Извне я

НЕЖЕЛАНИЕ

Я скажу вам, в чем дело. Дело в том, что я – слепой. В том смысле, что слеп с самого детства. И несмотря на то, что с определенного времени медицина достигла небывалых высот и мой недуг стало возможным исправить, именно с этого самого времени мне приходится отказываться от услуг настойчивых эскулапов.

Могу рассказать, почему.

Каждым утром (а живу я в пансионе, в тихом зеленом пригороде) за завтраком мне подают булочку, омлет, и кофе. Так происходит вот уже более шести десятков лет. Булочку я разрезаю на две части, и аккуратно намазываю обе пышные половинки сливочным маслом, стараясь, чтобы слой не был слишком толстым. Затем придвигаю ближе к себе тарелку с омлетом, и, прочитав короткую смиренную молитву, приступаю к еде. Такого омлета, какой подают за завтраком в нашем пансионе, вы не сыщете больше нигде. Умопомрачительно пахнущая, горячая, дышащая соком приправ искусь, взбитая из свежайших яиц и пенистого молока – когда я подношу вилку ко рту, я ощущаю, как все это великолепие дрожит на ее зубчиках, точно студень – о, я чувствую это податливое движение мне навстречу. Во рту омлет тает, каждый раз заставляя меня восхищенно причмокивать и качать головой. М-м-м, дьявол меня побери! Но это только начало. Самое восхитительное начинается, когда служанка, мягко ступая кожаными подошвами туфлей по натертому воском полу, вносит кофе в железном кофейнике. Благословен будет всякий, кому доводилось иметь дело с этими смиренными чертовками – молоденькими служанками! Мне, как понимаете, доводилось. Их сменилось за все время около пяти, но ни к одной я так не привязывался, как к этой. Расскажу подробней. Когда она появляется справа от меня, то обязательно задевает мой локоть пышным бедром, и щебечет невинно: «Вам со сливками, как обычно?…». Конечно, как обычно, всегда как обычно, отвечаю я, обнимая ее за талию, и проникаясь неизрасходованным жаром ее созревшего тела. Она отстраняется, издавая звуки тихого испуга, но тем не менее не сходит с места – я отточил этот изумительный момент, когда она не может сделать и шагу! Секрет очень прост: надо угадать – а точнее, почувствовать, когда горячий кофе едва начинает касаться дна чашки – тут дорого каждое мгновение, и поэтому начинать игру следует, когда напиток только еще на подлете! Точность и верный расчет – вот два моих союзника. Этого как раз времени хватает, чтобы провести ладонью по пышному заду служанки, и даже легонько пришлепнуть ее, прежде чем она отскочит, пискнув, точно ужаленный заяц. Настроение становится прекрасным; я заканчиваю завтрак и поднимаюсь к себе одеваться для променада.

Этот маршрут выверен мною годами. Мне знакома каждая кочка, каждый изгиб, какой встречается на моем пути. И поэтому шаг мой нетороплив и уверен. Спешить мне некуда – доберман трусит чуть впереди, время от времени натягивая поводок, устремляясь к обочине: либо справляет нужду, либо выискивает острым носом чужие метки, что-то помечая в своем памятливом собачьем уме об их наглых остроносых владельцах. Меня всегда умиляло, как ревниво он относится к чужим меткам. Удивительно, но все это заставляет доброго пса иногда нервно и обиженно взвизгивать и гавкать, точно он неразумный щенок.

На мне отличный сьют из тонкой английской шерсти – если на улице тепло, пиджак я могу нести в руке. Время от времени я слышу вежливые приветствия, и кланяясь, снимаю шляпу в ответ. За множество лет я имел удовольствие свести знакомство практически с каждым из обитателей этой улочки. Хрипловатый, вечно простуженный баритон владельца маленького кафе – он всегда радушен, приглашая меня на чашечку горячего шоколада; мне неприятно, что я вынужден отказать ему, тем более я знаю – ему приходится целыми днями стоять у своих дверей, в надежде заполучить к себе каждого клиента; а их мало, даже практически нет, поскольку чужие по этой улице не ходят, а соседи могут выпить свой шоколад и дома. Звонкий голосок девчушки – все время забываю ее имя; она часто попадается мне, когда выгуливает свою таксу и голос ее становится с годами только звонче. Для нее у меня заготовлены жевательные конфеты. Ее родители – страшно занятые люди, всегда погруженные в какие-то свои дела настолько, что им совершенно некогда выгулять несчастную собаку, единственной радостью которой остается дружба с ребенком. Насколько я могу себе представить, и у девочки она едва ли не единственная подруга.

Но вот я у цели. Привычно склоняю голову, проходя в низковатую (при моем шестифутовым росте) калитку и оказываюсь перед дверью. Меня уже ждали, как и всегда. Здесь меня, кажется, действительно полюбили – во всяком случае, изо дня в день, на протяжении многих лет встречают с искренним оживлением. Ловкие женские пальчики бесшумно принимают мой пиджак; собаку отправляют во внутренний дворик; так для нее извечно припасена косточка. Будучи усаженным в мягкое скрипучее кресло, я становлюсь участником неторопливой салонной беседы.

– Сегодняшний ветер довольно свеж…

– Да, – неторопливо соглашаюсь я, отпивая глоток из бокала с молодым вином, и перекатывая по небу его кислинку, – во всяком случае, удивляться не придется, если к вечеру соберется дождь.

Со мной никто и не собирается спорить, и я не спеша завладеваю расслабленной нитью разговора:

– Отличное вино. Прошлогоднего урожая? – и вновь делаю глоток.

– Да, – отвечают мне, – тогда все переживали, что виноград побьет градом… Но к счастью, все обошлось. Не без кислинки, но приятное, не правда ли? – голос, отвечающий мне, свеж и игрив, как и молодое вино в моем бокале. Ему вторит более густой, выдержанных оттенков:

– Вы не откажетесь сегодня отобедать с нами?

Так проходят мои дни, и меня очень устраивает, что они проходят именно так. Надо мной подтрунивают – в наше время вести салонные беседы с женщинами известной профессии в захолустном борделе – слишком непозволительная блажь для родовитого наследника огромного состояния, коим мне приходится являться. Мой поверенный неоднократно намекал мне, что я своим поведением ставлю в неловкое положение уважаемую семью. Мои родственники (и они же, прошу отметить, наследники) непременно желают показаться мне на глаза – поэтому и настаивают со все более возрастающим нетерпением на моей операции. Каждый рассчитывает урвать свою долю – что ж, это вполне объяснимо. Но никто почему-то не может объяснить мне, что, собственно, даст мне прозрение, кроме сонма обременительных хлопот? По крайней мере, сейчас я живу как хочу, и дружу, с кем мне заблагорассудится. Все изменится, едва я смогу видеть. Я стану другим – я говорю это с горечью, и с уверенностью; избежать этого никак не удастся. Я должен буду измениться. Я должен буду – и днем, и ночью – видеть все это. А я не хочу – вот что тут со мной поделаешь?… Проклятье, никто не может дать мне гарантий, что мне понравится видеть этот мир – и в этом чертова загвоздка! Я не строю иллюзий в отношении своих родственников – их повадки я давно уже изучил; и поверьте мне, не один год я уничтожил на это. Но я не представляю, если лицо моей верной служанки окажется не таким, как я его рисовал в воображении – и что мне прикажете с этим делать? И заметьте, вот это уже будет необратимо.

Одним словом, давно следует покончить с этим. Сейчас я сижу и диктую своему поверенному текст, согласно которого весь причитающийся мне капитал переводится на нужды какой-то там благотворительной конторы (по правде сказать, мне совершенно без разницы, какой именно). Оставшиеся деньги должны быть зачислены настоящим пансионом на свой счет в качестве оплаты за мое пожизненное пребывание здесь. Я не играю. Я действительно такой, как есть.

Вроде бы все. Огорчает одно. Теперь мне не избежать визитов моих многочисленных и чрезвычайно алчных наследничков; вопли, стенания и уймы проклятий мне обеспечены. Но, возможно, хоть теперь они поймут, как сильно я не хочу их всех видеть.

ИЗВНЕ

В жизни молодой женщины был свой большой город. Город, который она любила. Просыпаясь утром, она сладко потягивалась всем телом, вставала и следовала в ванную комнату, попутно заглянув в большое зеркало, встроенное в дверь шкафа.

Над зеркалом висели часы, и иногда эти часы заставали женщину врасплох. Стрелки почему-то показывали совсем не то время, на какое она рассчитывала! И тогда начинался переполох. Вдевая в ухо сережку и стараясь не промахнуться рукава на куртке, она запирала дверь и мчалась по улице, удерживая ремень сумки на плече, с одной только целью – добраться как можно скорей до службы и при этом сохранить не слишком запыхавшийся вид.

Здесь не очень любили опоздавших.

Маленькая девочка просыпаясь по выходным, любила подолгу смотреть в окно. За окном были видны хрупкие верхушки деревьев, иногда можно было увидеть, как с ветки на ветку сновали, отрывисто вертя головами, птицы. Птицы порхали, озабоченно щебеча о чем-то своем и наверняка – для них – действительно очень важном. Она бы очень хотела узнать, о чем именно и, прислонясь носом к прохладному стеклу, по которому сочились дождевые капли, почему-то верила, что когда-нибудь обязательно узнает. Затем, если моросящий дождик делал перерыв, маленькая девочка выходила на просторный балкон и вставала под робкие лучи утреннего солнца, закидывая голову назад и щуря глаза от их созревающего тепла. Постояв так, она шлепала по полу маленькими босыми ногами и забиралась в огромную круглую ванну и долго нежилась там, играясь с хлопьями таинственно похрустывающей пены, тоже пытающейся нашептать ей на ухо что-то загадочно непонятное. Впереди был свободный и беззаботный день, дома она опять была одна – можно было заняться чем заблагорассудится. Например, вдосталь полистать пухлые глянцевые каталоги с удивительно красивыми моделями платьев, примеривая в воображении особенно понравившиеся из них и смело представляя себя на месте манекенщиц. Или – вдосталь поесть мороженого, не особенно заботясь о каплях на коротком домашнем халатике. Можно было включить громко музыку и побеситься немного, прыгая с пружинящих подушек дивана вниз на пол и обратно, прижимая к себе пушистого розового щенка с грустными глазами, подаренного однажды на именины. Можно было позвонить кому угодно и болтать по телефону сколько угодно. Она любила такие дни.

Если же стрелки на настенных часах показывали удовлетворительное положение, молодая женщина начинала неспешные сборы. Застегнув на узкой спине лифчик, она надевала тонкие невесомые трусики, оправляя их на гладких бедрах, и внимательно смотрела на свое отражение. Если облик в зеркале ее устраивал, ритуальный процесс утреннего облачения следовал дальше. Встав на цыпочки, она в несколько приемов подтягивала вверх тончайшие колготы, и, чуть согнувшись, отдергивала книзу подол темно-синей по колено юбки. Отражение в зеркале показывало гладкие светло-каштановые волосы, стянутые в плотный узел на затылке, и ломанный пробор в них. Тонкие морщинки, с некоторых пор укрепившиеся в уголках темно-серых глазах, она старалась не замечать.

Продуманный до мельчайших мелочей завтрак не содержал в себе ничего лишнего – сказывались настойчивые советы подружки-диетолога. Обезжиренный йогурт, листья салата и сыр. Еще – ароматный кофе из молотых зерен. Без всяких добавок и достаточно крепкий. Может быть, даже излишне крепкий – но это была ее единственная утренняя поблажка самой себе.

Другой кофе она ненавидела.

Девочка, оставаясь одна, более всего предпочитала бездельничать. Во всяком случае, именно такая форма времяпрепровождения доставляла ей огромное удовольствие. Даже если звонил, назойливо пиликая телефон – она не снимала трубку. Ей нравилось ничегонеделание. И только мысль о том, что безмятежные выходные заканчиваются, заставляли ее совсем по-взрослому вдыхать и морщить носик.

Их мирное существование в одной квартире продолжалось на протяжение вот уже пары десятков лет. Они не докучали друг другу, и им никогда не было скучно. Так могло продолжаться долго. Только однажды одна из них ушла и не вернулась.

И мы с вами знаем, кто именно, не правда ли?

ЦИНИК

…Хлопнула входная дверь – значит, кто-то пришел. Хотя почему – кто-то? Совершенно точно, она в компании мамочки. Вернулись с прогулки. Что-то они подзадержались сегодня. Имеют обыкновение, отбыть по одному, скажем, делу, а по дороге переиначить все планы, свернуть на совершенно непредвиденную колею и надолго в ней увязнуть. А мне одному маяться… Живу у них уже несколько лет, и изо дня в день не перестаю удивляться. Равнодушие на мой счет поразительное!

Завтра ее день рождения, и внимания ко мне поубавилось. Зато прибавилось всяких рюшечек, бантиков и прочего серпантина, а завтра съедутся гости и мне на шею наверняка повесят совершенно невозможный праздничный галстук в виде пышного банта. К чему дурацкий перформанс? – но они находят это забавным. Каждый раз хочется содрать с шеи надушенную нейлоновую пакость, но не срываю, хотя настоящие (не показные) мои чувства не поддаются описанию. С чего они взяли, что это может меня позабавить? Вообще, удивляет в людях предрасположенность дарить большей частью то, что нравится им самим, а никак не наоборот. Решительно не заботятся о том, насколько их сюрприз уместен или, скажем, приятен! Из-за этого на ровном месте иногда могут возникать даже и конфликты. Вот уж чего напрочь не могу выносить… Породы, что ли, не хватает некоторым людям, что они с такой охотой собачатся меж собой? Ведь набрасываются друг на друга так, что загривки ходят ходуном и челюсти клацают! Ужасная порода; и всякому нормальному существу она должна внушать природное отвращение.

Солнце сегодня, кажется, вспомнило о своем предназначении и впервые за всю весну светит и припекает на совесть. На ее день рождения постараюсь сделать ей что-то действительно очень приятное. Я знаю, что именно она любит; но не стану раньше времени выдавать все секреты. Единственное, что огорчает – это запланированная изнуряющая похожесть. Из года в год одно и тоже! С утра (а иногда и с вечера) начинается возня: салатницы, графины, супница – весь этот именной, важного вида фарфор достается в запыленном виде из шкафов и приводится в полную готовность служить по назначению. А гости (гостьи, большею частью) утолив первый голод, словно сговорившись, начнут липнуть ко мне. Что им в моей незаметной персоне? Ну поговорили бы о чем другом, вот – друг о друге, хотя бы; так нет. Любят приставать ко мне с дурацкой заумью. Отмалчиваюсь, большей частью… Если им больше повезло в этой жизни, разве стоит всех прочих считать потерянными и бесполезными неудачниками? Впрочем, это тоскливая тема; не стоит. А некоторые – липнут просто и без затей. Их кокетство столь открыто и преднамеренно, что впору порой бежать вон! А она – лишь улыбается задумчиво.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.