– Они не вдаются в подробности. Просто выражают сожаление, что принять его не могут. Это может означать только одно, – Гроуз слушала, не проявляя эмоций; она воздержалась от вопроса, что это может означать, но ее присутствие само по себе помогло мне думать, и я, собравшись с силами, сумела найти правильные слова, – что он вредит остальным ученикам.
– Мастер Майлс! – она внезапно, со свойственной простым людям быстротой, вспыхнула. – Он-то вредит?
В ее словах было столько искренней веры, что я, еще не увидев ребенка, желая подавить собственные опасения, охотно поверила в абсурдность такого обвинения. Чтобы поддержать нашу дружбу, я подхватила с иронической интонацией:
– Его бедненьким, маленьким, невинным сотоварищам!
– Это просто ужасно, – вскричала миссис Гроуз, – говорить такие жестокие слова! Подумайте, ему едва исполнилось десять лет!
– Да, да, это невероятно.
Экономка явно была благодарна мне за согласие с нею.
– Вы сперва увидьте его, мисс, а потом попробуйте поверить! – Мне тут же захотелось увидеть мальчика; любопытство возникло и в ближайшие часы усилилось почти до болезненности. Я догадалась, что Гроуз поняла, в какое состояние меня повергла, потому что она добавила утешительно: – Это все равно что поверить в такое про маленькую леди, храни ее бог… да взгляните на нее!
Я обернулась и увидела Флору, которую десятью минутами раньше усадила в классной комнате, выдав ей лист белой бумаги, карандаш и пропись с красивыми «круглыми O»; теперь она стояла у открытой двери. На ее личике выражалось сильное нежелание исполнять скучный урок, но смотрела она на меня таким ясным детским взглядом, словно показывала, что лишь ради любви ко мне готова признать необходимость слушаться моих указаний. Не нужно было лучшего доказательства правоты сравнения миссис Гроуз, и я, обняв свою ученицу, стала целовать ее, скрывая слезы раскаяния.
Тем не менее, до конца того дня я искала способы восстановить близость с экономкой, особенно к вечеру, когда мне стало казаться, что она меня избегает. Помню, что столкнулась с нею на лестнице; мы вместе сошли вниз, и там я удержала ее, положив ей руку на плечо.
– То, что вы сказали мне днем… это было заявление, что мальчик при вас никогда не вел себя плохо. Я правильно понимаю?
Гроуз вскинула голову; видимо, к этому времени она заняла, и очень честно, определенную позицию.
– Ох, никогда при мне… За это не ручаюсь!
Я снова расстроилась.
– Значит, что-то все-таки бывало?
– Да, мисс, слава богу, бывало!
Подумав, я ее поняла.
– Вы имеете в виду, что мальчик, который никогда…
– Для меня – не мальчик!
– Вам нравится, когда они шалят? – я сжала ее плечо сильнее и, не дожидаясь ответа, искренне призналась: – Мне тоже! Но не до такой степени, чтобы дошло до осквернения…
– Осквернения?..
Мое книжное слово озадачило ее, и я пояснила:
– До испорченности.
Она уставилась на меня, осваиваясь с сутью моих слов; потом издала странный смешок.
– Вы боитесь, что он испортит вас?
Это было сказано с таким тонким юмором, что я рассмеялась тоже, хотя это и было, конечно, глупо, но обиду за насмешку я отложила на потом.
Однако на следующий день, незадолго до отъезда, я добилась успеха в другом вопросе.
– Что представляла собою моя предшественница?
– Прежняя гувернантка? Она тоже была молодая и красивая, почти такая же молодая и почти такая же красивая, как вы, мисс.
– Ах, раз так, надеюсь, юность и красота помогли ей! – помнится, вырвалось у меня. – Он, похоже, предпочитает молодых и красивых!
– О да, – согласилась Гроуз, – ему все такие люди нравились! – Она вдруг смутилась и поправилась: – Ну, то есть, такой уж у него вкус, у хозяина.
– Но о ком же вы говорили сначала? – удивилась я.
– Ну, о нем, – она казалась спокойной, но покраснела.
– О хозяине?
– Да о ком же еще?
Было совершенно очевидно, что никого другого она не могла иметь в виду; я сразу же отбросила мимолетное впечатление, что экономка случайно сказала больше, чем хотела, и просто поинтересовалась:
– А она замечала что-либо в поведении мальчика?
– Что-нибудь нехорошее? Она мне ничего не говорила.
Я почувствовала укол совести, но превозмогла его.
– Как она работала? Была ли заботлива, чему уделяла особое внимание?
– Кое-чему – да. – Миссис Гроуз, видимо, старалась судить по совести.
– Но не всему?
– Ну, мисс, ее уж нет, – сказала экономка, снова подумав. – Не хочу языком трепать.
– Вполне понимаю ваши чувства, – поспешила откликнуться я, но решила, что эта уступка не мешает мне продолжить: – Она умерла здесь?
– Нет, она сперва уехала.
Не знаю, почему лаконичный ответ Гроуз показался мне двусмысленным.
– Уехала, чтобы умереть? – Гроуз упорно смотрела в окно, однако я чувствовала, что, вероятно, имею право узнать, каких действий наниматель ожидал от молодых особ, направляемых им в Блай. – Она заболела, вы об этом? И уехала домой?
– Она здесь не болела, во всяком случае, ничего такого не замечали. В конце года собралась домой, сказала – ненадолго, на праздники. Она доказывала, что по контракту это ей положено. У нас тогда работала одна нянька, которая тут оставалась, хорошая девушка и умная; вот она-то и ходила за детьми, пока той не было. Но молодая леди так и не вернулась, и как раз когда я ждала ее приезда, хозяин сообщил, что она умерла.
– Но от чего? – спросила я, подумав.
– Он не объяснил! Ну, простите, мисс, – сказала Гроуз, – мне нужно идти работать.
