Наоми зажимала рот ладонью, словно силилась сдержать слова или чувства. Алекс улыбался шире всех родителей, глаза у него сияли. Авасарала и Бобби выглядели довольными, как будто подготовили приятный сюрприз на вечеринке. Страшновато было смотреть на Клариссу Мао, которая, обхватив себя израненными руками, содрогалась от сдерживаемых рыданий. Амос поглядел на всех, словно застал последнюю фразу анекдота, пожал плечами и предоставил компании веселиться. На Холдена накатила волна любви к этому человеку.
– Постойте, – заговорил он. – Подождите, все. Мне надо познакомить вас… со всеми остальными, наверное. Все, вот это Наоми.
Все его родители обернулись к ней. У Наоми чуточку округлились глаза. Пожалуй, только он заметил, как дрогнули в панике ее ноздри. Он не ожидал этой паузы, этой короткой заминки, когда увидел ее их глазами: вот астерская девушка, с которой спит сын. Вот бывшая любовница человека, убившего их мир, воплощение всего, что случилось. Одна из них. Это длилось мгновение и еще мгновение. Огромные, как межпланетное пространство.
– Я так много о тебе слышала, милая, – заговорила мать Элиза, подходя и заключая Наоми в широкие объятия. Подтянулись остальные, выстроились в очередь, чтобы приветствовать ее в лоне семьи. Но ему не почудилось: то мгновение было на самом деле. И пока две его семьи смешивались и сплавлялись: отец Дмитрий с отцом Антоном и Алексом заговорили о кораблях, мать Тамара с Амосом с веселым изумлением разглядывали друг друга, – Холден ощущал сопротивление. Они ее полюбят, если он попросит, но она не одна из них.
Он почти забыл о Бобби, пока та не оказалась рядом.
– Вот она какая. Находит способ с тобой расплатиться.
Она кивнула в дальний конец комнаты. Авасарала стояла одна и наблюдала за происходящим с улыбкой, не затронувшей глаз. Холден подошел к ней.
– Они говорили мне, что у них все хорошо, – сказал он. – Когда я с ними связался, сказали, что вне опасности.
– Это на тот момент было правдой, – ответила Авасарала. – Реактор там еще действует. И еды они запасли больше других. Могли бы протянуть еще… месяц? Откуда мне знать? Консервы, охренеть! Кто в наше время закатывает домашние консервы?
– Но вы их эвакуировали.
– Еще неделю – или месяц. Но не год. Они не могли держаться до бесконечности, а пока сообразили бы, что дело плохо, мест бы уже не осталось. Я поставила им приоритет на эвакуацию. Я это могу, я босс.
– Куда…
Она пожала плечами.
– Есть места здесь, на Л-4. Не так просторно, как было у них в Монтане, зато вместе. Это я могу. Может, они даже вернутся на свою ферму – когда-нибудь, когда все останется позади. И не такие чудеса случались.
Холден взял ее за руку. Ладонь была прохладной, твердой и неожиданно сильной. Она обернулась, впервые с тех пор, как он вошел в комнату, взглянула ему в глаза. Улыбка коснулась уголков глаз.
– Спасибо, – сказал Холден. – Я у вас в долгу.
Улыбка изменилась, утратила официальную холодность и отстраненность, которую скрывала под собой.
Авасарала гортанно захихикала.
– Знаю, – сказала она.
Глава 10. Авасарала
Она теперь не спала, а если и спала, то не высыпалась.
Кровать в номере была губчатой, но не проминалась, как при нормальной гравитации, и оттого казалась и слишком мягкой, и слишком жесткой. И еще – сон предполагает отдых. Отдыха больше не было. Закроешь глаза, и сознание опрокидывается, словно падает в звезды. Смертность, окна поставки, совещания по безопасности – все, что заполняло так называемые рабочие часы, заполняло и ночи. Во сне еще и терялась та невеликая связность, что была днем. Это походило не на сон, а на кататонию безумца, и спустя несколько часов она возвращалась в сознание, чтобы продержаться еще восемнадцать или двадцать часов и снова провалиться. Дерьмово, но надо было работать, и она работала.
Хоть душ приняла.
– Похоже, Бобби Драпер не дала Холдену запороть дело, – заметила она, вытирая волосы. Номер был освещен мягкой синевой, похожей на предвестие рассвета. Понятно, теперь на Земле рассветы выглядели иначе. Это было похоже на прежние. – Девочка мне нравится. Я за нее беспокоюсь. Она слишком долго просидела за столом. Это не по ней.
Она перебрала взглядом сари в гардеробе, пробежалась пальцами по ткани, послушала, как ткань шуршит под пальцами. Выбрала зеленое, с отливом жучиных крылышек. Золотая вышивка по краю, поблескивая под фальшивым солнцем, создавала впечатление одновременно бодрости и власти. И к нему янтарное с нефритом ожерелье. Модно. Человечество исходит на кровавый понос, а она должна думать, как будет выглядеть на совещании.
Как трогательно!
Вслух она продолжала:
– Сегодня пришли известия от Гиеса и Басрата. Их все считали погибшими, а они отсиделись в какой-то норе под Юлийскими Альпами. Может, и не собрались бы показать нос, пока все не уладится, но ты же знаешь Аманду. Ей нигде не по вкусу, пока не найдутся свидетели, что ей лучше всех. Не понимаю, что ты в ней нашел.
Она поздно спохватилась – что-то огромное и опасное шевельнулось в сердце. Глубоко вздохнув, прикусив губу, она снова занялась складками сари.
– Справимся со Свободным флотом, и нам придется думать об эмиграции. На Земле никто оставаться не захочет. Тогда и я смогу улететь. Отдыхать на берегу какого-нибудь инопланетного океана и не считать себя в ответе за каждую волну прибоя. Марсу ни за что не выкрутиться. Смит храбрится, но он не премьер-министр, а сиделка при своей умирающей республике. Когда мне кажется, что у меня дела плохи, стоит только посидеть с ним за выпивкой.
О чем-то она говорила уже не раз, с небольшими вариациями. Что-то было новостью: сводки с поверхности, данные с разведывательных зондов над Венерой, от тайных агентов на Япете, Церере и Палладе. На фоне Свободного флота АВП представлялся умеренным и здравомыслящим, и Фреда Джонсона еще можно было использовать для связи с теми анклавами в Поясе, где понимали, как опасен Марко Инарос и насколько опаснее он может стать в будущем. Видит бог, от него не было добрых вестей. Но на каждую новость, на каждый невозвратный рывок секундной стрелки приходилось что-то из старого. К чему она возвращалась вновь и вновь, как перечитывают любимую книгу. Или стихотворение. Что-то, что она повторяла, потому что уже говорила это раньше.
– Ты мне однажды читал. Про черные сосны, – продолжала она, откапывая в шкатулке ожерелье и золотые браслеты к вышивке на сари. – Припоминаешь? Я запомнила только конец: «Да-да, да-да, да-да-да-да, дорогу в рай мостили». Что-то про семена, которым, чтобы прорасти, нужен пожар. Я тогда сказала, что похоже на второкурсницу, изображающую глубокомыслие, чтобы подмазаться к дружку. Вот то стихотворение. Оно теперь не идет у меня из головы, а вспомнить тоже не могу. Раздражает.
Браслеты скользнули на место. Ожерелье слишком легко лежало на ключицах. Она присела за стол, коснулась век карандашом, положила на щеки гомеопатическую дозу румян. Никто не должен заметить, что она пользуется косметикой. Запах румян напомнил комнатку в Дании – она там жила студенткой. Господи, куда только не заносят ее воспоминания! Закончив, она повернулась к ручному терминалу. Индикатор показывал, что запись еще идет. Она улыбнулась в камеру.
– Приходится теперь носить маску. Смейся-смейся. Тебя еще не нашли, но я убеждаю себя, что найдут. Что если бы ты умер, я бы знала. Раз не знаю, значит, это неправда. Но это все трудней, любимый. И если ты вскоре не возвратишься, этих записей накопится столько, что ты отстанешь от меня на целый семестр.
Только семестров больше не будет, подумала она. И курсов поэзии. Ничего не будет из того, что отличало ее жизнь от других до падения камней. И тут, как будто он был рядом, голос Арджуны прошептал в памяти: «Поэзия будет всегда»
– Я люблю тебя, – сказала она в терминал. – И всегда буду любить. Даже… – этого она еще не говорила. Не позволяла себе подумать. Все когда-нибудь случается в первый раз. И в последний раз тоже. – Даже если тебя здесь нет.
Остановив запись, она ликвидировала ущерб, нанесенный косметике слезами, и опустила голову, как актриса, готовящаяся выйти на сцену. А когда подняла глаза, они стали жесткими. Она послала Саиду запрос на связь, и он немедленно отозвался. Ждал.
– Доброе утро, мадам секретарь.
– Пропустим эту фигню. Что нового сегодня в аду?
– Через полчаса у вас встреча с Горманом Ли из научного отдела. Потом завтрак с премьер-министром Смитом. Интервью Кэролу Степанову из «Стратегических докладов экономики Востока», а потом заседание комитета стратегии и реагирования. Это все до ланча, мадам.
– Степанов. Не тот ли, кому три года назад дали Токеровскую премию за статью по Дашелл Морага?
– Я… могу проверить, мэм.
– Иди ты, Саид! Этого попробуй отложить. Он тот самый, наверняка. Мне, прежде чем с ним встречаться, надо поговорить с его женой, – ответила она. – Нельзя перенести на после обеда?
– Я найду время, мэм.
– Будь добр. И позаботься, чтобы встреча была частной. Тошно все время под микроскопом. Вырасти у меня полип в жопе, я об этом узнаю из «Ле Монд».
– Как скажете, мэм.
– Так и скажу. Присылай карт, надо работать.
* * *
Горман Ли был худощав, в светло-каштановых волосах просматривалась седина, а зелень глаз, как догадывалась Авасарала, обеспечили косметологи. До Луны они не были знакомы. Он после падения камней взлетел выше уровня компетентности, и это сказывалось в подчеркнутой скромности и привычке откашливаться перед каждой фразой.
– Те корабли, что… пропали со связи, как правило, большой массы, – говорил он. – «Олеандр-стриж», «Барбатана де Тубарао» и «Гармония» укладываются в эту закономерность. Хотя «Каза Ацул» из нее выпадает.
