Мы вышли из сада, двинулись к пруду. Идти было полкилометра мимо поля – оно лежало по правую сторону дорожки, задумчиво шевелило травяной шерсткой, мохнатое, как я. В нем кто-то стрекотал: то ли кузнечики, то ли полевики.
Точно, они. Бежали параллельно дорожке, красноглазые тени, сотканные из стеблей. Когда-то и я был таким, до того как стал домовым. Тогда эти поля не были такими уютными, и я не прижился. Но какая-то добрая ведьма двадцать лет назад прочитала заклинание для хорошего урожая, и это место стало домом для полевиков. Ведь именно они дают силу полям.
Увидели меня, остановились и подняли торчком длинные уши, поросшие зеленым мхом. Вопросительно потерли мордочки руками и дружелюбно запрыгали вокруг меня. Приглашали бывшего собрата поиграть.
Я обернулся на Аню. Она не торопилась, можно было и побегать немного!
Набрал полные легкие влажного, сладкого воздуха. Издал радостное, ликующее улюлюканье, и полевики подхватили переливчатым стрекотанием.
Мы подорвались с места, побежали сквозь мокрые стебли, кружась и напрыгивая друг на друга. Вокруг раздавались топот и шуршание: остальные полевики присоединялись к пляске. Один за другим они начинали петь – по утрам люди слышат эти песни от жаворонков. Но никто не задумывается, кто их учит…
Я тоже пел – человеческие песни, которые Аня слушала, когда думала, что никого нет дома. Но был я! Я всегда рядом, и песни о любви – все про меня! Я здесь!
Полевики смеялись. Их смех как треск тонких веточек. Они были мне рады. Они хотели, чтобы я остался с ними, научил их новым песням. Чтобы я стал тем, кем был всегда, – полевиком, одним из них.
Но мои песни – о любви, а не о свободе.
Улыбнулся, махнул на прощание лапкой. Помчался прочь, больше не петляя. Я бежал к озеру, Аня уже подошла туда. За моей спиной над травой поднимались длинные уши, покрытые зеленым мхом, – это полевики следили, куда я бегу.
Мне было немного грустно, но и легко в то же время. Конечно, поле – мой дом. Но очаг всегда будет принадлежать только Ане.
А что за дом – без очага?
Аня босиком стояла на песчаном берегу. Туман путался в ее волосах, а озеро робко плескалось в полуметре от ее ног. Я затаился в камышах, любуясь и вдыхая запах кувшинок. Так пахла она, так пахнет это озеро…
Может, зря я так его не любил?
Аня вздохнула, сбрасывая с плеч халатик. Он упал легко и беззвучно, я не успел закрыть глаза. Боже… неужели так бывает? Отвернулся быстро, закрыл лицо ладошками, зажмурился. Кажется, я покраснел, впервые за всю жизнь домового.
Но как же она была красива! И в этих слабых лучах рассвета так похожа на сон! Сон одинокого домового, закончившего человеческую жизнь слишком рано, чтобы не влюбиться в прекрасную хозяйку.
Хотел ущипнуть себя, но не мог отнять руки от лица. Укусил за мизинец, но ничего не изменилось. Одуряющий запах кувшинок, тихий плеск, с которым Аня плыла по озеру. Уже можно было открыть глаза, но я боялся снова увидеть что-то не то. Боялся сделать себе еще больнее. Ведь я – домовой, я – давно мертвый пятнадцатилетний мальчик. Куда мне до нее!
Снова плеск. Шуршит ткань, падают капли. Аня… все?
Осторожно открыл глаза. Оделась! Мокрые волосы, халат, прилипший к телу. Но – я уже не чувствовал себя подростком, который столкнулся с неведомым и желанным. Передо мной была моя хозяйка. Пусть и пламенно любимая.
Обулась, пошла по тропинке. Я плелся следом, ощущая, как подгибаются колени. Полевики смотрели на меня из стеблей на той стороне дорожки, но чувствовали, что со мной что-то не так, не подходили.
И правильно, мне надо было разобраться с собой…
Дошли до сада, и тут Аня остановилась и обернулась. Она смотрела в мою сторону. Нет, на меня! Как?.. Неужели?
– Эй, пушистик! – Она окликнула, а я прирос к земле. В моем животе что-то щекотное несколько раз провернулось и потянулось вниз. Она меня заметила!
В голове забились две мысли. Одна, совсем детская, – что я подглядывал, а она об этом знает. Вторая – что девушка меня заметила. Это плохой признак! Она больна? Это серьезно?
Это очень плохо!
– Не бойся, давай познакомимся, – сказала мягко, улыбаясь так, что у меня защемило сердце. Комок в животе крутился непрерывно, наматывая на себя какие-то струнки. Отчего-то хотелось плакать.
– Пушистик!
Нет! Не надо! Нырнул в стебли, ринулся прочь, чуть ли не сталкиваясь с полевиками, которые уже укладывались спать в норы. Они обеспокоенно стрекотали мне вслед, но я ничего не отвечал.
По щекам текли слезы, застывая на меху солеными росинками.
Мне было так страшно!
* * *
Весь день я прятался в полях, пережидая в норах полевиков внутреннюю бурю. Пообедал горькими стеблями, что собрал один из них. Горечь во рту и на душе – хоть здесь гармония!
Но все же я вернулся. Без меня в доме был холодный пол, подгорала еда, заклинивались окна и двери. Нельзя вот так все бросать. И нельзя хоронить любимую заранее – надо что-то делать!
– Аню надо сводить к врачу, – твердил я, повиснув на спинке дивана у самого уха хозяина и упрямо глядя в одну точку. – Надо Аню сводить к врачу. К врачу. Аню.
Хозяин меня не слышал, но, может, информация отложится в подсознании?
Раздались шаги.
– Сводить Аню… – Я замолчал, посмотрел на нее напряженным взглядом. Пожалуйста, не заметь меня, не заметь! Пусть это будет просто шуткой, пусть все, что было той ночью, окажется сном.
Но нет. Она села на диван рядом с мужем, а рукой незаметно потянулась ко мне, улыбаясь.
