– М-да, – признался Брамфатуров ничуть не кривя душой ради достижения консенсуса, – ну и балда же я! Ну и дубина же стоеросовая!
– Вот и я о том же, – радостно подхватил Ерем и полез в общее блюдо за следующей сосиской.
– Эй, девятый «а», это правда, что вы сегодня на биологии телепатию проходили? – поинтересовались с дальнего конца буфета отдельные представители конкурирующей фирмы под названием «Девятый В».
– Не телепатию, а телекинез. Вырывание крышек парт силой мысли. Лучше всех получилось у Ерема. Не верите, так он вам ваш стол сейчас взглядом перевернет…
– Если ногой дотянусь, – присовокупил Ерем угрюмой репликой в сторону.
Сергей Бойлух умудрился разразиться смехом, не выпустив сосиску изо рта.
– Верим, верим! Пусть Ерем отвернется!..
– Вов, – позвали девочки по-соседски, – как думаешь, какие темы на сочинении будут?
– А что тут думать, – не переставая жадно жевать, беспечно откликнулся Вов. – Наверняка что-нибудь вроде «Новые люди в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?». Или «Обломов как самый лишний из всех лишних персонажей русской литературы XIX века». Если только не «Тема «маленьких» людей в романе Ф. М. Достоевского «Преступление и наказание»…
– Вот первое и последнее похоже на правду, – задумчиво заметила Лариса.
– Это потому что про Обломова он сказал с насмешкой, – пояснила Карина. – Мне кажется, что про Чернышевского и Обломова точно будет…
– Почему тебе, свет очей моих, так кажется? – живо переспросил Гранта.
– Потому что Обломова я толком не прочла…
– Тьма сердца моего, – добавил Брамфатуров от себя, но как бы от Карины в плане ответного комплимента.
– Почему «тьма»? – не понял Грант.
– Потому что темнота – лучший друг молодежи. А там, где молодежь, там обязательно любовь, которая успешно обходится светом своих очей, не прибегая к помощи других осветительных приборов…
– Кроме свечки, – внес поправку Витя, на что отдельные личности сочли своим долгом отреагировать сытым смехом.
– Обязательно все надо опошлить! – одернула пошляков строгая Лариса.
– Кстати, о пошлости, Брамфатуров, – подала голос Тамара Огородникова. – Как тебе наша новенькая?
– Никак. Спроси об этом у Бори Татунца.
– По-моему, он в нее влюбился, – поделилась своими наблюдениями Асмик. – А ей явно нравишься ты…
– Полагаю, не ей одной, – самодовольно улыбнулся Брамфатуров и вдруг, без предупреждения, продолжил тему поэтическим языком, прибегнув к услугам великого Гете:
Freudvoll
und leidvoll,
gedankenvoll sein,
Langen
und bangen
in schwebender Pein,
Himmelhoch jauchzend
zum Tode betr?bt,
Gl?cklich allein
ist die Seele die liebt.[48 - Радостьи горе,волнение дум,сладостной мукойвстревоженный ум,трепет восторга,грусть тяжкая вновь,счастлив лишь тот,кем владеет любовь.(Пер. А.К. Толстого).]
Две десятиклассницы, сидевшие поодаль, заслышав немецкую речь, прекратили оживленную болтовню и уставились на чтеца. Реакция, обличающая в них учениц класса «б», поскольку все классы под этой маркировкой проходили, в отличие от прочих, не язык будущего потенциального противника, а язык бывшего, уже однажды побежденного…
– Переведи, – потребовали девятиклассницы.
– Не надо, Вов, все и так понятно: ча-ра-ра, – чуть не подавился сосиской Чудик от поэтических перспектив.
– Пожалуйста! – присоединились к девятиклассницам девушки из выпускного класса.
– Bitte, meine Freundine[49 - Пожалуйста, подруги (нем.).]:
La race en amours ne sert rien,
Ne beautе, grace, ne maintien;
Sans honneur la Muse gist morte;
Les amoureuses du jourd’huy
En se vendant aiment celuy
Qui le plus d’argent leur apporte.[50 - Ни ум, ни сердце, ни душаВ любви не стоят ни гроша.Как сохнет без похвал Камена,Так все красотки наших дней:Люби, страдай, как хочешь млей,Но денег дай ей непременно.(Пьер де Ронсар в переводе В. Левика.).]
– Вова, ты несносен! Мы на русский просили, а не на французский!
– Да? – удивился несносный. – Что ж вы сразу не сказали. S’il vous pla?t, mademoiselles, s’il vous pla?t[51 - Пожалуйста, барышни, пожалуйста (фр.).]. Вот вам точный перевод:
Словно солнце, горит, не сгорая, любовь,
Словно птица небесного рая – любовь.
Но еще не любовь – соловьиные стоны,
Не стонать, от любви умирая, – любовь![52 - Омар Хайям в переводе Г. Плисецкого.]
– Это с французского или с немецкого? – уставились в недоумении на чтеца десятиклассницы.
– С фарси, – сказал чтец.
– Опять ты со своими стихами, Брамфатуров! – возроптал Ерем.
– К сожалению, Ерем, это не мои стихи, как впрочем, и вот эти, словно с тебя, Никополян, списанные, о тебе, Хореныч, сказанные:
Дитя печали, гнева и гордыни,
С тысячелетней тяжестью в очах…
Реакция Ерема если и была предсказуема, то только лишь поначалу. Да, он вскочил, готовый физическим воздействием оградить свою личность от интеллектуальных посягательств третьих лиц, но вдруг задумался, сел, хлебнул из стакана теплого какао и попросил повторить. Брамфатуров повторил. Никополян кивнул, соглашаясь. Его только сроки не устроили: ему хотелось, чтобы тяжесть в его очах насчитывала, как минимум, три тысячи лет, то есть, ровно столько, сколько патриотическая традиция насчитывает за плечами многострадального армянского народа.
– Блажен народ, чье имя отсутствует в анналах истории, – вздохнул Брамфатуров после нескольких безуспешных попыток совместить размер стиха с требуемым числительным. Но тут девочки, потеряв терпение, потребовали еще стихов: не о Ереме, само собой, а о любви, разумеется. Брамфатуров вопросительно взглянул на сотрапезников. Десятиклассницы, уговорив какую-то мелкоту из младших классов поменяться с ними местами, пересели поближе. Чудик хихикнул, Витя усмехнулся, Грант занялся последней сосиской, Рачик-Купец выдвинул условие:
– Только, чур, не спрашивать у Вовы, чьи это стихи. У нас не урок, у нас перемена…
– Причем большая, – тоскливо заметил Бойлух.
