Относительно

Как управлять знанием

Нашедший себя, теряет зависимость от чужих мнений.

А. Эйнштейн

Яркая комета с бешенной скоростью летела прямо над его головой. Он не успевал передвигать глазами, как она проносилась все дальше и дальше. Даже за тысячи километров от земли доносился ее всеобъемлющий грохот и величие. Она разрывала пространство, растягивая его, как резиновую жвачку за собой. При этом она крошилась на крупицы сахара, преодолевая тугие препятствия космоса. Звук ее был похож на скребок лопатой по толстому льду. Голова его кружилась от постоянно задернутой головы вверх. Комета проносилась мимо неуклюже расставленных планет и уносилась все дальше от них, превращаясь в белую длинную точку, будто дерзкую подпись на темно-синем небе. Сопротивление рождало искры, которые освещали ее небесный путь. Еще немного и он услышал отдаленный приглушенный взрыв, и белая точка, вспыхнув как молоко на огне, тут же исчезла в голубизне. Он не мог открыть глаза из-за боли в них, но услышал приближающиеся к нему, как земные камни слова и фразы, они хлестали его прямо по лицу.

– Альберт! Посмотрите сюда, Альберт! – Прямо перед ним возникла вспышка фотоаппарата и ослепила его.

– Альберт, вас называют самым гениальным ученым нашего столетия! Читатели хотят знать, так ли это?

– Альберт, скажите что-нибудь гениальное для читателей нашей газеты! Что-нибудь для первой полосы!

Возникали беспорядочные выкрики со всех сторон, и к его лицу сразу же потянулись микрофоны на длинных тонких штативах, неуклюже ударяясь друг об друга. Он стоял с таким видом, будто вокруг никого из них не было, а он находился один на весеннем лугу, улыбаясь встречному ветру. Все эти вопросы не имели ничего общего с тем, что постоянно вертелось у него в голове, а именно бесконечные сочетания пространства и времени. Все последние годы он пытался создать единую теорию поля. Он был занят куда более важными вопросами, чем те, которые к нему сейчас задают. Как же надоело ему это бессмысленное и бесполезное внимание людей к себе, которые ничем не увлекаются, и только мешают другим. Ему стало интересно, какой же жизнью живут эти погрязшие в суете репортеры, о чем они думают засыпая, – неужели им не хочется изменить этот мир в лучшую сторону. Вероятно, копаться в чужих недостатках и пороках доставляет им больше удовольствия, и к сожалению такие приземленные люди окружают его постоянно.

– Альберт, говорят, что ваша теория относительности полная пустышка! И ее уже давно опровергли!

– А еще говорят, что вы все свои идеи украли, когда работали в патентном бюро в Берне? Это правда?

Скорость света, которая благодаря ему стала постоянной, в этот самый миг показалась ему возрастающей. Они спрашивали так, будто у них дома остался включенным утюг, или пригорал завтрак, они не просто спрашивали, а требовали, и в этом требование было не столько вопроса, сколько утверждения. Ветер в его голове стал усиливаться, но глаза оставались спокойными. Сначала он подбирал слова, хотел даже пошутить, но потом понял, что все, что бы он не сказал им, они все равно переиначат и исковеркают, представив его, как всегда немного чокнутым и немного чудаковатым. Он застыл как восковая фигура, с удивленным, и в то же время восхищенным выражением лица. Казалось, он умел останавливать все процессы внутри себя; и сейчас его глаза застыли в моменте, когда яблоко уже сорвалось с дерева, но все еще летело к земле. Только он, мог в любое время фиксировать внимание на таких деталях, останавливая события. Если присмотреться сквозь его улыбку, то можно увидеть блеск этого яблока, летящего вниз.

– Альберт, ну хотя бы слово для заголовка! Для первой страницы! Скажите что-нибудь! Хоть слово!

Все это время он стоял и смотрел на них так, как ребенок, который смотрит на приехавший в его город цирк, и улыбался. Он не знал ни что им ответить, ни как вообще на все это реагировать. Эта встреча была сильно не похожа на научные конференции, в которых ему приходилось участвовать до этого. Те ученые, с кем он привык общаться, никогда не общались с ним в такой резкой и бессвязной манере. Выкрики ему казались, будто брошенные в него тухлые яйца, но не потому, что они его чем-то оскорбляли, а просто потому, что они были слишком резкими и плохо пахнущими для его неторопливого ума. Он стоял улыбаясь, а они все продолжали выкрикивать свои короткие просьбы и вопросы. Уголки его век опустились в нерешительности вниз, давая понять собеседникам, что он не понимает, чего от него хотят.

Но с каждым новым выкриком, внутри него начиналось легкое жжение, которое вынуждало его что-то им сказать или сделать. И вдруг, неожиданно для них, и в то же время для самого себя, он высунул язык, как только смог далеко, и поднял в удивлении брови, выражая таким образом, свою ответную реакцию на их бесцеремонное приставание к нему. Он не любил, когда вмешивались в его внутренний мир, или мешали мечтать. В детстве, когда его дразнили мальчишки на улице за то, что он игрался с вымышленными игрушками, он отвечал им так же. Тогда его выгоняли из песочницы, а он улетал от них на другую планету.

– Вас называют шарлатаном и мошенником многие именитые физики. Как вы прокомментируете это?

– Вас называют баловнем судьбы и лентяем, сыном крупного промышленника из Цюриха?

– Считается, что ваши теории были позаимствованы у Лоренца и Пуанкаре? Что вы скажите?

Вспышки фотоаппаратов его слепили, сначала он скромно закрывал глаза, и видел небесное сияние, которое не гасло, а наоборот возрастало, и затягивало его к себе. Он почувствовал слабость в ногах, и слегка пошатнулся, так как ему показалась, что он уже летел вниз головой в космическую бездну, куда любил приходить размышлять в одиночестве. Голова его едва заметно стала крутиться по орбите, а фотоаппараты все не переставали щелкать, голоса репортеров он уже слышал в отдалении. Так как сам летел в открытом пространстве среди звезд, но глаза его в этот момент открылись публике, но не выражали ничего кроме привычного блаженства и отстраненности. Легкий холод ветерком пробежал по его коже, он почувствовал запах космической пыли, и его пробрала изнутри приятная и слегка пугающая дрожь.

Теперь он смотрел на Землю с высоты Альдебарана, и приятный трепет сердца одолевал его пышным облаком. Здесь все пространство и время человеческое сливались в единое поле, в одной точке – внутри него. Именно здесь он когда-то открыл свою знаменитую теорию относительности, когда пытался сесть, как на коня, на солнечный луч, и вернуться на родную Землю. И когда он оглянулся в сторону, то понял, что соседние лучи, будто не летели с ним вместе, а застыли на месте. Относительно него они были неподвижны, но в том то и дело, что сам он двигался с космической скоростью. И в этом полете голова его кружилась, и наполнялась тем невероятным спокойствием и блаженством, которое он никогда не находил наяву. Солнце же на свою близость казалось ему не горячим, а наоборот прохладным и вдвойне приятным.

– Господин, Эйнштейн! – Послышался вкрадчивый голос за его спиной, который отличался от других голосов доброжелательностью и услужливостью. – Господин Эйнштейн! Вас уже ждут в тронном зале, для вручения премии, все гости уже собрались. – Это говорил швейцар при королевской ратуши. – Пойдемте со мной, я вас провожу, а то все уже вас заждались. – В 10 часов начнется уже церемония. – Он поднял руку и посмотрел на циферблат часов, стрелки на котором крутились в обратную сторону. Швейцар не мог отстранился, – неужели сломались!, но почему тогда стрелки крутятся в обратную сторону, – этого просто не может быть!. Первый раз его часы показывали столь странную аномалию вблизи неопознанного объекта.

Незнакомый голос швейцара возник возле уха ученого и пробудил в миг Эйнштейна, эти звуковые колебания вызвали высокое космическое цунами, которое снесло от него вдаль все планеты и звезды. Он стал просыпаться, а космос его отторгать, будто выталкивал на поверхность пробку со дна океана. Он стал медленно возвращаться в действительность, голоса репортеров становились громче, а блаженство внутри все меньше. Стрелки часов на часах швейцара стали замедляться. Голова переставала кружиться. Эйнштейн обернулся и увидел швейцара, стучавшего по своим наручным часам пальцем. В воздухе что-то повисло.

– Здравствуйте. – С большим почтением и даже нежностью обратился к нему ученый. – Куда вы говорите нужно пройти? Не могли бы вы меня проводить? А то я тут заблудился. Я был бы вам очень признателен.

– Да, да! – Встревожился швейцар, и был немного польщен такой любезностью. – Прошу за мной.

От лавины вспышек и назойливых вопросов, ему пришлось тут же зажмурить глаза, и скрыться в вестибюле ратуши, куда вход репортерам был строго запрещен. За его спиной закрылись стеклянные двери, через которые все еще доносился шум прессы, будто кто-то перебирал старый чулан, и высыпал на пол то один чемодан, то другой. Он чувствовал, как не упуская внимания, его спину и затылок жгли десятки пронырливых лучей фотокамер. Голоса их через стекло звучали так же беспомощно как крики рыбок в аквариуме. Они с бешенством стучали кулаками по толстому стеклу вестибюля, который был заблокирован от их прохождения. Швейцар у входа закрыл перед ними двери, в то время как, ученый маленькими шажками похожими на пингвина, уже направлялся к старинному портрету возле большой двери.

Эта была походка уставшего от внимания человека, которого вернули с другой планеты на Землю. Космическая пыль еще блестела на его ресницах. На полпути его догнал запыхавшийся швейцар и взяв аккуратно за локоть, направил в другую сторону: «Прошу вас, сюда господин Эйнштейн». Ученый податливо развернулся и поплелся за провожатым, который явно шагал шире и быстрее его. Швейцар не мог поверить, что этот неуклюжий и постоянно теряющийся в пространстве простачок, мог своими теориями перевернуть жизнь миллионов людей, в том числе и его. Кто бы мог подумать, что такие люди когда-либо станут популярными, ведь сам он, будучи в школе был самым успешным молодым человеком, капитаном школьной сборной по футболу, уважаемым во всем квартале, и таких как Эйнштейн он просто не переносил на дух, за их отстраненность и мечтательность. А сейчас ему приходиться с таким сюсюкаться и вести его с почтением за руку на церемонию вручения Нобелевской премии.

Зал был полон людей, все были во фраках с бабочками и черных костюмах. Все общались друг с другом, элегантно и высокомерно, подняв подбородки, и значительно кивая ими в знак согласия. Гул стоял на весь огромный зал, потолки были крайне высокими, и напоминали римский амфитеатр. Шаг ученого замедлился, ему показалось, что он снова попал в общество, похожее на то, которое только что удалось избежать. Будто репортеры перебрались теперь в этот зал, и уже сидя на своих местах ждали его. Пока он шел к трибуне, он физически чувствовал на себе острые аристократические взгляды, будто его пиджак мялся от их прикосновений. За его спиной слышались громкие перешептывания на разных языках мира, некоторые не стесняясь показывали на него пальцами, иногда он слышал привычный и ехидный смешок, который преследовал его с самого раннего детства. Эти утонченные аристократы смеялись над его неуклюжей походкой, сутулой научной спиной, неряшливой прической, и безмятежным детским лицом.

Он казался им забавным и немного чокнутым профессором, случайно открывший свои теории во сне. Все это было для него не ново, и ко всему этому он давно уже привык, но каждый раз когда его разглядывали со всех сторон, он чувствовал себя так, будто шел по горящему мосту над озером, кишащем крокодилами. Все эти сплетни и презрительные взгляды, были для него слишком земными и грязными. А он давно чувствовал себя человеком космоса, человеком другого мира и других планет, и это его всегда успокаивало. Он поднял взгляд на потолок и увидел нависшие гроздьями звезды и космическую пыль. Еще несколько ступенек и он стоял уже у микрофона, и разглядывал эту толпу с пьедестала. Несмотря на все прошлые обиды и комплексы, он был рад такому случаю, когда они его слушали, и даже прислушивались. Он ждал, когда шум в зале затихнет, но они не обращая внимания на него, все продолжали перешептываться. Он смотрел прямо на самых шумных и громко говорящих, и молчал невинно улыбаясь.

– Добрый день, уважаемые дамы и господа. Я рад, что вы меня пригласили на эту церемонию и вручили такую желанную для каждого ученого награду. Я понимаю, что в этот важный момент я должен что-то сказать очень важное. Но я не подготовил для этого ни одной записи, поэтому буду говорить то, что во мне присутствовало изначально. Исходя из того, что большая часть собравшихся тут, это мои коллеги ученые, я хотел бы поднять вопрос о методологии познания окружающих нас истин. Я расскажу вам то, в чем был уверен с самого раннего детства: – Он сделал театральную паузу, разглядывая зал по кругу, а затем продолжил. – «Воображение важнее логики, потому что логика конечна, а воображение ничем не ограничено». – В зале раздались единичные аплодисменты, но тут же от смущения толпы затихли.

Лица зрителей выражали равнодушие, по ним было видно, что внешний вид выступающего не вызывал в них ни уважения, ни восхищения. Они заведомо отдалялись от него, хоть они и сидели совсем близко. По их глазам было видно, что они улетали от него на космические расстояния, – далеко за пределы этого зала.

– Именно благодаря воображению я открыл те законы, которые скрыты от наших глаз. При этом, под логикой все мы понимаем только набор букв алфавита, определенных слов, цифр и формул. В то же время, наше воображение представляет собой бесконечный простор образов и ассоциаций с видимой реальностью, переплетающихся друг с другом различными связями. – Он замолчал, оглядывая зал, который иступлено молчал. – Но не всегда все, что понимает воображение, можно выразить с помощью слов или цифр, и это важно признавать до того, как мы пытаемся это сделать. – Он прокашлялся. – Если человек мыслит словами, то он уже не сможет мыслить дальше этих слов – пределов своего словарного запаса, то есть он ими будет ограничен. Если мы отталкиваемся от слов и цифр, то ими мы и закончим, то есть придет туда же откуда ушли. Если же ученый будет мыслить образами, то его образы и выводы ничем не ограничены.

В зале включили дополнительный свет и внезапно голос выступающего стал громче. Видимо техники поправили оборудование или подключили новое. Слышно было, как дышит ученый, словно лодка на волнах. Вдалеке у самого выхода он заметил швейцара, который его сюда вел. Тот стоял прислонившись к двери, охранники этой церемонии его выпроваживали, а он показывал в мою сторону, и что-то объяснял им. Свет ламп над выступающим, летел не по прямой как обычно, а какими-то кривыми зигзагами. Звук его голоса, разносящийся из динамиков, так кружил по залу, задерживаясь лишь почему-то у потолка. Именно поэтому некоторые зевая, смотрели наверх, и двигали ногами перед собой, будто они хотели уйти.

– Люди часто используют простые слова, причем слова из низших категорий, чтобы воображение более высоких категорий стало ненужным и не нашло оптимальное решение. Тот, кто думает словами, чаще всего имеет описательный характер мышления. Такой человек часто много говорит о себе, и совсем ничего не понимает об окружающих его вещах. Тот, же кто мыслит образами, обычно выходит далеко за пределы собственного восприятия, и даже того поля, которое он видит или слышит сейчас, или видел или слышал когда-либо. Если бы я в детстве не задался вопросом, «а что я увижу, если оседлаю солнечный луч», то я никогда бы не сделал столько открытий и переворотов в физике. Ведь взрослые так не ставят вопросы.

Кто-то в конце зала захлопал, но когда стали на него оборачиваться, он тут же умолк, и снова наступила шипящая тишина. Это шипели динамики колонок на полу и моргал свет в бледных лампах на потолке. В этой тишине Эйнштейн чувствовал осколки древних метеоритов внутри каждого из слушающих, которые торчали из них с разных сторон, как шипы розы из подо льда. Их глаза щурились от прерывистого света, они привыкли только разрушать гармонию и пропорциональность этого мира. Они сидели как привязанные к цепи псы. В зале все прямые линии искривлялись, свет превращался в сухие ветви, а редкие невнятные голоса – в крики за стеной. Росло ожидание чего-то и оно поднималось, как пузыри под водой наверх.

– Нужно принять во внимание, что невидимое нельзя объяснить с помощью видимого. Большинство людей мыслят только своим словарным запасом, их мысли и все выводы, исходят только из доступных им слов. Соответственно уровень их ума зависит от их словарного запаса. Лишь немногие способны мыслить безымянными и неизвестными образами, и только потом искать им словесное объяснение. Китайский философ Лао Цзы тысячу лет назад написал, что «знающий не говорит, а говорящий не знает». И он на мой взгляд знал больше, чем мы сейчас. Знание невозможно объяснить, его можно только вообразить, вот что он имел в виду. Сложно представить, что скрыто от нас, за пределами слов и цифр, это невозможно объяснить с помощью знаков. Слова – только верхушка айсберга, который большей частью скрывается под ледяной водой. Еще неизвестно какого размера мир спрятан от нас за пределами наших слов и цифр. Однако если мы будем продолжать делать выводы только из того, что наблюдаем, то и выводы этого наблюдения будут и дальше оставаться ошибочными. – В конце зала что-то упало, по звуку похоже на толстенную книгу. Но Эйнштейну показалось, что это упал первый камень с потолка, который начал уже крошиться от напряжения, которое возрастало как шар, что надувается от нетерпения и ожидания.

Он с опаской поднял глаза наверх, и увидел как разбегались маленькие паутинки от заостренного потолка по краям, спускаясь струйками по стенам. Отрезанные плиты, как льдинки начали дрейфовать, упираясь друг в друга. Полетела дымом пыль, а вместе с ней и крошечные камешки, которые сыпались между рядов и стульев слушающих, чудом в них не попадая. Но никто не замечал надвигающейся опасности, все сидели неподвижно, их лица ожидали чего-то от выступающего, но его слова почему-то их только раздражали.

– Долгое время человечество считало Землю плоской, пока Н.Коперник не доказал, что она крутится. Этого нельзя было увидеть, об этом можно было догадаться. Нельзя объяснить ребенку, что такое деревянный стул или стол, не объяснив, что такое дерево и деревообработка. Почему же мы сами постоянно ищем ответы только в поле своей доступной видимости. Да потому, что в поле видимого можно найти только последствия, но нельзя увидеть причины – так сказать основы происходящего. Можно объяснить, для чего нужны столы и стулья, но нельзя объяснить, как и откуда они появились только с помощью этих видимых предметов. То есть мы не можем объяснить видимые вещи этими же видимыми вещами. При этом, не зная причину видимых вещей, мы не сможем понять всех возможных последствий от их использования: какую массу может выдержать стул или стол, или как его хранить. Открытие Коперника спровоцировало череду новых открытий, а знание о том, что Земля плоская застопорило развитие человечества. Делая выводы только из наблюдаемого, мы действуем только в наблюдаемом поле, но если мы с помощью воображаемых образов выйдем за рамки видимого, то нам откроется поле понимания, для объяснение наблюдаемого. «И не выходя со двора можно познать мир», – считал все тот же мудрый Лао Цзы. Молодым ученым я хочу посоветовать больше воображать, и меньше искать ответов в словах и цифрах, ведь они всегда вторичны.

Эйнштейн замолчал, тихо откашливаясь в кулак, после чего в зале захлопали все задние ряды, но напыщенные ближние зрители чинно молчали, задрав свои острые подбородки, делая вид, что не понимают о чем он все-таки говорит. Неужели у этого неуклюжего человека могут быть изысканные мысли. Неужели у кого-то могут быть вообще мысли утонченнее, чем у них самих. Их внешний вид должен всем показывать их внутренний мир, манеры и вкус к разговору. А что может знать этот неряха за тумбой? Ведь человек, выглядящий так, как только что вылезший из мусорки бродяга, не может знать что-то умное и красивое.

– Так получается, что мы не понимаем того, что нас окружает, или не знаем для чего оно нужно, пока не поймем причины и основы окружающего. Долгое время люди проходили мимо деревьев, но никогда не подозревали, что это их будущие столы и стулья, пока не начали их распиливать. Так и с мыслями, которые нас окружают: чтобы понять простые близкие истины, нужно сначала понять далекие загадки, которые связаны с ними, либо незримой причинной, либо пропорциональной связью. В мире все либо подобно, либо пропорционально, однако и то и другое может иметь разные внешние формы, но одинаковые внутренние процессы, что и приводит всех нас часто к путанице. Часто похожие внешне объекты мы воспринимаем за подобные внутри, а похожие внутри за похожие внешние, основываясь лишь на аналогии прямых копий. И ошибка эта заключается в том, что мы сравниваем то, что мы видим с тем, что уже видели, а не с тем, что могли бы увидеть. Так получается, что у всего видимого, есть невидимая причина, которая находится вне нашего поля зрения. А люди, ища причину происходящего в поле видимого, и найдя похожий внешне объект, принимают его за причину. Таким образом, человечество сравнивает лишь последствия происходящего, представляя следствие одного явления за причину другого. Но пока не установлены невидимые причины вне поля видимости, проблемы восприятия действительности будут искажены. Поэтому наш мир и не меняется, люди совершают одни и те же ошибки уже тысячи лет, не понимая истинных причин. Нам кажется, что мы поумнели за этот век, но если мы продолжаем совершать все те же ошибки, то это говорит об обратном. Зацикленность на внешнем описательном мире и выразительных словах, привело нас в замкнутый круг множества следствий, с ограниченным количеством причин. Самое интересное и то, что слова создавались для описания одного объекта, но при этом позже стали использоваться для объяснения другого объекта, чем и искажали внутренний смысл и причинность обоих объектов. Слова, и особенно цифры, ограничивают наше понимание реальности. Кхе-Кхе. Простите.

Он поперхнулся, и тут же потерял мысль, словно тонкая нить связывающая его с космосом оборвалась. Он стал вспоминать дорогу по которой шел, но представлялось только темнота и клубы пыли. Кто-то из зала выкрикнул: «Уснул что ли?!» и за этим последовали отдельные усмешки, как звуки совы в глухом лесу. Он почувствовал, как пол стал проваливаться под ним, а ноги скатываться с обрыва. И чем дольше была эта пауза, тем круче становился уклон, с которого он нехотя скатывался. Он стал цепляться руками за все что только мог ухватиться, но ничего не было вокруг. И тут перед ним на горизонте стала всходить Луна, и он тут же почувствовал ее твердый грунт под ногами, и уже под звон своих шагов, спокойно продолжил:

– Ученые все чаще подменяют здравый смысл сложными словами и сложными формулами, предполагая, что если мы их не понимаем, то значит мы ничего не способны понять. Однако на мой взгляд: «Если вы не можете объяснить что-то 5-летнему ребенку, то значит вы сами этого не понимаете». В этом то и вся суть науки, чтобы объяснить сложное, самым простым языком и без помощи цифр. Когда природа создавала наш мир и наш мозг, она не сидела за калькулятором или техническим словарем. Как ни странно, но природа не сухой, запрограммированный на программу робот, а живой организм, который способен чувствовать. Важно понимать то, кто скрывает тайну, а именно что он чувствует, а не то, что чувствуем мы при этом познании. Наука будет топтаться на одном месте до тех пор, пока не сможет объяснить простые человеческие чувства с помощью физической парадигмы. Можно выучить все слова и научиться вычислять массивные уравнения, но это не поможет описать причины, которые не имеют ни постоянной формы, ни постоянного количества. Современные науки все дальше уходят от понимания причин, ко все большему объяснению последствий. Большинство ошибок заключаются в том, что мы опираемся не на их истинные причины, а на следствия других явлений. В итоге мы имеем множество слов и формул, которые объясняют движение друг друга, но не то, что их двигает на самом деле. Из-за невозможности найти истинные причины, ученые придумывают все больше новых слов и новых формул. Если один и тот же объект можно назвать по-разному, значит, мы не понимаем его причин. Тот, кто думает словами – всегда допускает ошибки, поскольку видит только одну сторону, а тот, кто мыслит трехмерными образами – всегда видит полноту и широту происходящих явлений, используя слова лишь в заключительной стадии мышления. То есть в современной науке ученые соревнуются памятью прошлых открытий, а не уникальностью новых.