Книга Авроры

Жила-была девочка, что сказки любила

Дарила им ночи, и дни им дарила..

Когда бабушка умерла, всем стало легче.

Она вела отшельнический образ жизни, если так можно сказать. Жила в своем доме в пригороде Портленда, редко принимала гостей и еще реже сама куда-то выбиралась. Когда я была маленькой, мы здорово ладили, но как известно, старость на всех накладывает свой отпечаток. Она как бы помечает человека, подобно черной метке, тем самым давая остальным увидеть, кто в скором времени примет объятия смерти.

Если это так, то бабушку она явно пометила лучше остальных.

Моя бабушка – Аврора Роуз Онрат – была знаменитой писательницей. Она была фантастом и придумала восхитительные истории. Как сейчас помню – каждый раз, как меня оставляли родители у нее в гостях, она рассказывала такую сказку, которой я ни разу еще не слышала. А почему? Потому что придумывала ее в сам момент рассказа. И каждая ее сказка или история была удивительнее предыдущей. Я могла слушать их часами напролет. Бабушка никогда не повторялась, никогда не рассказывала скучных сюжетов. Она умела заинтересоваться меня – и судя по ее успеху, не только меня, но и многих своих читателей.

Я слышала и о гоблинах, которые в бабушкиных историях представлялись не злыми троллями, а прекрасными существами с розовой кожей и ранимыми чувствами. Я слушала и про фей, которые в отличии от обычного фольклора, у бабушки были с зубками и зачастую выступали не на стороне добра. Ее истории многим отличались по своей составляющей от тех, какие я обычно могла найти в детских книжках. Она переиначивала их на свой лад, представляла по-своему, и этим заинтересовывала.

На момент ее смерти у бабушки было 120 опубликованных книг, а какой у каждой был тираж – и не сосчитать. Однако, по одной из каждого тиража бабушка покупала и хранила у себя в шкафу. Ровно 120 книг.

Могло быть больше, но бабушка перестала писать задолго до своей смерти.

В 56 лет (четырнадцать лет назад) бабушка навернулась с лестницы на своей же веранде и многочисленные осложнения, а так же сотрясение, повлекли в конечном итоге за собой впадение в летаргический сон. Она пробыла там чуть больше недели, но вскоре стало понятно, что наша бабушка осталась там навсегда.

Та, кто вернулась – была уже совершенно другая женщина. И нет, речь не идет о чем-то сверхъестественном. По факту, конечно же, это был тот же самый человек – если оперировать сухими фактами. После того, как бабушка оклемалась (если это так можно назвать), всем стало уже совершенно очевидно, что она стала другой. Она перестала смеяться, постоянно ходила задумчивая. Она совершенно перестала писать книги, и зачастую несла какую-то околесицу. Мама предполагала, что в таком возрасте подобная травма сказалась на ней не лучшим образом.

В общем, бабушка заметно сдала. Перестала быть общительной, постоянно была в себе, перестала зазывать в гости. А даже если я порой заглядывала к ней без приглашения – уже не стремилась рассказать мне новые истории, которые я была готова слушать в любом возрасте. Она больше не готовила. Не смеялась.

И со временем становилось только хуже.

Мама пару раз порывалась сдать ее в дом престарелых (где за ней будет тот уход, который не можем оказать мы, как она говорила) – но отец (который и был сыном бабушки) категорически отказывался. Потому она продолжала жить в своем домике у озера, и лучше ей не становилось.

В последние три года до своей смерти она совершенно тронулась рассудком, маме с отцом приходилось постоянно за ней ухаживать, кому-то быть подле нее, и при этом бабушка принимала заботу далеко не с благодарностью. Она была странной.

Странной она и умерла. Так, кстати, толком и не понятно отчего. Просто ночью перестала дышать, хотя днем еще была совершенно в порядке. Сердце, как сказали медики. Легкая быстрая смерть – по крайней мере они заверили, что она умерла, так и не проснувшись.

Похороны, панихида, все дела.

Все мы искренне старались выдавить из себя слезы, но не выходило. Даже у отца. Бабушка правда была отличной до того случая, но с тех пор прошло целых четырнадцать лет, когда она вела себя совсем не вразумительно, и за это время может устать любой, даже самый идеальный человек. Нам было жаль, но мы, наконец, могли спокойно вздохнуть.

По крайней мере, мы достойно позволили ей завершить свой путь. Я тоже была против дома престарелых и свои дни и годы бабушка провела в том доме, который еще в 30 они вместе с дедушкой купили на ее первые гонорары. Если верить папе, тогда она только взошла звездой на небе книжного ремесла.

Дом отличный, ничего не сказать. Два этажа, веранда, лоджия с видом на маленькое озеро, уютный. Бабушкин кабинет, две спальни, гостиная. Бабушка искренне верила, что однажды мы переберемся сюда, но после ее смерти родители единогласно решили его продать.

Слишком много тяжелых воспоминаний было с ним связано, да и мама была городская. Она не хотела переезжать в пригород. А на вырученные деньги они с отцом собирались сделать ремонт в нашем домике.

Я была против, но кто стал бы меня слушать?

– Ты уже не маленькая девочка, Атиль – заявила мне на это мама – в 20 лет уже отдельно от родителей живут, а не пытаются руководить их делами.

– Я в этом доме провела все свое детство – выпятила я губу и скрестила руки на груди – а теперь просто продать?

– Да – кивнула она – а теперь просто продать.

Маме не приходилось принимать внушительную позу, чтобы выглядеть грознее меня. Они с папой были высокие, но мой рост еле дотягивал до 170 см. Как бы я не пыжилась – но в любых спорах выглядела от силы злобной грозной чихуахуа, на которую они смотрели сверху вниз по одной лишь физиологии.

Из тех, что тявкает, но никогда не укусит, так как зубы дороги.

Кстати, эта особенность – роста – у меня, наверное, в бабушку. Она была еще ниже, но совокупность рослости моих родителей дала мне хоть какую-то фору. Думаю, второй бы ребенок их наоборот был ростом до Олимпа, но узнать не пришлось. В семье я одна.

Красоткой меня тоже нельзя было назвать – даже если под определением «особенная красота». Пожалуй, я была неординарной внешности, но к красоте это и за уши нельзя было притянуть. Русые волосы чуть ниже плеч, глубоко посаженные большие карие глаза, угнетенные внушительными бровями. Нос хоть и аккуратный, но лоб большой – из-за чего в общем лицо словно выглядит сплющенным. Будто кто-то нажал на него сверху, и все черты в раскоряку сместились вниз, совершенно не соблюдая верные пропорции.

Оттого даже изящные черты, как пухлые губы, смотрелись на нем совершенно несузарно и даже комично. Ну, хотя бы стройная была, поедая слайсы вместо булочек.

И вот не прошло и сорока дней, как родители озаботились уже тем, чтобы выставить дом на продажу. Они решили оставить там всю мебель, вывезли лишь какие-то фамильные драгоценности и телевизор. Перед продажей (они быстро нашли покупателя) я смогла выклянчить у них право забрать из оставшегося там то, что нужно мне.

А именно книги. Я собиралась забрать оттуда все бабушкины книги, которые мне больше всего нравились.

– Если тебе так хочется – непонимающе отмахнулась мама – их без проблем можно купить в любом магазине.

– Я хочу именно те, которые были у нее, а не в магазине.

– Причуды, как у ребенка – хмыкнула она, но отец дал добро.

Мама с папой были настолько разные, что порой я задавалась вопросом, на какой же почве они сошлись. Отец был больше похож на бабушку (когда она была нормальной) – добрый, позитивный, открытый ко всему новому и сумасшедшему. Он любил эту жизнь и каждое ее проявление, словно впервые здесь оказался. И так он проживал каждый день.

Мама же была более высокомерной, или даже я не знаю, как это назвать. Она постоянно держалась так, словно она первая Леди Америки, а если и награждала взглядом, то крайне презрительным. Она родом из ЛА, и папа говорит, они долго скандалили, прежде, чем она согласилась переехать в Портленд поближе к родителям отца. Даже после смерти своих она долгое время не желала покидать город-миллионник. Она не понимала сентиментальностей, бабушкиного ремесла (придумывать сказки каждый горазд – скептично замечала она), и была более деловой закалки.

Сложно сказать, кто из них по духу мне был ближе. Во мне совместилось что-то от них всех. Часть свободных нравов от папы, и часть спесивой рассудительности от матери. Инь и Янь от этих двоих, ужившееся в одном человеке.

Быть может, это и создало мой непростой характер, из-за которого мне так сложно оказалось обзавестись друзьями. Точнее, совсем невозможно. Друзья у меня были только в соц сетях, а вот в кафе я ела всегда в одиночестве.

И в таком же одиночестве подъезжала сейчас на ниссане отца к дому бабушки, дабы забрать последние необходимые вещи перед окончательным отходом этого прекрасного места в чужие руки.

-2-

Озеро покрылось небольшой рябью из-за ветерка, окна в сравнении с солнечным светом казались темными. Я вышла из машины и поежилась, когда подул небольшой ветерок. Рядом с водой (а именно озерцом) ветер почему-то всегда оказывался более холодным. Я это заметила еще в детстве, когда меня часто оставляли у бабушки.

Я любила этот дом тогда еще и за то, что это было отличное место для пряток. Большой, просторный, с кучей различной мебели. Наш дом в Портленде был значительно меньше – и по мне, если бы не родительское упрямство, гораздо логичнее было бы продать его и переехать сюда. Или же продать оба, и купить такой же большой дом. Смысл вкладывать деньги в ремонт той небольшой постройки в городе я не видела.

Даже в детстве он мне казался слишком маленьким.

Я потерла в руках небольшую связку ключей и поднялась на крыльцо. На связки были ключи от главного входа, от черного, от подвала, от чердака и еще черт знает от чего. Эта связка всегда была у бабушки, но после ее смерти, как и все остальное, перешла к нам. Дверь неохотно со скрипом открылась. Она была массивная и тяжелая, потому никогда не болталась из-за порывов ветра и открывалась ровно настолько, насколько ты сам ее распахивал.

Внутри дом был еще темнее. Мама с отцом задернули все шторы, потому даже в ясную погоду помещения не озарялись светом. Однако, зеркала остались открытыми – мать не верила в суеверия, связанные с ними. Я вроде знала, что по байкам через зеркала душа покойника может вернутся в мир живых в течении сорока дней, потому их завешивают тканью.

– Никто никуда не может вернуться – заявила мне мама – потому что возвращаться неоткуда, Ати. Это биологический процесс и после смерти человек просто заканчивает свое существование. Никуда он не отходит, никакое путешествие не продолжает. Просто сгнивает и все тут. Потому вернутся некому и неоткуда, а завешивать зеркала это совсем средневековье. Мы же не неандертальцы?

Если папа и придерживался другого мнения – то он этого не афишировал. Не мешал маме оставлять открытыми зеркала и все в этом роде. Мне кажется, таких как папа, куда проще подмять под себя и свое мнение, чем таких, как моя мать.

Я закрыла дверь и распахнула шторы в первой гостиной. Мебель убрана в чехлы, дабы не пылилась, пока в права владения не вступит новый собственник (что должно было быть уже очень скоро, этот дом купила какая-та семья и предки заключили с ними уже предварительный договор). Возле большой плазмы стояли два массивный кресла. То, что с более узкой, но высокой спинкой – бабушкино. Она часто в нем сидела, записывала что-то, или рассказывала. Или думала – блокнот всегда был по правый подлокотник от нее. Она говорила, что на этом кресле различные идеи и сюжеты посещают ее куда чаще.

Второе – с гораздо более широкой, но низкой спинкой – было дедушкино. Я никогда не видела дедушку, он умер довольно рано, но кресло его даже сейчас было здесь. Бабушка ни то, что не выкинула его, она не позволяла даже на дюйм его сдвигать, словно деда мог вернуться в любой момент и сильно расстроится, что его кресло куда-то убрали.

Папа говорил, что бабушка всегда любила рассказывать одну и ту же историю – что на писательский путь ее толкнул именно дедушка в молодости. Он так любил проказничать, попивать втихаря и не выполнять дела – что постоянно сыпал различными оправданиями и оговорками. И каждое выдумывал изощреннее предыдущего. И как-то бабушке стало интересно – насколько же далеко может зайти человеческое воображение в своих россказнях, и так она сочинила свою первую историю. А потом ее так затянуло, и у нее это в самом деле получалось, что по результату она обогнала дедушку в его выдумках, да еще и стала на них неплохо зарабатывать. Деду пришлось капитулировать и он перестал брехать. Как говорил папа.

Я потрогала спинку высокого кресла, но пальцами ощутила лишь ткань чехла, которым оно было накрыто.

В свои последние годы бабушка выдумала здесь лишь одну историю, если это так можно назвать. Она постоянно сидела в этом кресле, пока мама или отец терпеливо наводили в доме порядок и спрашивали о ее потребностях. Сидела и молчала. А если я подходила к ней, осторожно трогала за руку и спрашивала, все ли в порядке, она просила меня наклониться и шепотом сообщала:

– Они уже заждались меня там, Ати. У них время идет совсем иначе. Я слишком засиделась здесь.

В первый раз меня этот выпад напугал и я все рассказала предкам. Но мама лишь отмахнулась и сказала, что старикам свойственно часто думать о смерти, и то, что бабушка считает, будто кто-то ее там заждался – совершенно ничего плохого и опасного. Пусть, мол, что хочет то и говорит.

Пройдя бегло весь первый этаж, я забралась на второй. Туда вела лишь одна лестница, потому что в те времена, когда строился этот дом, еще не было в обиходе два различных выхода со второго этажа на случай «если что». Только одна лестница – но она даже не скрипела.

Все бабушкины книги и заметки были в ее кабинете. Там она работала, там хранился и тот самый шкаф, где было по одному экземпляру от каждой из ее 120 книг. Тот шкаф, который мне и нужен был.

Конечно, человек пишущий книги, не может не любить читать и чужую прозу – но внушительное количество книг других авторов она хранила отдельно. Во второй гостиной у нее была большая стенка с кучей полок, и там-то и была ее основная библиотека, включая даже парочку книг русской классики. А свои книги она всегда хранила отдельно, в своем кабинете, в шкафу, который приобрела специально для них.

В этом шкафу было ровно четыре полке, по тридцать книг на каждой. В шкафу были дверки, чтобы книги не пылились, но они были стеклянные, чтобы их можно было видеть.

Я осторожно толкнула дверь бабушкиного кабинета. Это была единственная комната, в которой шторы были не задернуты, а мебель не накрыта чехлами. Наверное, потому что и не было здесь той мебели, что стоило накрывать. Только рабочий стол, кресло на колесиках, шкаф для книг и тумбочка для набросков. Вот и все.

Я пооткрывала шкафчики, надеясь найти там какую-нибудь историю, которую бабушка все-таки писала все это время, но таила от нас. Может, какая-нибудь последняя сказка, предназначенная для меня, ее единственной любимой внучки, в качестве памяти..

Но нет. Ничего. Все листки были старыми, с давно известными мне сюжетами, которые уже многие десятилетия назад перестали быть набросками и оформились в опубликованные книги. Здесь же я нашла листы по ее нашумевшей книге «Вурдалаки». Естественно, речь там шла не о тех Вурдалаках, которых представляли все. В бабушкиной истории, подарившей ей популярность, Вурдалаки оказались справедливыми ночными стражами, которые в финале еще и помогали людям спасти их планету от действительно опасных тварей ночи. Что-то типо охранников, которые защищали людей от своих же сбежавших заключенных или типо того. Я ни разу не читала эту книгу – но была первой, кто услышал эту историю. Бабушка ее сочинила для меня на ночь, лишь потом внесла больше сюжетных ответвлений, каких-то персонажей и окончательной версией запечатлела на листах.

Но я была первой. Я узнала эту историю еще тогда, когда бабушка ее даже не до конца знала. Она как бы родилась на наших глазах, став открытием для нас обоих. В моей версии главного Вурдалака звали Митан, но в своей окончательной книге бабушка переименовала его на Биргера. Не знаю почему.

Я пошерстила еще листы, но не нашла ничего нового. Все уже давно известное. Ладно, этого следовало ожидать. Закрыв шкафчик, я подошла к моих любимым четырем полкам со 120-ью прекрасными историями. Я не собиралась забирать все эти книги – да и при желании не смогла бы. Я хотела взять лишь парочку моих самых любимых. Одной из них конечно должны были стать Вурдалаки.

Я открыла стеклянные створки.

Одна книга на самой верхней полке лежала сверху на других. Я нахмурилась – очевидно, бабушка взяла ее уже в своем не лучшем состоянии и забыла поставить на нужное место. У каждой книги здесь было свое место – и вычислить место этой бедняжки очень просто. На одной полке всего лишь должно быть 29 книг вместо тридцати – значит, ее взяли оттуда.

Я посчитала книги на первой полке – тридцать. На второй столько же, когда и на третьей полке оказалось такое же количество книг, во мне уже начало бурлить возбуждение. И оно лишь укрепилось, когда последняя полка тоже оказалась в полном комплекте. Все книги были на своих местах.

Но откуда тогда была эта?

Бабушка никогда не пихала сюда книги других писателей, это был шкафчик исключительно ее творчества. Только сейчас я заметила, что на книге нет обложки. Нет подписи автора, нет даже названия. Просто переплет, больше похожий на какой-то массивный блокнот. Я с замиранием сердца открыла его.

Текст начинался лишь с третьей страницы, но был очень странным. Во-первых, он был написан от руки – и я без проблем могла узнать в этих каракулях почерк бабушки. Но вот в чем был прикол – начиная с сорока лет, бабушка всегда пользовалась ноутбуком для своих историй, так как там проще работать. Значит, это она уже писала, скорее всего, после того случая.

Тогда, когда мы думали, что она уже ничего не пишет.

Буквы скакали, а строчки не соблюдали совершенно никакой параллельности, хотя в этом блокноте они были явно отмечены, но бабушка просто плевала на них. А может, ей было непосильно держаться относительно их.

В книге были какие-то странные карикатуры, а когда я начала читать с первой страницы – с изумлением обнаружила, что текст совершенно лишен какой-либо последовательности, необходимой для истории. Последовательности, которая всегда была в бабушкиных книгах.

Может текст в этом блокноте наглядно показывает, какой беспорядок творился в бабушкиной голове в ее последние годы?

Я вновь попыталась вчитаться в текст, который больше напоминал кладезь сухих фактов, даже не пытающихся как-то обыграть сюжетом. Будто самые первые и несуразные наброски ее новой книги.

Калиго – врх, тщ

Ад – демоны

Рай – ангелы

Капитолий – верхушка, выше только Финубус

Совет серафимов

Обучение, равновесие, чт законы

Запрет, тк равновесие

Дарнордс – ?? молчат, ангел-демон

Дарнордс был подчеркнут, в отличии от остальных, но это все равно ни о чем не говорило мне. Я перелистнула на следующую страницу. Здесь была уже некоторая связность, но она меня совершенно не обрадовала. Описание истории впервые шло от имени бабушки. То есть раньше она могла писать свои книги от первого лица – лица главного героя, но этот герой было либо маленький мальчик, встрявший туда, куда не надо. Либо какой герой, спасающий мир, либо сам Вурдалак. А здесь она вела рассказ от своего имени – от имени Авроры Онрат собственной персоной. И все бы ничего, но сама история явно была фантасткой, а она ее преподносила, будто бы реальную.

«..когда я очнулась, то не сразу поняла где я, а крылья за спиной вызывали больше зуд, чем удивление..»

«..Калиго был первым, кто протянул мне руку помощи..»

«..демоны относились ко мне с явным пренебрежением, они держутся гораздо высокомернее ангелов, хотя по существу являются более слабыми..»

Калиго. Я вернулась на первую страницу – она уже упоминала это имя.

Но больше пугало то, что в результате история представала чем-то, вроде мемуаров. Потому что закончилась она тем, что бабушке пришлось покинуть этот «дивный мир после жизни», так как она очнулась от летаргического сна.

Я захлопнула блокнот.

-3-

– Ясно.. – папа, нахмурившись, листал страницы блокнота, а я наблюдала за его реакцией.

Я так разнервничалась, что кинула в портфель лишь пару других книг, главным образом зацепившись за этот блокнот. Я решила вначале показать его отцу – так как реакция мамы была слишком предсказуема.

В середине блокнота он так же задержал внимание на тех карикатурах, что были нарисованы от руки. По большей части это была одна и та же фигура. Нечто, похожее телом на человека, однако голова делилась на две части. Над одной была половина нимба, из другой торчал огромный рог, а лицо было искажено отвратительной гримасой. Один глаз она усиленно закрасила синим (где нимб), а другой красным. Одна рука была протянута в сторону с раскрытой ладонью, а вторая сжата в кулак. Нога той половины, где был рог, оказалась копытом, а конечность существа с нимбом была представлена человеческой.

Все карикатуры были подписаны одинаково – Дарнордс.

Я помню, о нем на первой странице тоже была заметка. Ангел-демон. Судя по карикатурам, он был чем-то определенно нехорошим, хотя по ходу истории в блокноте о нем ничего не сказано.

Отец нахмурился еще сильнее, разглядывая эти рисунки, после чего захлопнул блокнот и глубоко вздохнул.

–Это вроде как одна из бабушкиных историй – начала я возбужденно – она ее, очевидно, написала после.. всего. Но она не похожа на предыдущие. Она говорит об этом, словно в реальности, и..

– Ати – отец печально качнул головой, отложив блокнот на столик и положил руку мне на плечо – детка, я понимаю, это не то, что ты хочешь услышать о своей бабушке, но сдается мне, мы все это давно поняли. Твоя бабушка была писательницей и очень хорошей, но к старости перестала отличать реальность от своих историй. Такое случается с теми, кому уготована не слишком благородная старость и у кого вдобавок слишком живо работает воображение, понимаешь?

– Да – кивнула я. Множество таких историй знала, старческое слабоумие, деменция, вечерняя спутанность, как это только не называют.

– Это прекрасные истории – продолжил он – но существуют они лишь в ее воображении, и пока твоя бабушка была в своем рассудке, они не покидали его стен, но когда ей стало.. немного хуже, они выбрались наружу и запутали ее. Вскоре она и сама не помнила, где правда, а где вымысел. Увязла в своих сказках. Стенка, отделяющая ее истории от реальной жизни упала, но сдается мне, это не самый плохой конец для нее.

Он снисходительно улыбнулся.

– Она искренне любила свои истории и если под конец жизни и правда стала считать, что была участницей и свидетельницей одной из них – значит, была счастлива. А на остальное.. – он кивнул на блокнот – не обращай внимание.

Я знала, что бабушка была не в себе, но не проводила с ней столь много времени, чтобы понять насколько.

– Она что.. – нахмурилась я – сошла с ума?

– Я бы так не сказал, милая – уклончиво протянул отец, говоря о своей матери – думаю, это профессиональный недуг. Да и какая теперь разница, правда?

Я кивнула.

– Я возьму? – я потянулась к блокноту.

– Конечно, милая.

Я уже собиралась выйти из комнаты, но в последней момент неуверенно повернулась обратно к отцу.

– Она говорила тебе что-нибудь об этом? – спросила я.

– О чем?

– О чем-то таком.. – неоднозначно пожала я, припоминая, как она просила меня наклониться и сообщала, что там ее уже заждались – что говорило бы о том, насколько она не в себе.

– Под конец она много чего говорила – вздохнул отец – и не только мне. Но не она первая и не она последняя. Старость скашивает любого, Атиль, не следует так эмоционально к этому относиться. Считай, что ты просто получила новую сказку.

– Мне не нравится эта сказка – честно призналась я – эта история.

– Тогда просто забудь о ней – посоветовал он.

Я ушла в свою комнату и положила блокнот в шкафчик. Конечно, можно было изменить бабушкино имя на какое-то другое, и посмертно выпустить ее последнюю историю в знак памяти о ней, но мне правда она не нравилась. Она показывала – лично мне – насколько бабушка была не в себе. Здесь уже работало не ее воображение, а ее болезнь. И поэтому вряд ли это можно было назвать ее творчеством.

К тому же, многое для публикации в этой истории оставалось непонятным и незаконченным, хотя бабушка всегда считала – что самое главное, это свести все ниточки в финале. Здесь же не сводилось большинство ниток, отсутствовал сюжет, как таковой, и многое было непонятным. Именно что записки сумасшедшего, но никак не цельное произведение.