– Это то же, что в медицине, – сказал Тархов, – симптомы видим, а болезнь все-таки не знаем.
– Но в медицине вы по наружным признакам из ста случаев можете отгадать, по крайней мере, пять или десять раз, с какою болезнью вы имеете дело. А тут что ни дело, то новая наука.
Тархов задумался.
– Скажите, – спросил он меня, – говорил ли вам что-нибудь Бобров о приключении с его бритвой?
– Говорил, да я, признаться, не обратил на это никакого внимания. Бобров – чудак. Ему хочется уверить всех и каждого, что существует будто бы какая-то связь между убийством Руслановой и тем, что его человеку захотелось побриться бритвой хозяина. Я, по крайней мере, ничего другого не вижу в этом двухдневном исчезновении его бритвы.
– Нет, дело с бобровскою бритвой не так просто, как вам кажется… Я видел бритву. На ней запекшаяся кровь с приставшими волосами. Я советую вам обратить на нее внимание, Бобров сохраняет ее тщательно – завернул в бумагу и запечатал.
Разговор наш был внезапно прерван сильным звонком. Вошел слуга и подал мне телеграмму.
Я прочел следующую депешу от петербургской сыскной полиции: «Варшавский купеческий сын Хаим Аарон задержан сего числа в С.-Петербурге с четырьмя бриллиантами. При обыске, произведенном в его квартире, найдены еще двадцать пять камней, принадлежащих покойной Руслановой. Хаим Аарон и отобранные у него бриллианты вместе с дознанием по этому делу препровождаются вслед за сим».
– Доктор! – воскликнул я. – Ваше присутствие приносит счастье. Час тому назад я уже был готов просить разрешения о приостановлении бесполезного следствия, полагая, что все меры к раскрытию преступления были мною исчерпаны. Александр Федорович! – обратился я к своему секретарю. – Пошлите сани за Кокориным.
– Ну, я думаю, что буду только мешать вам своим присутствием, – сказал доктор, – до свидания!
Не успели еще его сани выехать из дому, как явился Кокорин. Он вошел быстро, как бы имея передать мне нечто важное.
– Бриллианты найдены, – сказал я ему, – радуйтесь. Никто теперь не обвинит вас в неумении делать розыски. Камни были в Петербурге.
Я показал ему телеграмму.
– Это, конечно, вещь немаловажная! Но у меня тоже есть новость, заслуживающая внимания, – и он положил передо мною маленькую записку, писанную косыми буквами, следующего содержания:
«Елена Владимировна! Если вы тотчас же не откажете Петровскому – вы умрете.
Ваш лютейший враг».
Слова эти были написаны на маленьком клочке почтовой бумаги. Почерк был бойкий, и, по-видимому, преднамеренно измененный.
– Что вы думаете про эту записку? – спросил Кокорин.
– Пока еще ничего! Где вы достали это письмо? На нем нет числа.
– Жена моя недели три тому назад отдала портнихе, что на Волховской улице, платье для переделки. Вчера портниха принесла платье примерять и спросила жену, не ею ли оставлена в кармане платья маленькая записочка. Жена ответила, что нет. Тогда портниха рассказала, что ученицы ее, подновляя платья, нашли записку и полагают, что она выпала из какого-нибудь кармана. Кому портниха ни показывала записку из заказывающих у нее – все сказали, что никаких записок в кармане не имели. Сегодня жена пошла к портнихе заплатить деньги, и та показала ей записку. Когда жена увидела имена Елены Владимировны и Петровского, она бросилась опрометью домой. Не застав меня дома, она пришла в полицейское управление и меня вызвала. Я отправился к портнихе и потребовал записку. Вот эта записка. Что вы о ней думаете?
– Я думаю, что это вещь или очень серьезная, или пустая. Может быть, записка имеет отношение к делу, а может быть также, что это просто институтская выходка какой-нибудь из барышень. Если эта записка предназначалась Руслановой, то в основании убийства лежала ревность, а не грабеж, и в таком случае как объяснить похищение бриллиантов? Во всяком случае, приведите скорей портниху сюда.
В руках моих была, может быть, новая нить к раскрытию преступления, но как узнать, кто писал записку?
Портниху привезли в слезах. Она клялась и божилась, что ничего не знает, ничего объяснить не может и никогда ни в каких судах и полициях не бывала.
– Успокойтесь, пожалуйста, – говорил я ей, – вас никто еще ни в чем не обвиняет и ни в чем не подозревает. Мне нужно только вас допросить. Кто вы, как ваше имя, где вы живете и чем занимаетесь?
Портниха сказала, что ее зовут Прасковьей Ивановной Мазуриной, что она живет в доме Ефремова на Волховской улице и работает вместе с сестрами.
– Мы шьем на весь город, – говорила она. – Платья, которые вы видите на балах, почти все из нашего магазина.
– Как попала к вам эта записка?
– Я сама не знаю, должно быть, она выпала из кармана одного из платьев.
– Давно ли вы ее нашли?
– С месяц тому назад, а может быть, немного более. Одна из учениц наших принесла ее ко мне из рабочей комнаты и сказала, что нашла на полу.
– Отчего вы до сих пор никому не заявили об этой записке?
– Я спрашивала у всех дам, которые приезжали ко мне, не забыли ли они в кармане записки. Все говорили, что нет. Вчера я спросила о том же у г-жи Кокориной, она пожелала, чтобы я ей показала записку, я и показала. Если бы я могла думать, что мне придется идти к следствию из-за этой записки, то, конечно, давно бы уже сожгла ее.
– Почему же вы не представили этой записки раньше ко мне или в полицию?
– Да зачем же мне было ее представлять вам?
– Из записки вы должны были знать, что она адресована Елене Владимировне, бывшей невесте Петровского; вы видели, что записка эта угрожает смертью, и вы спрашиваете, зачем вам было представлять записку. Неужели вы будете утверждать, что ничего не слыхали об убийстве Руслановой?
– Я записки не читала. Она была сложена конвертом, и прочесть ее, не раскрывая, нельзя было. Я вовсе не желаю выведывать секреты моих заказчиц; я показывала записку, не развертывая, и никто ее не читал. Сегодня в первый раз прочла ее г-жа Кокорина.
Признаюсь, что такое отсутствие любопытства в хозяйке модного магазина мне показалось весьма сомнительным.
– Скоро ли нашлась записка после убийства Руслановой? – снова спросил я портниху.
– Дня через два после бала ко мне привезли много платьев, так что вся квартира моя была ими завалена. Тогда же, вероятно, нашлась и записка.
– Вы и прежде шили на Елену Владимировну Русланову?
– Как же, шила.
– Не могла ли эта записка выпасть из кармана ее платья?
– Нет, потому что уже за месяц до ее смерти я не получала от нее никакой работы.
– Чьи же именно у вас были платья?
– Да я вам могу назвать около двадцати фамилий.
– Назовите, пожалуйста.
– После бала ко мне прислали бальные платья для исправления Комаровы, Ивановы, Боброва, Андриевская, Тетюшевы, Хмельницкие… – и портниха назвала действительно около 20 фамилий.
– Вы ничего не скрыли, а показали все по сущей справедливости?
– Я никогда не лгу.
– И можете подтвердить свои слова под присягой?
