Двенадцать дней Дэша и Лили

The Twelve Days of Dash & Lily

Rachel Cohn, David Levithan

© 2016 by Rachel Cohn and David Levithan

© Н. Павлива, перевод на русский язык, 2021

© Издание на русском языке, оформление. Издательство «Эксмо», 2022

Глава 1. Дэш

13 декабря, суббота

Мы встречаемся с Лили уже почти год, но, что бы я ни делал, ее брат по-прежнему недолюбливает меня, не доверяет мне и не считает меня даже относительно достойным его сестры. Поэтому для меня было шоком, когда он позвал пообедать с ним с глазу на глаз.

«Ты, часом, номером не ошибся?» – написал я ему.

«Не будь придурком. Просто приходи», – ответил он.

Ужасно не хотелось признаваться себе в этом, но на самом деле я знал, почему Лэнгстон хочет встретиться со мной и о чем собирается говорить.

Брат Лили не прав на мой счет, но прав в том, что есть проблема и ее нужно решать.

Год выдался тяжелым.

Не с самого начала.

Начало года как раз тянуло на плебейские понятия «суперское» и «клевое», поскольку Рождество и Новый год одарили меня непривычной потребительской и постпотребительской депрессией, а Лили – светлой и жизнерадостной, верящей Лили. Благодаря ей я по-иному взглянул на сказочного добряка-пухляка в красной шубе при турбо-санях. Благодаря ей радовался, когда Отец Время сдал ключи новорожденному дитятке году и сказал: «Вперед, теперь ты у руля!» Благодаря ей стал с легким цинизмом относиться к своему же цинизму. Мы начали год с поцелуев в складском помещении с редкими книгами нашего любимого книжного – «Стрэнда». Это предвещало все только самое хорошее.

Какое-то время так и было.

Она познакомилась с моими друзьями. Знакомство прошло замечательно.

Я повстречался с членами ее бесчисленного семейства. Знакомство прошло неплохо.

Она познакомилась с моими родителями и их отчимами. Те несколько подрастерялись, когда их сынок-туча привел домой девушку-солнце. Но, конечно же, не расстроились. Наоборот, пришли в такое благоговение, какое обычно вызывают у ньюйоркцев идеальные бублики, поездки на такси по «зеленому коридору» и звездные фильмы Вуди Аллена (один к пяти).

Я познакомился с любимым дедушкой Лили. Ему понравилось мое рукопожатие. Он сказал, такого рукопожатия достаточно для его одобрения. Но я и дальше искал его расположения. У этого человека загораются глаза при воспоминании о том, как он играл в бейсбол пятьдесят лет назад!

Одобрения Лэнгстона, брата Лили, мне никак не удавалось снискать. Чаще всего он не мешался, оставляя нас наедине. И это здорово. Я встречался с Лили не для того, чтобы общаться с ее братом. Я встречался с Лили, чтобы общаться с ней.

И еще как общался! Мы учимся в разных школах и живем в разных районах, поэтому местом отдыха и развлечений для нас стал весь Манхэттен: сначала мы прогуливались по заледеневшим паркам, а потом отогревались в кофейнях и интернет-кафе. Я показал Лили свои любимые уголки нью-йоркской публичной библиотеки. Она показала мне свои любимые сладости в пекарне «Левейн»… то есть все.

Манхэттен ничуть не возражал против наших блужданий.

Январь сменился февралем. Холод стал пронизывать город насквозь. Все реже лица прохожих освещали улыбки. Долгожданный и завораживающий снег уже не радовал, покрывая собой окрестности. Мы бродили по городу продрогшие и окоченевшие.

Но Лили… Лили не обращала на это внимания. Лили – это варежки, горячий шоколад и снежные ангелы, вспорхнувшие с заснеженной земли и танцующие в воздухе. Она любит зиму. Интересно, есть ли время года, которое она не любит? Я искренне пытался проникнуться ее энтузиазмом. Мое душевное состояние создано для мучений, а не для тепла. Я не понимал, как можно быть такой счастливой. Однако именно эта любовь меня и пленила, поэтому я решил просто жить в ней, не задаваясь излишними вопросами.

Потом…

За два дня до дня рождения Лили, в мае, я попросил своего друга Бумера помочь мне связать ей красный свитер. Обнаружил, что, даже пересмотрев тонну видео на Ютубе, за день кофту не свяжешь. Сначала я не услышал звонка. Затем услышал, но у меня были заняты руки. И только спустя два часа я увидел, сколько мне пришло сообщений.

Лишь прослушав эти сообщения, я узнал, что любимый дедушка Лили пережил инфаркт в самое неподходящее время – когда поднимался по лестнице к себе наверх. Он упал. И катился, катился, катился по ступенькам вниз. После чего не меньше получаса лежал внизу в полубессознательном состоянии, пока домой не вернулась Лили. «Скорая» ехала к ним целую вечность. При Лили у дедушки остановилось сердце. При Лили медики вернули его к жизни. И пока она мучительно ждала, находившийся на грани смерти дедушка с трудом выкарабкался, оставшись по эту сторону жизни.

Родители Лили жили в другой стране. Лэнгстон был на лекции в университете, где нельзя пользоваться мобильным. Я был слишком занят вязанием своего подарка-сюрприза для нее, чтобы обратить внимание на звонки. Лили в одиночестве просидела в приемной Пресвитерианской больницы Нью-Йорка, страшась потерять человека, об утрате которого она никогда не задумывалась.

Ее дедушка выжил, но восстановление заняло длительное время. Он выжил, но шаги к исцелению были очень болезненными. Он выжил, потому что Лили помогала ему жить, но эта помощь не прошла бесследно для нее. Потерять дедушку было бы ужасно для Лили, но видеть его постоянные страдания, постоянное бессилие и сокрушенность было не легче.

Домой вернулись родители Лили. Лэнгстон предложил взять в университете академический отпуск. Я пытался быть рядом, помочь. Но она все взвалила на себя. Дедушка – ее ответственность, и никак иначе. А он слишком страдал, чтобы возражать. Не мне его винить: случись что со мной, я бы тоже хотел, чтобы именно она поставила меня на ноги. Чтобы именно она вернула меня к жизни. Даже если бы она сама при этом перестала ощущать эту самую жизнь во всем ее великолепии.

Когда что-то идет не так, больше всего страдает тот, кто верит в лучшее. Лили не хотела говорить об этом, а у меня не хватило красноречия убедить ее посмотреть на происходящее с другой стороны. Она хотела видеть во мне убежище. Так прямо и сказала, заставив трепетать мое сердце. И я поддерживал ее, но это была пассивная поддержка стула или столба, а не активная поддержка человека, не дающая упасть другому человеку. Пока ее дедушка проходил операции, осложнения после операций и физиотерапию, мы все меньше проводили время вместе: меньше бродили по городу, меньше забредали в мысли друг друга. В мгновение ока пролетели экзамены, наступило лето. Лили устроилась волонтером в реабилитационный центр, в котором восстанавливался ее дедушка, – чтобы подольше быть с ним и помогать другим людям, нуждавшимся в ее помощи так же сильно, как он. Я чувствовал себя виноватым, поскольку в то же самое время отдыхал то с мамой, то с отцом: отец пытался переплюнуть мамино путешествие в Монреаль непродуманной развлекательной поездкой в Париж. Мне хотелось наорать на отца из-за этой поездки, но я вовремя опомнился. Орать на отца за то, что он везет сына в Париж? Бред. Просто мне хотелось быть подальше от него, мне хотелось быть рядом с Лили.

С началом нового учебного года наши отношения стали налаживаться. Ее дедушка снова ходил и стал мягко прогонять Лили, ради ее же блага. Мне казалось, она вздохнет с облегчением. Она и правда чувствовала облегчение, но в глубине души продолжала бояться за дедушку. Я не лез к ней в душу, считая, что если делать вид, будто все в порядке, в один прекрасный момент полуложь превратится в полуправду, а потом и вовсе станет правдой.

Погрузившись в школьную жизнь, в окружении друзей я с легкостью убедил себя в том, что у нас с Лили вновь все нормально. Мы замечательно проводили время, гуляя по городу и одновременно забывая о нем. Лили не открывала мне полностью свое сердце, но мне хватало того, что она позволяла увидеть. Себя, смеявшуюся над схожестью хозяев собак с их питомцами. Себя, плакавшую над телевизионным шоу, в котором возрождают рестораны, близкие к закрытию. Себя, державшую в своей комнате на случай моего прихода пакет с вегетарианским зефиром, потому что я однажды сказал ей, как обожаю его.

И только с приближением Рождества показались первые трещины.

Обычно в Рождество мое сердце усыхает и черствеет. Мне ненавистно то, как туристы заполоняют улицы и привычный гул города заглушают избитые мотивы и сантименты. Большинство людей считают дни до наступления Рождества, чтобы успеть закупиться. Я считаю эти дни в ожидании, когда пройдет Рождество и наступит настоящая, суровая зима.

В моем сердце оловянного солдатика не было места для Лили, но она проникла в него. И принесла с собой Рождество.

Поймите меня правильно, мне претят все эти фальшивые пожелания добра в конце каждого года, которые люди раздают друг другу, чтобы потом, перевернув календарный лист, напрочь забыть о доброте. Такая амнезия мне не по вкусу. Лили же носит в сердце добро всегда и везде, круглый год. Теперь я и в других замечаю это: сидя за столиком кафе «Ле-Пейн» в ожидании Лэнгстона, вижу, с какой бесконечной добротой и нежностью смотрят друг на друга влюбленные парочки; так же смотрят на своих детей большинство родителей (даже донельзя вымотанные и уставшие). Я везде вижу частичку Лили. Ту самую, которую все меньше вижу в ней самой.

И, видимо, не я один. Лэнгстон, не успев прийти, тотчас выпалил:

– Слушай, последнее, чего мне хочется, – трапезничать тут с тобой, но нам нужно действовать. И действовать немедленно.

– Что случилось?

– До Рождества осталось всего двенадцать дней.

Я кивнул. В конце концов, сегодня тринадцатое декабря.

– Так вот, до Рождества всего двенадцать дней, а у нас в квартире образовалась зияющая дыра. Знаешь, отчего?

– Термиты?

– Заткнись. Дыра у нас в квартире оттого, что там нет рождественского дерева. Обычно Лили ждет не дождется конца празднования Дня благодарения, а потом бежит сломя голову за елкой. Считает, что в городе все самые лучшие елки разбирают заранее, и чем дольше ждать, тем скорее тебе достанется самая неказистая. Поэтому к первому декабря елка уже стоит в нашем доме, и следующие две недели Лили ее наряжает. Четырнадцатого декабря мы устраиваем церемонию зажигания елки: Лили притворяется, будто такова наша давняя семейная традиция, но правда в том, что она сама начала ее в возрасте семи лет. А в этот год – ничего. Елки нет. Украшения лежат в коробках. Завтра должна быть церемония. Миссис Бэзил уже заказала праздничный ужин, и я не знаю, как сказать ей, что у нас даже елки нет для зажи- гания.

Мне понятен его страх. В ту минуту, когда их двоюродная бабушка – которую мы все зовем миссис Бэзил – откроет дверь в квартиру и учует отсутствие елки, всем придется ох как несладко. Она не станет скрывать своего недовольства.

– Так почему ты просто не купишь елку? – спросил я.

Лэнгстон хлопнул себя по лбу ладонью, потрясенный моей тупостью.

– Потому что это – дело Лили! Обожаемое ею дело. Купив елку без нее, мы укажем на то, что она не сделала этого сама. Лили только еще больше расстроится.

– Да-да, ты прав.

Подошла официантка, и мы заказали пирожные. Оба понимали, что нам не о чем будет общаться полноценный обед.

– Ты напоминал ей о елке? – спросил я, сделав заказ. – Ну, о том, что ее надо купить?

– Пытался. Прямо в лоб: «Хей, может, сходим за елкой?» И знаешь, что она ответила? «Я не в настроении для этого».

– Совершенно не похоже на Лили.

– А я о чем! В общем, отчаянные времена требуют отчаянных мер. Потому я и написал тебе.

– Но чем я тут могу помочь?

– Она говорила с тобой об этом?

Несмотря на воцарившееся между мной и Лэнгстоном временное перемирие, мне не хотелось выкладывать ему полную правду – что мы с Лили вообще мало о чем говорили после Дня благодарения. Время от времени мы ходили в музей или кафе. Время от времени целовались и позволяли себе чуть больше, чем поцелуи (нет-нет, ничего такого, чего нельзя показать по Си-би-эс»). Мы вроде по-прежнему были в отношениях. Однако эти отношения уже казались лишь видимостью.

Я не сказал этого Лэнгстону, поскольку стыдился того, что позволил нам с Лили дойти до такого. И не сказал этого Лэнгстону, поскольку боялся, что это встревожит его. Моя собственная тревога уже зашкаливала.

– Нет, мы не говорили о елке, – в конце концов ответил я.

– И Лили не приглашала тебя на церемонию ее зажигания?

Я покачал головой:

– Впервые слышу о ней.

– Так и думал. Видимо, на церемонию придут только члены семьи, участвующие в ней каждый год. Обычно Лили всем раздает приглашения. Но, похоже, у нее и на это нет настроения.

– Нам точно нужно что-то делать.

– Да, но что? Я буду чувствовать себя предателем, если пойду и куплю елку без Лили.

Я задумался, и мне пришла в голову мысль.

– Прибегнем к уловке?

Лэнгстон склонил голову набок:

– Я весь внимание.

– А если мне купить елку? В подарок. Елка будет частью моего рождественского подарка Лили. Она не знает, что мне известна ваша семейная традиция. Я просто заявлюсь с елкой, и все.

Лэнгстону явно не хотелось признаваться в том, что ему понравилась моя идея, так как это значило бы, что ему нравлюсь я. Однако спустя мгновение его глаза радостно вспыхнули.

– Можно сказать ей, что это подарок в честь двенадцати дней Рождества, – предложил он. – Как бы начало празднования.

– Разве двенадцать дней Рождества начинаются не после Рождества?

– Какая разница, – отмахнулся Лэнгстон.

Я сомневался, что все будет так просто, но попытаться стоило.

– Ладно. Я принесу елку. Ты сделаешь удивленный вид. Этого разговора между нами никогда не было. Верно?

– Верно.

Принесли наш заказ, и мы начали набивать рты. Минуту спустя покончили с едой, и Лэнгстон потянулся за бумажником – видно, чтобы оплатить счет. Однако он выложил на стол передо мной несколько двадцаток.

– Забери свой презренный металл! – возмутился я. Наверное, слишком громко для кафе.

– Не понял, – удивился Лэнгстон.

– Я сам обо всем позабочусь, – перевел я, отправив банкноты по столу к нему.

– Но ты же понимаешь, елка должна быть красивой. Самой лучшей.

– Не беспокойся, – сказал я ему и ввернул фирменную нью-йоркскую фразу, которая тут в ходу со стародавних времен: – Связи решают все.

Если ньюйоркцы не идут к елкам, то в декабре елки сами идут к ньюйоркцам. У магазинов шаговой доступности, двери которых в обычное время обрамлены корзинами с цветами, внезапно выросли целые хвойные леса: их пустые стоянки теперь «засажены» деревьями без корней. Некоторые заведения открыты чуть ли не до утра, на случай если кому-то вдруг приспичит приобрести рождественский символ в два часа ночи.

Одни владельцы этих хвойных местечек смахивают на людей, решивших отдохнуть малек от наркобизнеса и поторговать иглами попроще. Другие – во фланелевом прикиде, – похоже, впервые выбрались из какого-то захолустья и никак не могут опомниться, оказавшись в большом городе. Им часто помогают ученики, нуждающиеся в самой временной работе из всех временных работ. В этом году одним из таких учеников был мой лучший друг Бумер.

Он воспринимает эту работу как кривую обучения. Пересмотренный сотню раз мультфильм «Рождество Чарли Брауна» почему-то внушил ему мысль, что ель – растение хилое и капризное, но при том и самое желанное, поскольку бережный уход за ним больше в духе Рождества, нежели покупка неприхотливой сосны. Еще он считает, что ели после окончания Рождества можно снова посадить в землю. У нас с ним по этому поводу состоялся непростой разговор.

К счастью, неразумность Бумера искупалась искренностью и душевностью, поэтому место его работы – стоянка на Двадцать второй улице – прославилось наличием первоклассного елового эльфа Бумера. Купаясь во всеобщем признании, он, наверное, радовался тому, что в двенадцатом классе перевелся из частной школы в манхэттенскую. Друг уже помог мне выбрать елки для маминой и отцовской квартир. (Маме досталась очень красивая.) Уверен, он охотно поможет выбрать и самую лучшую елку для Лили. Однако чем ближе я подходил к стоянке, тем сильней сомневался. Не из-за Бумера, а из-за… Софии.

Не один только Бумер покинул элитную школу. Новый учебный год принес с собой и другие сюрпризы. Удивительно, но семья моей бывшей девушки Софии, поклявшаяся никогда больше не покидать Барселоны, вернулась в Нью-Йорк. Неудивительно, что я был рад ее видеть: мы уладили вопрос наших взаимоотношений в ее последний приезд и никаких проблем от возвращения бывшей подружки не предвиделось. Однако ЧРЕЗВЫЧАЙНО УДИВИТЕЛЬНО, что София начала гулять с Бумером… много гулять с Бумером… слишком много гулять с Бумером. Я еще не успел свыкнуться с мыслью о возможных отношениях между ними, как они уже стали парой. Это было все равно что взять самый изысканный и дорогой сыр в мире и сунуть его в бургер. Я люблю их обоих, по-разному, но от того, что вижу их вместе, и у меня начинается головная боль.

Последнее, чего мне хотелось, столкнуться на рабочем месте Бумера с Софией и попасть под флюиды влюбленных, которыми они пронизывают весь квартал. У них конфетно-букетный период, и те, кто его давно прошел и вступил в следующую стадию отношений, чувствуют рядом с ними неловкость.

В общем, я с облегчением нашел Бумера в обществе не Софии, а семейства из семи, или восьми, или девяти человек – трудно определить, когда дети мечутся туда-сюда.

– Эта елка создана для вас! – вещал Бумер так, словно мог говорить с деревьями и ель сама ему сказала, что жаждет очутиться в столовой этой семьи.

– Она очень большая, – ответила мама семейства. Наверное, представила засыпанный иголками пол.

– О да, у нее очень большое сердце, – отозвался Бумер. – Поэтому вы и чувствуете с нею связь.

– Странно, – сказал отец семейства, – но я действительно ее чувствую.

Сделка совершилась. Принимая оплату по кредитной карте, Бумер заметил меня и помахал рукой. Я подождал ухода семейства, боясь ненароком наступить на одного из малышей.

– Ну и махину ты им всучил, – проводил я их взглядом. – Пылесосить замучаются.

Друг выглядел озадаченным.

– Зачем елку пылесосить? Она не пыльная. Хочешь сказать, она – пылесборник?

– Не елку, а пол.

– А пол зачем? Думаешь, у них грязно?

Мыслительный процесс Бумера непостижим и извилист. Частично поэтому я и удивлялся, как кто-то, столь прямолинейный, как София, может проводить с ним столько времени.

– Мне нужна елка для Лили. Особенная.

– Ты купишь Лили елку?

– Да, в подарок.

– Мне это нравится! А где хочешь ее купить?

– Я думал, тут.

– Ух ты! Отличная идея!

Бумер огляделся, бормоча себе под нос что-то, подозрительно похожее на «Оскар… Оскар… Оскар…»

– Кто такой этот Оскар? Коллега по работе? – не удержался я от вопроса.

– Деревья считаются коллегами по работе? Они тут со мной целый день… и мы ведем интересные беседы…

– Оскар – рождественское дерево?

– Оскар – идеальное рождественское дерево.

– Тут у всех елок имена?

– Только у тех, кто открыл их мне. Нельзя же просто подойти и спросить, как их зовут. Это бестактно.

Бумер отложил с дюжину елей, прежде чем добрался до Оскара. И когда вытащил его на свет, тот показался мне абсолютно таким же, как его собратья.

– Это он? – удивился я.

– Ты погоди… сейчас увидишь.

Бумер отнес Оскара в сторону от когорты елей, на тротуар. Дерево было на несколько футов выше его самого, но друг нес его так, словно тот был легким, как перышко. Необычайно деликатно Бумер поставил елку на крестовину, и стоило той оказаться на подставке, как что-то произошло – Оскар распростер руки и поманил меня под свет уличного фонаря.

Друг прав. Эта ель – то, что надо.

– Беру, – сказал я.

– Класс, – отозвался Бумер. – Мне завернуть его в подарочную бумагу? Раз это подарок?

Я уверил друга, что достаточно праздничной ленты.

Ловить такси подростку непросто. Ловить такси на пару с рождественским деревом почти невозможно. Поэтому до окончания смены Бумера я ходил по своим делам, а потом мы вместе отвезли Оскара на квартиру Лили в Ист-Виллидж.

Я редко бываю тут. Лили не приглашает меня, объясняя это тем, что не хочет беспокоить дедушку, но я думаю, она не хочет добавлять еще один элемент в творящийся у нее дома хаос. Ее родители сейчас проводят дома больше времени, чем последние несколько лет. Их присутствие должно бы сильно помогать ей, но, похоже, наоборот, обременяет: приходится заботиться еще о двух людях.

Дверь открыл Лэнгстон, и, увидев меня с Бумером и елкой, громко крикнул:

– Ух ты! Ух ты! УХ ТЫ!

Я подумал, что Лили дома и в пределах его слышимости. Но оказалось, они с дедушкой ушли на медицинский осмотр. Родителей тоже не было дома, так как общительные люди обычно не торчат дома в субботу. Значит, в квартире только мы трое и… Оскар.

Пока мы устанавливали ель на подставку в гостиной, я усиленно пытался не замечать, в каком плачевном состоянии находится дом. Такое ощущение, будто последние месяцы бедняга задыхался от пыли и выцветал. Я знал, как и чем живет эта семья, и понимал: дедушка вышел из строя, и Лили нет ни до чего дела. А именно они – настоящие хранители этого места.

Когда Оскар гордо расправил еловые ветви, я полез в рюкзак за гвоздем программы – предметами, которые, надеюсь, не будут отвергнуты.

– Что ты делаешь? – спросил Лэнгстон, видя, как я развешиваю на Оскаре украшения.

– Это крошечные индюшки? – воскликнул Бумер. – Ты украшаешь елку так же, как в Плимуте?

– Это куропатки, – объяснил я, показав деревяшку, вырезанную в форме птицы с большой дыркой по центру. – А точнее, куропаточные кольца для салфеток. В магазине, название которого я ни за что не произнесу вслух, украшений с куропатками не было. – Магазин называется «Рождественские воспоминания». Пришлось мысленно переименовать его в «Рождественские возлияния». – Если у нас двенадцать дней до Рождества, то пусть это и будут двенадцать дней до Рождества. Лили украсит остальную часть дерева сама. Но это будет куропаточное дерево. А наверху у нас будет… груша!

Я вытащил указанный фрукт из рюкзака, ожидая восхищения. Однако Лэнгстона перекосило.

– Нельзя водружать грушу на верхушку елки, – заявил он. – Она глупо смотрится. И сгниет через пару дней.

– Но это груша! На куропаточном дереве! – возразил я.

– Я понял, – заверил Лэнгстон.

Бумер заржал. Он явно ничего не понял.

– У тебя есть идея получше? – вызывающе спросил я.

Лэнгстон на миг задумался, затем ответил:

– Да. – Прошел к стене и снял с нее маленькую фотографию. – Вот.

Он показал мне снимок. Хотя фотографии было не меньше полтинника, я сразу же узнал дедушку Лили.

– Рядом с ним ваша бабушка?

– Ага. Любовь его жизни. Они были идеальной парочкой.

Парочка на куропаточном дереве. Изумительно.

Повесить снимок на дерево удалось далеко не с первой попытки. Мы с Лэнгстоном примеряли его на разные ветви, а Бумер уговаривал Оскара стоять смирно и не мешать нам. В конце концов мы примостили «парочку» почти у самой макушки ели, а снизу на нее поглядывали птицы.

Пять минут спустя входная дверь распахнулась, вернулись Лили с дедушкой. Хотя дедушку Лили до падения с лестницы я знал всего ничего, меня поразило то, каким маленьким и худым он стал. Его словно не лечили в больницах и реабилитационных центрах, а бесконечно стирали, из-за чего он постепенно усаживался и истончался.

Но его рукопожатие было по-прежнему крепким. Один взгляд на меня, и он тотчас протянул руку:

– Как жизнь, Дэш? – Если уж дедушка Лили пожимал руку, то пожимал знатно.

Лили не спросила, что я делаю у них дома, но этот вопрос отразился в ее уставших глазах.

– Как доктор? – спросил Лэнгстон.

– Получше гробовщика, – отозвался дедушка Лили. Он не впервые шутил так при мне, а Лили, наверное, слышала эту фразу уже сотни раз.

– А что, у гробовщика воняет изо рта? – вышел в коридор Бумер.

– Бумер! – воскликнула Лили. Теперь она была совершенно сбита с толку. – А ты тут откуда?

– К моему несказанному удивлению, – влез в разговор Лэнгстон, – твой Ромео принес нам довольно ранний рождественский подарок.

– Закрой глаза, – попросил я Лили, взяв ее за руку. – Позволь я сам тебе его покажу.

Пальчики Лили были слабыми, не то что у дедушки. Раньше при каждом соприкосновении нас словно прошибало током, теперь осталось лишь статическое гудение. Приятное, но еле заметное.

Лили закрыла глаза. И послушно открыла их, когда мы вошли в гостиную.