– У каждого свой изъян. Просто внимания не надо на него обращать, ты найди что хорошее. У тебя тоже кора не совсем гладкая, есть и задиры и шрамы. Да и ивы все слегка кривоваты да сгорблены.
– Да как ты смеешь обсуждать меня, мою красоту и красоту родственников моих? Хоть они и не красавцы, а все ж родня. А ты–бревно бесчувственное, и гниль внутри тебя! Да к чему мне такая поддержка, если не от солнца палящего, ни от ветра, ни от метели с морозом не можешь меня защитить? Где тебе, бревну, меня понять?
– Ну вот, опять ты старую песню затянула! Так и другие деревья, что вокруг тебя, терпят то же самое, а не слышу я, чтобы они роптали на судьбу. Многие даже, несмотря на тяготы жизни, «полнеют» да вверх тянутся.
– Нет, не хочешь ты меня понять, какая от тебя мне польза. Я думала, что будешь мне опорой во всем, а вижу, что не оправдались мои надежды, и пользы от тебя ни на грош.
Случайно проходя мимо, услышал роптание Ивушки «хозяин» и решил ее испытать. Убрал он из-под нее бревно со словами:
– Зря я его сюда поставил, совсем никуда не годится это бревно: вишь, гнилое внутри, того и гляди обломится. А бедная Ивушка понадеется на него, расслабится, глядь и упадет в воду, да надломится. Подыщу-ка я ей опору понадежнее.
Но бревно не унес с собой, а положил здесь же, на бережку.
– Ты меня обмануло, гадкое бревно! Я так на тебя надеялась, думала, что ты будешь мне опорой во всем, на всю оставшуюся жизнь. Небось, лежишь там, в траве и радуешься, что никто на тебя не давит. Живешь в свое удовольствие, а я тут мучайся, загибайся!
Не слышит бревно новые стенания Ивушки, только легкий шелест до него доносятся.
– Га..кое бр..но, .ы ..ману.. м.ня а я ..била те.я, а ты об..нул меня!
Поднатужилось бревно, слышит, как стала Ивушка его звать:
– Сил нет терпеть этот гнет! Хоть какая-то подпорка была, хоть не так тяжело мне было с тобой. Не права я была. Прости меня, бревнышко ты мое ласковое!
Через три дня пришел «хозяин», послушал Ивушку и как бы раздумывает вслух:
– Да, искал я для бедной Ивушки надежную подпорку, все перебрал, да остальные ещё хуже. Мало того, что с изъяном, так еще и с запашком гнилостным.
Подставил он прежнее бревно вновь под плакучую Ивушку и скрылся, только не ушел, а спрятался в соседних кустах.
Обрадовалась Ивушка, стала прощения у бревна просить:
– Уж ты прости меня, бревнышко милое, лучше тебя нет никого на всем белом свете! Только лишившись опоры, поняла я, как ты мне нужен!
– Да не за что тебе у меня прощении просить, не обидела ты меня ничем. Я же бревно бесчувственное, меня нельзя обидеть.
Так жили они опять вместе неделю в мире и согласии, в ладу друг с другом. А там Ивушка опять свою прежнюю песню завела:
– Не понимаешь ты меня. Я такая несчастная!
– Да какая же ты несчастная?
– Ты должен каждый день меня утешать!
– Да в чем утешать? Все живут так, у всех те же заботы, а у многих ещё круче судьба. Вон взгляни – на гору?шке со?сенка. Вишь, как она скрючилась бедная, эк у нее все ветки ветром вывернуло, сама она кривая. А не ропщет на свою судьбу. Вона как корнями своими в косогор уперлась, ветру сопротивляется, да от зноя еще сильнее кудри свои распустила.
– Вот и иди от меня, стройной и красивой, к своей сосеночке, к раскоряке этой бесформенной!
– Да не собираюсь я от тебя никуда уходить, и не в моей это воле! Я при тебе как часовой на посту, не могу бросить, да и не хочу. Люблю я тебя такую, какая ты есть, вижу все только хорошее и не замечаю изъян
…
…
К сожалению, на этом текст обрывается, но, смею я предположить, что и на утраченных страницах продолжались упреки и раскаяния Ивушки – красавицы!
– Выдумал ты всё сам, Шурка, признавайся.
– Ну, даже если и выдумал, суть то ты уловила? Поняла, какой у неё был характер? Это в легенде всё так гладко выходило, а у нас «хозяина леса» не было, она меня просто доводила до того, что я уходил к себе. Недели не проходило, как она начинала опять звонить, просить прощения, клясться и божиться, что она всё поняла, что теперь всё будет по-другому.
– Ну, хорошо, что у вас детей не было, можно было сходиться-разводиться. А я-то своего семь лет терпела из-за Тамарки. Да, правда, он её любил, на руках носил, но не баловал, воспитывал в строгости. Чтобы игрушки все были на своих местах.
– И что же случилось? Почему вы расстались? Не поверю, что такой человек мог тебя отпустить. Наверное, к другой ушел?
– Нет, Шурка, не угадал. Зарезали его в пьяной драке, пырнули ножом в живот. Три дня мучился в больнице. Умирая, всё прощения у меня просил за обиды мне нанесенные.
– Простила?
– Бог его простит, Шурка! Не простила, конечно, жизнь мою в самом начале исковеркал. Представляешь, семь лет мучилась! Семь лет! Не отпускал меня, контролировал каждый шаг, каждый чих. Чтобы после работы сразу домой, никаких встреч с подругами.
– Представляю, каково тебе было с твоим-то общительным характером. Слушай, Зиночка, давай оставим эти наши вспоминалки. Спой что-нибудь веселое. Я протянул ей гитару.
– Даже не знаю, что такое спеть, чтобы отвлечься от всего всплывшего.
– Ну, – взяв у неё из рук гитару, сказал я, – хоть я и левша, и бренчу, а не играю, но рискну:
Ты у меня одна,
Словно в ночи луна,
Словно в степи сосна,
Словно в году весна.
Hету другой такой
Ни за какой рекой,
Hет за туманами,
Дальними странами.
Я пел, вкладывая в исполнение всю душу и смотрел в её немного печальные глаза. Постепенно грусть на её лице сменилась улыбкой, а я продолжал:
В инее провода,
В сумерках города.
Вот и взошла звезда,
