Инженер Меркурьев отрицательно покачал головой.
– И не лакей?
Василий опять покачал – нет, он не лакей.
– Прошу меня извинить, покорнейше прошу извинить! Забываю! Позвольте!
Гость вскочил и вырвал у Меркурьева поклажу.
– Непростительная ошибка! Я стал рассеян. Нужно было сразу дать понять, что мои указания неуместны. Ах, как неловко.
– Да ничего страшного, – промямлил Василий Васильевич.
– Нет, нет, не утешайте меня, – продолжал сокрушаться гость. – И ещё чай! Право, ужасная неловкость!
Он пристроил саквояж себе в ноги, шляпу угнездил сверху.
– Вы здесь в гостях, – резюмировал человечек, разглядывая Меркурьева. – Приглашены, так же, как и я.
– Нет, я в отпуске, – признался Меркурьев. – Приехал отдохнуть.
– Вы тяжело трудитесь? Труд вас изматывает?
Василий Васильевич никогда не задавал себе таких вопросов!
– Жара изматывает, – сказал он наконец. – Я работаю в пустыне, на газопроводе.
– Как интересно, – восхитился человечек, – и, должно быть, увлекательно!..
– На самом деле, не очень. Нет, то есть интересно, – спохватился Меркурьев. – Но не всегда. В основном это просто тяжелая работа.
– Может быть, присядем?…
Меркурьеву хотелось удрать – лучше всего на кухню или в столовую, где пахнет свежей утренней булкой, где все свои, где можно не вести странных разговоров и где никто уж точно не примет его за лакея или привратника!..
Тем не менее он зачем-то сел в соседнее кресло и сделал любезное, слушающее лицо.
Гость ещё пригубил чаю, вновь похвалил его и спросил, в чём заключается тяжесть работы Василия Васильевича.
Тот пожал плечами.
– Приходится за всё отвечать, – сказал он. – За технику, а главное – за людей. На ходу корректировать проект, потому что на бумаге одно, а в поле получается совсем другое. И условия, в общем, не сахар.
– Ваш труд скорее умственный или физический?
– И то, и другое. Но, пожалуй, головой я работаю больше, чем руками.
– Если у человека есть возможность думать, он счастливец. Большинство людей такой возможности не имеет, – заметил гость. – Они вынуждены в поте лица зарабатывать на хлеб насущный для себя и своих семей. Вы обременены семейством?
– Нет, – развеселился Меркурьев.
– Мой вам совет, – сказал человечек, наклоняясь к нему через стол и понизив голос, – женитесь на особе, имеющей приданое, чтобы таким образом обеспечить себе материальную независимость и возможность на свободе заниматься умственными упражнениями.
– Хороший совет, – кивнул Меркурьев. – Спасибо.
– Совет истинно практический.
Человечек принялся пить чай, а Василий Васильевич сбоку рассматривал его с любопытством двухлетнего карапуза, изучающего соседскую кошку.
– Я задержал вас, – спохватился гость, – а время завтрака. Ещё одна непростительная ошибка!.. Ступайте и не заботьтесь обо мне.
Словно отпущенный на свободу, Василий Васильевич вскочил, отвесил поклон – как мог, так и отвесил, – и ринулся в столовую.
– Ты чего?!
Он чуть не сбил с ног Стаса, который вышел из-за угла прямо на него.
– Где Захарыч?
– Не знаю, не видел. Чего ты несёшься? Пожар?
– А эта? Нинель?
Стас потёр плечо, в которое на полном ходу врезался Меркурьев.
– Её тоже не видел. Что случилось?
– Новый гость приехал, – проинформировал Василий Васильевич на ходу.
– Ну и что?!
Нинель Фёдоровна в шёлковых перчатках, на этот раз розовых, раздавала из корзины хлеб – овальные куски чёрного, длинные ломти багета и золотые, чуть присыпанные мукой рогалики.
Увидев запыхавшегося Меркурьева, она остановилась и воззрилась на него.
– Нинель Фёдоровна, – выговорил он, – доброе утро. Там… в фойе, или как это называется… где чугунная лестница и камин…
– В прихожей?
– Да, наверное, да! Приехал новый гость и ждёт, а Виктора Захаровича я не нашёл. Может, вы встретите?
– Господи, ну, конечно! Виктор Захарович сейчас выйдет, он… полночи не спал, – она понизила голос. – Промаялся с этими… новыми хозяевами. Вас они не беспокоили? Не слишком шумели?
Она пристроила корзину на угол буфета и принялась стягивать перчатки.
– У вас такой дом, – сказал Меркурьев. – Ничего не слышно. Только дверь закроешь, и сразу тихо.
– Раньше так строили, – кивнула Нинель Фёдоровна и с грустной любовью оглядела гостиную. – Им казалось, на века.
