Курс на Юг

I

Май, 1879 г. Англия, Лондон.

За три месяца до описываемых событий.

Улицы Пэлл-Мэлл и Сент-Джеймс стрит, расходящиеся от Сент-Джеймского дворца, разительно отличаются от неухоженных улочек, тянущихся всего в нескольких кварталах оттуда. Здесь настоящий имперский Лондон – выскобленные до блеска мостовые, строгие, как премьер-министры, констебли, великолепные лошади в дорогих экипажах. Район слывёт джентльменским оазисом, оплотом холостяцкой жизни лондонского общества. Его так и называют: «Клабленд». Тринадцать джентльменских клубов, оплот традиций, оплот политической и общественной жизни лондонской элиты. Вернее сказать, мужской её части – женщины в заведения Клабленда не допускаются ни при каких обстоятельствах.

Клабленд начинается от площади Ватерлоо, у самого подножия мемориала гвардейцам в шинелях и лохматых медвежьих шапках, погибшим на Крымской войне. Фигуры эти, как и фигура Флоренс Найтингейл, первой, если верить британским историкам, сестры милосердия, отлиты из бронзы русских пушек, взятых в захваченном Севастополе – весьма, весьма актуальное напоминание в свете текущей политики Британской империи. Увы, сравнение это отнюдь не в пользу дня сегодняшнего…

Итак, Клабленд. Средоточие лондонской политики, «Реформ-клуб» лейбористов и оплот их политических недругов, консервативный «Карлтон-клуб». А неподалёку – «Клуб Путешественников», членам которых вменялось в обязанность хотя бы раз в год удаляться от Лондона не менее, чем на пятьсот миль. Другая достопримечательность этого клуба – комната, под названием «Кофейная», единственное место в клубе, где нельзя пить кофе.

«Если вы уже стали членом клуба – примите наши поздравления, однако не стоит привлекать излишнее внимание к этому. Даже если клуб входит в число знаменитых – сообщить о своем новом статусе полагается как бы, между прочим, спокойно, слегка небрежно.

Если вы пригласили в клуб гостя, имейте в виду, что он может быть не знаком с его правилами, и лучше рассказать о них заранее. Встречайте гостей у входа, а еще лучше – приходите вместе с ними. Если же пригласили Вас – имеет смысл заранее уточнить у приглашающего нюансы.

Недопустимо обсуждать в публичных беседах доходы, семью, детей; о политике тоже лучше не говорить, для этого есть специально отведенное время и место. Не стоит так же блистать неумеренным остроумием. О чем же говорить, о погоде? Как ни удивительно, но именно о ней. Погода – очень важная тема, ее можно обсуждать с различными нюансами и примерами, не боясь никого задеть…»

Нет, не о погоде беседовали двое, с комфортом устроившиеся в креслах у большого мраморного камина, главного украшения «Кофейной». Если состояние атмосферы и занимало этих достойных, джентльменов – то лишь в краях, весьма и весьма отдалённых не только от Пэлл-Мэлл и Сень-Джеймс Сквера, но и от меловых утёсов Дувра, окаймляющих юг Англии.

– Вам следует поторопиться, друг мой. Эскадра выходит из Портленда через неделю, чтобы оказаться в Южной Атлантике до начала сезона весенних штормов. А вам, прежде, чем подняться на борт посудины Её Величества предстоит ещё визит в Париж – по тому же делу.

Говорил невысокий джентльмен с круглым, украшенным пышными усами лицом, что делало его до некоторой степени похожим на сэра Рэндольфа Черчилля, известного возмутителя спокойствия в Палате Общин. Часовая цепочка, свитая из золотых нитей в виде якорного каната, неприметная орденская розетка в петлице фрака, и полустёртая татуировка в виде якоря у основания большого пальца, выдавали в нём моряка.

– Для вас приготовлена каюта на корвете «Боадицея». Капитан предупреждён, никто не будет докучать вам вопросами. Для команды вы – учёный-лингвист, отправляющийся изучать языки племён южных Анд.

– Слабовато верится, милорд. – отозвался второй джентльмен. – Чёртовы репортёры растиражировали мою физиономию по всем лондонским печатным листкам – теперь меня каждая собака узнает, если обнюхает…

И верно, внешностью он обладал весьма примечательной: лет пятидесяти или немного больше, очень смуглое, костлявое лицо с широким лбом и раздвоенной бородой. Левую щёку украшал глубокий уродливый шрам. Бросалась в глаза трость с массивным набалдашником из слоновой кости и инкрустацией в виде арабской вязи, украшающую тёмный, почти чёрный дуб. Вопреки принятым в клубе порядкам, смуглолицый не отдал трость при входе лакею, а взял с собой и вертел в пальцах, даже сидя в кресле.

– Ну, так вы сами и виноваты, дорогой Ричард! После ваших скандальных публикаций о любовных обычаях обитателей Востока, газеты в вас души не чают… на свой манер, разумеется. Вы для них – постоянный источник скабрёзностей, скандалов и увлекательных историй.

– Не стоит преувеличивать, милорд. – смуглолицый скривился в усмешке, которую впечатлительный человек мог бы назвать оскалом. – Когда это было! С некоторых пор я торчу безвылазно на консульской должности в Триесте и веду жизнь до отвращения благочестивую и размеренную.

– Как, например, во время недавнего визита на Ближний Восток? – моряк тонко усмехнулся в усы. – Кстати, русские до сих пор считают вас погибшим. Не стоит разочаровывать их, дорогой Ричард, тем более, что дела вам предстоят весьма серьёзные. На вашем месте я бы сбрил бороду – всё же, так вас будет труднее узнать.

Кому надо, узнают. – буркнул смуглолицый, машинально потерев шрам. – Я прибуду на борт «Боадицеи» перед самым выходом в море, а уж там пусть узнают, сколько угодно. Надеюсь, на военных кораблях Её Величества нет русских шпионов?

– Я бы тоже хотел на это надеяться. – вздохнул моряк. – хотя, теперь ни в чём нельзя быть уверенным. Наши агенты в Петербурге докладывают, что при русском Адмиралтействе создан особый департамент, занимающийся исключительно разведкой. Кстати, возглавляет его ваш старый знакомец, граф Юлдашев. Не забыли, надеюсь?

– Такое, пожалуй, забудешь… – сухие, похожие на узловатые корни, пальцы стиснули шафт трости. – Ведь это его я должен благодарить за срыв операции в Порт-Саиде.

– Ничего, друг мой, срывы случаются у кого угодно. – примирительно отозвался собеседник. – Даже у великого Шекспира были неудачные строки. Но теперь всё в ваших руках. Он взял с каминной полки большой конверт тёмно-коричневой бумаги, запечатанный пятью вишнёвыми сургучными печатями.

– Здесь подробности вашего нового задания. Документы, рекомендательные письма к некоторым высокопоставленным лицам в Чили и Аргентине. Вы ведь, если мне не изменяет память, бывали в тех краях?

– Память вам не изменяет. – сухо отозвался смуглолицый. Я несколько лет состоял в должности консула бразильском Сантусе и немного попутешествовал по стране.

– «Немного» – это когда вы пересекли континент с востока на запад и встретили Рождество, отстреливаясь в Андах от враждебно настроенных индейцев? А когда такая спокойная и размеренная жизнь вам наскучила – отметились на фронтах какой-то мелкой местной заварушки?

– Если вам угодно назвать «мелкой заварушкой» жуткую резню, которую уругвайские мясники учинили в Парагвае вместе со своими союзниками из Бразилии и Аргентины – то да, сподобился, побывал. И желал бы поскорее забыть о том, чему стал там свидетелем. Три тысячи детских трупов на поле сражения при Акоста-Нью до сих пор видятся мне в ночных кошмарах.

– Ну-ну, друг мой! – моряк примирительно поднял перед собой ладони. – Не стоит принимать это так близко к сердцу. Туземцы, если, конечно, оставить их без присмотра, режут друг друга, предаваясь этому занятию с энтузиазмом, достойным лучшего применения. Зато во время своих латиноамериканских странствий вы перевели на английский местные сказания аборигенов, а заодно и бессмертные поэмы великого Камоэнса. Надеюсь, вы владеете испанским не хуже, чем португальским?

Вопрос был праздным. Обоим было отлично известно, что смуглолицый, будучи чрезвычайно одарённым лингвистом, более-менее уверенно владел несколькими десятками языков и наречий, включая арабский, суахили и язык индейского племени тупи-тупи.

– Так вот, дружище, это задание – ваш шанс реабилитироваться в глазах Первого Лорда Адмиралтейства, а то и самого премьер-министра. Они, знаете ли, косо смотрят на вас после провала в Порт-Саиде. И тогда… – моряк сделал многозначительную паузу, – …и тогда, надеюсь, я смогу назвать вас сэром Ричардом Фрэнсисом Бёртоном. Ведь деяние такой важности достойно ордена Святого Михаила из рук Её Величества!

II

Май 1879 г.

Северное море, траверс маяка Весткапелле.

Песенка доносилась из распахнутого по случаю солнечной погоды иллюминатора. Барон Греве потянулся, с удовольствием, хрустнув суставами, закинул руки на белоснежную, отделанную кружевами, подушку и покосился вправо. Прелестная головка Камиллы покоилась рядом – каштановые кудри рассыпаны по простыне, розовое ушко выглядывает из-под спутанных кудрей, так и манит… Свежеиспечённая баронесса отдыхала после бурной, полной амурных утех, ночи.

Вот и пусть себе отдыхает. «Луиза-Мария» возвращается в Остенде после короткого рейса к берегам Дании, предпринятого ради пробы машин, прошедших после недавнего драматического плавания в Индийский океан полную переборку и частичную модернизацию. И у законного владельца пароходной компании (неважно, что она досталась ему в качестве приданого супруги), конечно, полно дел. Покойный первый муж Камиллы, прежний владелец парохода, и сам был когда-то капитаном – только не в военном флоте, а в торговом. Так что команду не удивит, что и новый хозяин не гнушается спускаться в кочегарки, часами пропадает в машинном отделении, забирается в угольные ямы, а в промежутках между этими занятиями – подолгу стоит на мостике рядом с шкипером, достопочтенным мсье Девиллем.

И уж конечно, все помнят, как новый владелец «Луизы-Марии» впервые появился на борту. Случилось это посреди Индийского океана, когда русский клипер «Крейсер» остановил пароход, идущий в Карачи с трюмами, полными ящиками с винтовками, патронами и прочей воинской амуницией. Этот груз, безусловно, попадал под определение военной контрабанды – Россия на тот момент уже несколько месяцев находилась в состоянии войны с Британской Империей, – так что судно ждала незавидная участь. Но командир русского клипера пожалел «Луизу-Марию» – рука не поднялась топить белоснежную красавицу. С элегантными, почти гоночными обводами, сильно наклонёнными к корме мачтами, она больше походила на частную яхту, нежели на грузовой пароход, и только широкие люки трюмов да грузовые тали, свисающие с нижних реев, выдавали её коммерческое назначение. «Мой покойный супруг, – рассказывала мадам Камилла русскому мичману, поставленному во главе призовой команды, – строил «Луизу-Марию» как особое судно. Он заявил, что на её борту никогда не будет кирпича, цемента, угля, железнодорожных шпал и рельсов, бочек с машинным маслом, деталей машин – всех этих необходимых, но унылых атрибутов цивилизации. И действительно, трюмы «Луизы-Марии» обычно наполняли особые грузы: ценные сорта дерева, хлопок, фрукты, пряности, ткани. И только в одном-единственном рейсе в них загрузили оружие и амуницию, предназначенные для британской армии – и надо же было именно тогда напороться на русских!

Итак, «Луизу-Марию» было решено не топить. «Приз» под командой барона Карла Греве (очаровательная «пленница» к тому моменту уже успела вскружить мичману голову) сопровождал «Крейсер» в головокружительном рейде к берегам Индии, где русские моряки высадили на берег мятежников-сипаев, освобождённых ранее из каторжной тюрьмы на Андаманских островах и вооружённых винтовками, взятыми из трюмов трофея Так что, оружие всё же попало в Индию – правда, совсем не к тому, кто был указан в коносаменте[1]…

После этого, к удивлению шкипера, мсье Девилля русские отпустили «Луизу-Марию». Но это не обрадовало владелицу парохода: мадам Камилла заперлась в своей роскошной каюте, а в те редкие моменты, когда она появлялась на палубе в сопровождении Лиззи, своей горничной-мулатки, глаза её предательски блестели. А когда по телеграфному проводу в Аден, куда «Луиза-Мария» зашла для мелкого ремонта, пришло известие о гибели русского клипера в схватке с британской эскадрой у берегов Занзибара, женщина три дня подряд не показывалась из каюты.

К счастью, новая телеграмма развеяла её горе. Барон Греве оказался жив. В бою он потерял кисть левой руки, но это не слишком сильно огорчило мадам Камиллу – она сразу сообразила, что полученное увечье вынудит барона выйти в отставку, а значит, можно будет захомутать его всерьёз и надолго. Морской офицер, немец по происхождению – ну хорошо, остзейский немец, кого в Европе интересуют подобные тонкости? Отличившийся в боях, отмеченный наградами (после заключения мира на моряков пролился дождь из крестов и орденов разных стран), барон со своей длинной родословной, восходящей от рыцарей Тевтонского Ордена – чем не партия для очаровательной вдовы, да ещё и владелицы солидной пароходной компании?

Свадьба состоялась в начале мая, после чего молодожёны поднялись на борт «Луизы-Марии» и пароход вышел в море. В светских гостиных Брюсселя повздыхали, посетовали на неугомонную натуру мадам Камиллы – и единодушно заключили, что супруги вполне стоят друг друга.

Женщина вздохнула и перевернулась на спину. При этом шёлковая простыня сползла, открыв нескромному взору супруга восхитительную грудь, просвечивающую сквозь легчайший шёлк пеньюара. Барон судорожно сглотнул – на миг мелькнула мысль плюнуть на назначенную на утро инспекцию рулевых механизмов и задержаться ещё на пару часиков на супружеское ложе. Камилла любит предаваться любовным утехам именно по утрам, когда её тело ещё теплое ото сна, нежно-расслабленное, податливое…

Нет. Нельзя. Греве помотал головой, отгоняя соблазнительную картину, и позвонил в колокольчик. Дверь распахнулась – горничная-мулатка словно того и ожидавшая, появилась на пороге каюты с подносом, на котором стоял кувшин с горячей водой и были разложены бритвенные принадлежности. Барон вздохнул, бросил прощальный взгляд на жену и проследовал вслед за Лиззи в туалетную комнату.

Звуки песенки-шанти по-прежнему неслись из иллюминатора. Волны, накатывающиеся с норд-оста, со стороны Скандинавии, бились в скулу, машина, стучавшая размеренно, словно отлаженный часовой механизм от лучших швейцарских мастеров, вдруг сбавила темп, задышала медленнее, переходя на холостой ход. На палубе боцман что-то орал по-фламандски, ему вторили скрипы канатов и гулкое уханье палубных матросов, высвистанных к авралу. Всё ясно: шкипер Девилль, торопясь поймать попутный ветер, приказал ставить паруса, под которыми «Луиза-Мария» ходила немногим хуже, нежели под раскочегаренной до полных оборотов машиной – новенькой, тройного расширения, изготовленной всего два года назад на лучшем механическом заводе Англии.

Камилла наклонила серебряную, исходящую ароматным кофейным паром бульотку, и наполнила чашки. За ланчем, сервированным в пассажирском салоне «Луизы-Марии» она предпочитала обходиться без услуг горничной. Лиззи только подала кофе со свежими, выпеченными на парижский манер, круассанами, положила на угол стола газеты, полученные со голландского пакетбота, и удалилась. Барон, сделав маленький глоток обжигающего, чёрного, как смола, напитка, развернул лондонскую «Таймс».

«…война в Афганистане, начавшаяся в ноябре 1878 года, принесла нам сплошные разочарования. Войска терпели поражения, и армии еле-еле удалось избежать полного разгрома. Это вызвало брожение среди некоторых индийских раджей, видевших в ослаблении Британии шанс для восстания. Вскоре начались беспорядки в Индии, спровоцированные выводом британских войск из Кандагара. Но это были лишь отголоски надвигающейся бури.

После того, как Особый Туркестанский Корпус генерала Гурко вторгся в вице-королевство со стороны Гиндукуша и Сулеймановых гор, в Индии вспыхнуло восстание, грозящее если не уничтожить вовсе наше господство в этой стране, то, во всяком случае, сильно его поколебать. При этом Британия оказалась крайне затруднена в части снабжения – как из-за развёрнутой Россией крейсерской войны, так и из-за потери Суэцкого канала. Последнее обернулось подлинной катастрофой, в особенности на фоне прочих неудач Королевского Флота. Но теперь, когда пушки смолкли и судьбы мира решаются не на морских просторах, а в кулуарах конференции в Триесте, мы вправе задать правительству вопрос: сколько ещё будут продолжаться эти мятежи, равно губительные для престижа Британской Империи и для её экономики с финансами?..»