Ни у тебя, ни у матери я ничего не прошу. Чем тебя это не устраивает?
Отец бросил презрительный взгляд на Ската:
– Мне не нравится эта компания. «Секс, наркотики, рок-н-ролл»… Что тебя, дочь археолога с мировым именем, может связывать с этим пьющим сбродом? Я не понимаю, откуда в тебе это… как к тебе это прилипло?
Анна почувствовала: ещё мгновение, и он начнёт так же изрыгать ругательства на её голову, как тогда, в кухне. Девушка глянула исподлобья.
– Угу, только этот археолог с мировым именем так-то не сильно заботился о воспитании дочери. Как свалил тринадцать лет назад, так и воспитание закончилось. И кстати, «пьющий сброд» – это Скат, что ли? – она невесело усмехнулась. – Он, знаешь ли, правоверный, если что… – Отец замер, девушка закатила глаза, пояснила: – он верующий, понимаешь? Им что алкоголь, что любая дурь – харам, нельзя. Скат не курит даже…
Отец недоверчиво покосился на мулата.
– Я готов дать тебе требуемую сумму, но чтобы ты больше здесь не появлялась…
Девушка равнодушно покачала головой:
– Спасибо, но нет. Timeo Danaos et dona ferentes. Страшно даже подумать, что ты потребуешь взамен. – Отец хотел что-то сказать, Анна заранее прервала: – Мне правда не интересно. И ничего от тебя не надо. Тебе есть, на кого потратить свои деньги, верно?
Высказала и тут же пожалела, что не сдержалась, ведь обещала же. Но слово не воробей, отец уже поджал губы, смотрел уничтожающе.
Анна встала:
– Спасибо, что послушал мою песню, не сбежал. Ты, кстати, так и не сказал, понравилось ли тебе…
Не дожидаясь ответа, махнула на прощание рукой и стремительно направилась к сцене. Скат дал серию битов, предваряя её следующее выступление:
– «Лола», – скомандовала Анна, мулат кивнул и свёл ритм на «нет», сделав паузу.
– Снова улыбнусь – пойми: лишь завтра очнусь от беды. Не утешай меня, не лги мне. Привет, знаешь, мне не стать уж прежней. Не плачь.
Она пела на этот раз для него – старика с суровым непримиримым взглядом, назвавшим её жизнь, единственно важное в ней, непотребством. Пела, словно стараясь смыть, как грязь, приклеенный ярлык.
Тёмная фигура поднялась из-за столика у стены. Отец, не оглядываясь, вышел из зала.
Вроде недавно это было, а будто бы в прошлой жизни.
«Только бы не пожалеть об этом», – Анна устало прикрыла глаза, спрятала холодные ладони между коленями, стараясь унять дрожь: видение по-прежнему беспокоило. Воспоминание о том, как все началось – испарилось без следа.
2
– Смотри, дельфины, – Тим толкнул ее под локоть, выводя из оцепенения, указал вдаль.
В самом деле, смоляная гладь то и дело бугрилась, взрывалась радужными брызгами, и в них, будто в волшебном облаке, скользили дельфины.
– Три спинных плавника видишь? – Тим не сводил глаз с линии горизонта, улыбка расползалась по небритому лицу. – Один крупный – это папаша, значит. Второй, поменьше, мамка. И вооон тот маленький между ними, видишь? – парень прищурился, показал рукой на суетливый холмик между волн. – Детёныш.
– По мне так все одинаковые, – Аня старательно пыталась найти отличия, подспудно предполагая, что дайвер над ней подшучивает: как можно что-то разглядеть на таком расстоянии? Парень хмыкнул, сочувственно пожал плечами:
– Городская, что с тебя взять…
– А ты откуда так хорошо в дельфинах разбираешься? – Анна равнодушно уставилась на линию горизонта.
Тим перекинул ногу через сиденье, развернулся к девушке, полностью загородив собой обзор:
– Так я ж в дельфинарии работаю с шестнадцати лет. В начале бассейны чистил, мыл там всё, кормил. Здесь у нас, в Анапе. В Утрише тоже работал пару сезонов, – парень мечтательно щурился, смотрел мимо собеседницы. – Они прикольные, дельфины эти. И умные. Ну, так вот, мне шестнадцать было, я как раз несколько месяцев отработал в дельфинарии разнорабочим. Кормёжку делал, то-сё, к дельфинам меня не подпускали особо. И вот отец у нас помер. Мать в больнице. А у меня сестры на руках, старшей тогда шесть было. Малой, Светке, едва годик. Щекастая такая деваха была. Да и сейчас тоже… И вот сижу я у бассейна, сортирую рыбу. И реву, чё… Пацан ещё, молодой, – он помолчал, задумавшись. Аня притихла. – А они подплыли к самому бортику, морды свои длинные высунули, на плавники встали, хвостами бьют… Понимают они всё. Данька и Ульрих, это старшие тогда были, самые опытные, что-то вроде шефства надо мной взяли: в моё дежурство всегда подплывали, норовили водой окатить, а то и к себе утянуть.
Он неожиданно замолчал, уставился вслед удалившейся дельфиньей семье.
– И что?
– А…Тренер заметил, предложил мне к себе перейти. И знаешь, – он неожиданно воодушевился, склонился к девушке. Анна почувствовала лёгкий мятный аромат, смешанный с запахом моря и глубины. Соль, йод, разогретые на солнце кипарисы и что-то ещё тёмное, манящее.
– Ульрих меня будто в стаю принял. Это он меня научил, как под водой дышать.
Анна озадаченно молчала: шутит или нет? Кажется, серьёзно говорит.
– Я думала – все дело в оборудовании.
Парень снисходительно улыбнулся:
– Да прям. Знаешь, почему я в вашей команде? Почему сейчас квадрат отрабатывает не группа профи археологов-дайверов, а простой анапский парень Тимоха Торопов? – Аня мотнула головой. Дайвер посмотрел ей в глаза: – Ну, скажи мне, на какой глубине обычно дайверы работают, знаешь?
Девушка пожала плечами. Торопов самодовольно хмыкнул:
– Метров двадцать или тридцать при хорошем оборудовании и маломальской подготовке. Мировой рекорд знаешь какой? Около трёхсот. Но там мужик-дайвер несколько лет готовился целенаправленно. Погружение заняло десять минут, а подъем – почти десять часов.
– Ого!
– Ого. И поэтому я в группе – технических дайверов в этих краях не много. А надо идти на глубину сто двадцать, а то и сто тридцать метров. Там ничего нет. Там даже не вода, а сероводород. И лучше меня эти воды никто не знает. Потому что без акваланга могу находиться под водой до восьми минут. А это что означает? Что баллона мне хватает на несколько часов больше, чем любому другому. Мировой рекорд по фридайвингу сейчас двенадцать минут, к слову сказать, – он посмотрел с вызовом: – Это Ульрих меня научил, как дышать под водой без акваланга, как двигаться, как существовать на глубине. Он меня сделал.
Аня наблюдала. Неказистый, грубоватый парень, когда заговорил о море, будто стал выше, казался сильнее и надёжнее. А он продолжал:
– Мне иногда кажется, что я должен был родиться рыбой. Или дельфином. Если день или два не ныряю, – он махнул рукой, – всё, помираю. Ломка прямо.
