Глава 1. Стелла
Иногда нам кажется, время тянется бесконечно долго.
Порой, напротив, создаётся впечатление, будто оно проносится необыкновенно быстро: мелькает, умещаясь в мгновение, схожее с моментом появления и исчезновения искры, внезапно отлетевшей от пламени костра.
Глядя на искру, можно успеть обдумать десятки вещей. А можно просто смотреть на неё.
Время, отмеряемое часами, при этом, всегда ведёт себя одинаково.
Совершенно по-иному, однако же, происходит восприятие времени в голове наблюдающего за искрой…
*****
Странные, общепризнанно странные вещи начали вмешиваться в кажущуюся всем окружающим тихой и размеренной жизнь школьницы Стеллы около шести месяцев тому назад.
В то, почти полугодичной давности, дождливое ноябрьское утро, она сидела в доме своих родителей и завтракала бутербродом с жареной колбасой, запивая всё это кофе.
Дождь за окном всё не прекращался. Капли ожесточенно стучали, пытаясь, казалось, всеми силами проникнуть в комнату и нарушить царящие там покой и уют (по крайней мере, что до родителей Стеллы, то те считали свой новый дом, и в частности кухню, вполне уютными). У самой Стеллы имелось на этот счёт несколько иное мнение, но она предпочитала лишний раз его не высказывать – особенно в присутствии отца. Она не хотела лишний раз его огорчать: он и без того первым догадался, что у дочки с относительно недавних пор в голове творится чёрт-знает-что, а теперь вполне мог первым догадаться о том, с этим чёрт-знает-чем не справляется частно нанятый несколько месяцев тому назад психолог.
Итак, в то утро Стелла специально не пошла в столовую, а вместо этого осталась на кухне, внимательно наблюдая из окна за происходящим на улице ненастьем и мечтая о том, чтобы время тянулось подольше. А ещё больше она хотела, чтобы позвонил кто-нибудь с её идиотской школы с радостной вестью об отмене занятий, – в связи с тем, что внутрь здания кто-то, наконец, удосужился подложить бомбу.
Или, на худой случай, по радио могли бы объявить новость о надвигающемся на город стихийном бедствии в виде торнадо.
Телефон не звонил.
Смерчей в этом проклятом тихом городке не было отмечено, кажется, с самого момента его основания: по крайней мере, библиотечные архивы это подтверждали, – Стелла проверяла.
За окнами можно было наблюдать соседей и случайных прохожих. Люди стремительно бежали, – с портфелями, кейсами, с собаками, с детьми, и с пустыми руками, – кто по делам, кто обратно домой. Соседка – одинокая женщина, живущая с какой-то мелкой собачонкой, более всего похожей на таксу, и постоянно обижающаяся на Стеллу, когда та не кивала ей по утрам в знак приветствия, – как раз возвращалась в свой дом, с сумкой наперевес, обутая в тяжёлые мужские ботинки, со своей рыжей псинкой на поводке.
«Хм. – Подумала Стелла. – Интересная обувь. Неужто кто-то обзавёлся завалящим мужичком? Или она кого-то ограбила, пристрелила, а труп заперла у себя в кладовой и теперь тратит деньги из его бумажника?»
Мысль о том, что соседка могла оказаться серийной убийцей (которыми, между прочим, так полюбилось в последнее время пугать местных жителей здешним газетчикам), показалась Стелле забавной, но не то, чтобы очень. Стелла вообще не любила смеяться, зато регулярно саркастически кривилась собственным мыслям, время от времени, – и если ей доводилось в чьём-то обществе развести губы в подобии улыбки, то, как правило, это делалось с одной целью: чтобы окружающие её люди успокоились, увидели, что она человек, а не инопланетянин, и перестали ей досаждать своим пристальным вниманием.
Когда-то Стелла любила повышенное к себе внимание. Что ж, времена меняются.
Инопланетяне, кстати, так же как и маньяки, многим полюбились в качестве «инструмента запугивания», – причём в последнее время не только газетчикам, но и органам местной власти (последних, кажется, вконец достали забастовки и они уже не знали, чем бы таким «приструнить» местные профсоюзы).
Маньяки-убийцы, инопланетяне… что дальше? Злые духи и полтергейст?
На чердаке внезапно опять что-то грохнуло (там постоянно что-то грохало, кажется, с того самого дня, как их семья сюда переехала), и грохало частенько потому, что при строительстве этого милого, в общем-то, двухэтажного домишки (одного из целой череды однотипных, построенных несколько десятков лет тому назад и постепенно устаревающих блочных домишек, что заполняли весь их «провинциальный» район), кто-то допустил ошибку, повлекшую за собой следующее: стоило соседке открыть или закрыть дверь, как это сразу же неким образом откликалось на их половине.
По земле, что ли, эта энергия передавалась? Вероятнее всего, не по земле, но по стене, так как оба дома имели одну смежную стену.
Не важно. Всё равно раздражало.
Утренние часы завтрака (перед походом в школу) а так же сама дорога к «обители знаний»: осенью – под проливным дождем; зимой – в сильный снегопад или в мороз, когда холод «щипал» за щёки; весной же, напротив, под пение птиц, – это всегда Стеллу необыкновенным образом воодушевляло. Один из немногих плюсов провинции, заселённой в основном стариками, состоит в том, что детей здесь живёт немного, школьный автобус сюда не заезжает, ты можешь по пути в учебное заведение прогуляться в своё удовольствие, а не терпеть вместо этого присутствие рядом с собой с самого утра чьей-то навязчивой болтовни.
Это неизменный в последние три года, казалось бы, маршрут, всякий раз походил на эдакое небольшое приключение, – во время которого можно было мало того, что путешествовать в действительном, осязаемом мире, но ещё и представлять себе иные путешествия, в иные миры (привычка детства, зародившаяся в те дни, когда их семья жила в другом доме, – многоквартирном, в центре города, – привычка, от которой девушка до сих пор никак не могла отвязаться, – несмотря на то, что ей было уже далеко не шесть лет, а шестнадцать).
Единственным, что каждый раз омрачало Стелле её «путешествия», являлся неоспоримый факт того, что любая дорога рано или поздно оканчивалась, – и на смену ей приходили скучнейшие однообразные школьные будни.
Когда-то школьные будни её вполне устраивали. Это пресловутое «когда-то» было в те времена, когда родители Стеллы могли позволить себе водить её в частную школу и оплачивать её занятия фехтованием, художественной гимнастикой, пианино… о, лучше и не вспоминать об этом. На кой чёрт ей сейчас это пианино – всё равно каждый день приходится слушать эту мерзкую музыку… то из радоприёмника чьего-то открытого окна она доносится, то с экрана телевизора, который смотрит вечерами мать, то она слышит её в своих собственных снах, что б их… да и от фехтования, на самом-то деле, мало толку – если нет в руках чего-нибудь действительно острого и колющего. Ничего ей не помогло тогда, ничего… именно поэтому, когда по приезду сюда родители предложили ей вновь записаться на какие-нибудь «внеклассные занятия», она тут же отказалась. Но родители решили долго не размышлять о причинах отказа, и потратились вместо этого на частного психолога… хм, ну он, по крайней мере, хоть забавный. Картинки показывает, говорит вкрадчиво, и всё такое.
Тоска стала накатывать, вновь овладевать Стеллой, вслед за воспоминаниями.
Она одновременно и любила, и не любила эти состояния. Приятно было забыться и пожалеть себя, но вот только… некогда себя жалеть. Идти в школу пора, кажется? Она ведь не хочет опоздать, к чему ей это.
Дождливому утру ноября, между прочим, тоже, видимо, не предстояло стать исключением из правил – правил о том, что ни одно «маленькое приключение» не будет длится вечно. Просто ещё одно унылое начало дня, – предвещающее дальнейшее унылое его продолжение. И вовсе не ливень на улице огорчает, но осознание того, что нужно опять, снова идти в место, видеть которое совершенно не хочется.
«Добро пожаловать в ад. В самом начале вам будет предложена краткая расслабляющая прогулка с видами на удаляющиеся от вас райские кущи, а затем мы, пожалуй, начнём». – Примерно такими были размышления Стеллы по поводу перспектив нынешнего дневного времяпровождения. Печально, но даже осознание того, что проходящий учебный год в её школьной жизни является заключительным, – её не радовало. Стелла точно знала: как только она окончит школу, – тут же для неё настанет время поступать в новое место учёбы, в чём-то подобное теперешнему. Она сама может выбрать себе нужные дисциплины для дальнейшего обучения, но что это, по сути, изменит?
«Ещё и врача менять… точно подсунут какую-нибудь идиотку. В моём возрасте ведь положено иметь лечащего врача одного со мной пола».
Невесёлые мысли вязко, вяло текли в голове, – будто незадачливые охотники в поисках дичи забредшие в болотную трясину и по глупости своей даже не пытающиеся никоим образом оттуда выбраться. Девушке не хотелось их подгонять – свои мысли. Они и так частенько слишком «торопились», потому как она не принимала регулярно назначаемые врачом таблетки (от «плохого настроения», как он их называл). Стелла на настроение своё не жаловалась, и плохим его не считала. Заторможенность мыслей, когда та изредка наступала вслед за вспышками агрессии, её тоже вполне устраивала. Может быть, вообще, её стоило плюнуть сегодня на все дотошно соблюдаемые правила, найти в комнате для гостей на втором этаже пластинку с блюзовой мелодией, включить в старенький проигрыватель и послушать, пока не заявился кто-то из родителей, не поинтересовался, что это она так рано вернулась сегодня с занятий и, – не дождавшись ответа, – не включил опять то, что так любят слушать сейчас все вокруг?
Или лучше представить весь процесс для начала в своей голове, а самой, при этом, продолжать глядеть в окно и думать… представлять, как она тихонько встаёт с красного стула, проходит выкрашенную бирюзовой краской кухню, заглядывает по пути в маленькую уютную столовую, – заставленную пока что старой, а не современной мебелью, и совмещающую в себе также функцию домашней библиотеки, – затем выходит в гостиную на первом этаже: большую, уставленную жутковатыми по форме креслами (родители звали их «мебелью будущего»), с этими кошмарными вышитыми ковриками под ногами и не менее кошмарными обоями с экзотическими цветами, затем наверх, по лестнице, – оставив большую родительскую спальню слева, – пройти в свою комнату с видом на сад… да, к слову, если забетонированный участок перед домом можно назвать садом… так… а где же пластинки? Кажется, нужно повернуться на сорок пять градусов влево и пройти в гостевую спальню… да и вообще, надо бы начать что-то делать, а не пялить вместо этого глаза в дождевые капли. Неужели ей не хочется пройтись по улице, только что ведь очень хотелось?
Туповатое, сонливое состояние одолевало Стеллу несколько минут подряд. Она и думать забыла уже о том, где находится её тело, где находятся её мысли, – просто смотрела в окно, выходящее сквозь невысокий забор на дорогу и на дома напротив, – так и продолжая сидеть за столом, – до того самого момента, пока внезапно резкий спазм вдруг не сжал все ее внутренности, тем самым прервав как печальные думы о повседневной рутине, так и размышления о возможностях приятного проведения сегодняшнего дня.
Скучно теперь уж точно не было.
Спазм вызвал движение рукой, ещё расслабленной, но при этом продолжающей держать кружку. Кружка вырвалась и полетела на пол, расплескав по сине-зелёному, выложенному плиткой полу, все свое кофейное содержимое (сам стол был ярко-красным). Последующий за этим приступ тошноты, почти мгновенно, сменился рвотными позывами.
Стелла со всех ног побежала из кухни вверх, кляня планировку дома, которая принуждала пользоваться ванной комнатой исключительно на втором этаже. Перед глазами мелькнули вновь эти жуткие обои – с цветами и экзотическими птицами в гостиной, на первом этаже; в клеточку – в прихожей; в ромбик – на лестнице по пути на второй этаж. В её собственной, открытой сейчас настежь, – поскольку она собиралась подняться и взять сумку с учебниками, – спальне, обои были приятного серого цвета, но туда сейчас было не по пути… а вот и ванная: кричащая, буквально орущая, разноцветная, сама ванна ярко-синяя, плафоны ярко-жёлтые, на полу и по стенам поклеена узорная плитка, изображающая некое призрачно-далёкое и радужно-прекрасное в своём разноцветии межзвездное пространство… о, только не галактики, зачем всё этой сейчас, когда её того и гляди…
…поднявшись, – спустя несколько минут, – на ноги, Стелла сразу же начала умываться и чистить зубы. Было бы справедливым отметить, что она, в общем и целом, несмотря на некоторые вполне свойственные её возрасту поведенческие проблемы, была довольно чистоплотным подростком, и никогда не забывала о своей личной гигиене (возможно, кстати, именно по этой причине родители и не узнали тогда о том, что произошло).
После произведённых процедур (зубная щётка – ярко-жёлтая, с жёлтой щетиной, зубная паста – кислотно-фиолетовая, спасибо матери и её «превосходному» художественному вкусу, который она буквально «выплеснула» в обустройство вначале этой чёртовой ванной, затем их с отцом спальни, и минуя, не без скандалов, комнату Стеллы («Эстель, ты меня убиваешь своим анахронизмом, тебе бы в башне каменной жить…») грозилась вот-вот добраться до столовой) Стелла принялась разглядывать свое внезапно потемневшее отражение в зеркале, – что было прикреплено к бирюзовому навесному шкафчику в ванной комнате.
Стелла внимательно изучила цвет лица, слизистые оболочки глаз, язык.
«Болезнь?»
Глаза, глядевшие на нее из зеркала, говорили более об удивлении, нежели о болезни. Впрочем, тут, возможно, путаницу внёс слишком яркий свет, исходивший из-под ярко-жёлтого и чересчур «жизнерадостного» плафона.
В школу она в тот день решила не ходить. Произошедшее с ней даже обрадовало её в чём-то: по крайней мере, у Стеллы появилась действительно уважительная причина для того, чтобы понежиться дома, под пушистым пледом, слушая пластинки и глядя на дождь за окном, – а не спешить вместо этого в место, про себя именуемое ею порой совершенно не лестными словами.
Заглянув (гораздо позже, уже в обеденное время) в холодильник, – скорее по привычке, нежели от чувства реального голода, – и обнаружив там сковороду с чем-то съестным, Стелла начала было разогревать содержимое на электрической плите, но вскоре ее вновь начало мутить.
На этот раз она сразу догадалась, в чём причина.
Запах.
Приподняв крышку посуды, она обнаружила внутри тот источник, от которого чувство тошноты усилилось вдвойне. От греха подальше сковорода была избавлена от находящихся в ней до этого жареных колбасок.
«Отравилась». – Подумала тогда Стелла.
«Что-то начало меняться». – Такой была следующая её мысль.
