– Элфи, я заблудилась, выведи меня отсюда, блин, – громко сказала я, потянув за нить, которую он сам мне вручил, и спустя минуту где-то впереди его голос неуверенно позвал:
– Эль?
Он вышел из темноты в нескольких шагах от меня и осторожно двинулся по коридору, лавируя среди вонючих луж. Вместе с ним появилась Лизель; оба уставились на меня, и на лице Элфи отразился почти комический ужас. Я понятия не имела, на что похожа, да и не хотела этого знать; я бы предпочла не краткую сводку, а душ, причем немедленно. Хорошо, что Лизель не стала спрашивать разрешения – она просто произнесла заклинание на немецком, звучащее весьма настойчиво. Вполне возможно, оно означало «о боже, ну-ка немедленно приведи себя в порядок». Заклинание подхватило меня и крепко встряхнуло. После этого я почувствовала себя выколоченным ковриком, но, в общем, даже не возражала: ура, я стала чистой. По крайней мере, снаружи.
– Что ты… – машинально начал Элфи, но на половине фразы решил не выяснять. – Он… ты…
– Он мертв, – коротко сказала я, подводя конец всем дискуссиям. – Прибирайтесь сами.
Элфи несколько секунд смотрел на меня, а затем до него дошло, что чреворот убит, что он по-прежнему член анклава и – да, что его отец будет жить, вместо того чтобы навеки сгинуть в брюхе чудовища. Тогда Элфи издал тяжелый, полный облегчения вздох, зажал рот ладонью и отвернулся, отчаянно борясь со слезами, хотя ему наверняка очень хотелось разрыдаться. Несколько слезинок все-таки пролилось.
Лизель явно подмывало сказать ему «Соберись, тряпка», но она удержалась – с ее стороны это было огромное усилие. Я понятия не имела, отчего Элфи связался с человеком, откровенно считающим его худо-бедно подходящим сырьем, из которого можно вылепить нечто приличное, – и еще меньше понимала, отчего Лизель так упорно за ним охотилась. Она выпустилась с отличием и не была обязана спать с Элфи, чтобы получить место в лондонском анклаве – и даже через постель она не получила бы места, если бы выпустилась не с отличием! Иными словами, решение она приняла добровольно.
– Пошли, – сказала мне Лизель. – Совет захочет тебя поблагодарить.
Иными словами, она собиралась отвести меня вниз и торжественно представить совету, не забыв щегольнуть собственной гениальностью. Но я не была обязана соглашаться:
– Спасибо, но нет. Я не проведу здесь больше ни минуты. Покажите, где выход.
Элфи слегка дернулся – моя настойчивость была сродни рывку поводка – и кивнул:
– Конечно, Эль… пойдем в сад. Кажется, тебе надо подышать свежим воздухом.
Говорил он искренне, но, безусловно, скоро должен был пожалеть о своем обещании. Судя по мрачному виду Лизель, она уже об этом жалела. Наверное, чувствовала себя ястребом, который едва успел поймать рыбу, как с неба камнем упал огромный орел и выхватил добычу прямо из-под носа. Не повезло девочке. Но я ей ничуть не сочувствовала. Я бы наверняка передумала через пару дней, если бы не сумела избавиться от Элфи, но только не сейчас.
Лизель была не из тех, кто бьется головой о стену; она повернулась к Элфи и сказала, хоть и не очень любезно:
– Выведи ее. Я сообщу остальным. – Решив извлечь из ситуации максимум, она зашагала по коридору.
Элфи повел меня в другую сторону и свернул в первый же коридор – к счастью, не тот, где по-прежнему истлевали останки чреворота. Почти сразу он распахнул дверь в сад, как окруженная золотым сиянием Беатриче открыла для Данте двери в рай, оставив бедного обреченного Вергилия позади.
Элфи тоже не ворчал, хотя я, образно говоря, вонзила ему шпоры в бока. Он отвел меня туда, где водопад лился мощным серебристым потоком через край очередной террасы; я подставила руки, набрала воды, умылась, прижала прохладные ладони к щекам и постояла так, пока меня не перестало мутить. Я достала из кармана Мою Прелесть, посадила ее на край маленького углубления в камне, наполненного чистой водой, и она искупалась. Мне хотелось последовать ее примеру.
Убийство чреворота не исправило ущерба, нанесенного анклаву – я по-прежнему чувствовала, как под ногами колышется мана, и разделитель прекрасно передавал это ощущение. Но, избавившись от твари, я развязала руки всем волшебникам, которые до тех пор отчаянно отбивались, и они сразу же взялись за работу. Прямо у меня на глазах лампы загорелись ярче – в несколько приемов, словно кто-то подергал выключатель туда-сюда; терраса стала прочнее. Уже не было ощущения, что сад вот-вот скроется под водой. Казалось, впрочем, что я сижу за столом, у которого одна ножка короче других – облокачиваться нельзя, чтобы стол не опрокинулся, но все-таки он стоит, и целая бригада рабочих трудится над починкой.
Элфи тем временем налил мне попить из серебряного кувшина вроде того, что я видела сверху, сквозь заросли. Значит, эти чары тоже заработали. Хоть я и не хотела ничего брать в рот, от одного лишь легкого сладковатого запаха мне полегчало. Поэтому я осторожно сделала глоточек, который тут же избавил меня от привкуса тошноты и позволил глубоко вдохнуть. Я и не догадывалась, как нуждалась в этом.
Я допила остаток маленькими глотками, наслаждаясь каждым и угощая Мою Прелесть каплями с кончика пальца; допив, я почти успокоилась. Не то чтобы успокоилась по-настоящему – просто расслабилась. Я четыре года не могла толком расслабиться. Даже мамино заклинание не справлялось с моими нервами. Конечно, мама бы сказала, что месяц в лесу – куда более подходящий способ обрести спокойствие, но я находилась в лондонском анклаве, занималась истреблением чудовищ и наслаждалась охватившей меня безмятежностью. Ужас отступил.
Элфи сидел на полированном, самом обычном на вид деревянном табурете, удобном, как кресло, и с тревогой изучал меня. Наверное, он гадал, что я намерена делать с поводком, который он сам мне вручил. Поэтому, когда Элфи, неопределенно помахав рукой, тихо сказал: «Эль, прости, все случилось так внезапно, мы вывалились прямо посреди этого хаоса», я цинично принялась ждать, когда же он попросит меня избавить его от клятвы, и страшно удивилась, услышав:
– Я даже не спросил про Ориона.
У меня возникло ощущение, что я ломлюсь в открытую дверь.
– Я знаю, что вам почти удалось выбраться, – продолжал Элфи, пока я сидела, цепляясь за остатки безмятежности, вместо того чтобы зарыдать или в гневе обрушиться на него – да как он смел сожалеть об Орионе, как смел быть первым и единственным, кто сказал о нем хоть что-то приятное или просто любезное?! – Это страшная потеря. И так несправедливо… после всего, что он сделал, что сделали вы оба.
Он говорил глупые, абсолютно очевидные вещи, не имеющие никакого значения, но я коротко и неуклюже кивнула, поставила бокал на стол и отвернулась, сдерживая слезы, наполовину в ярости, наполовину благодарная. Это ничего не значило – и в то же время значило очень много. Я знала, что Элфи не было дела до Ориона, они почти не общались. Ему ничего не стоило сказать несколько вежливых слов. И он их сказал – ничего сверх обычного соболезнования, которое ты вроде как обязан предложить человеку, потерявшему друга, однако Элфи отдал дань уважения мне и Ориону, словно мы были нормальными людьми. Не его друзьями, конечно, – просто людьми, которым он хотя бы немного сочувствовал. Элфи ничего больше не сказал; он замолчал и некоторое время сидел рядом со мной, посреди безграничного покоя и красоты, а мимо нас с журчанием текла вода.
На зеленых стеблях медленно начали распускаться нежные цветы, похожие на колокольчики; бутоны раскрылись, а потом среди них, как по сигналу, показались и крошечные пчелы. Я услышала голоса задолго до того, как рядом появились люди – еще одна тщательно отмеренная вежливость, поскольку, разумеется, магия не заставила бы аристократию анклава идти по саду долгой извилистой тропой. Возможно, какой-то артефакт замедлял наше ощущение времени, поэтому нам путь казался дольше. Я протянула руку Моей Прелести и посадила ее в карман. Терраса между тем украдкой начала расти, чтобы вместить приближающуюся компанию; со всех сторон придвинулись еще стулья и табуреты, делая вид, что с самого начала стояли здесь.
Элфи заметно выпрямился; когда старшие вошли, он встал. Его отца я узнала бы и так – они очень похожи, только отец смуглее и солиднее. Он казался смутно знакомым. Может, он приезжал в коммуну, когда я была маленькой? Иногда нас посещают члены анклавов; мама не отказывает никому, кто приезжает в поисках исцеления, хотя не лишает себя удовольствия осудить их образ жизни (поэтому они показываются редко). Отец Элфи был в красивом кремовом костюме с безупречно заутюженными складками, темно-зеленой рубашке с галстуком, застегнутым булавкой с крупным опалом: он так оделся, готовясь к смерти.
С ним была Лизель, а рядом еще несколько расфуфыренных особ, считая Господина лондонского анклава, Кристофера Мартела – седого мага, тяжело опирающегося на бронзовый посох. Левый глаз и часть лица до скулы полностью закрывал сложный артефакт, похожий на монокль. Я практически не сомневалась, что глаз под ним, в высшей степени искусно сделанный, также был артефактом или иллюзией; настоящий глаз Мартел, скорее всего, где-то потерял, а может быть, променял. С возрастом волшебникам становится трудней исцеляться, но даже в старости, как правило, можно лет на десять – двадцать отсрочить агрессивную форму рака или старческую деменцию, отдав взамен нечто существенное, например глаз (плюс внушительный объем маны).
Лодыжка, вероятно, тоже не выдержала возраста. Мартел пробыл на своем посту минимум шестьдесят лет. Правление в анклавах трудно назвать демократичным; это нечто среднее между международной корпорацией и сельской общиной: то и другое – изрядный гадюшник. Большинству обитателей анклава плевать, чем занимается совет, лишь бы, с их точки зрения, все шло гладко; в любом случае, всерьез правом голоса обладают только люди, имеющие место в совете (либо они совершили нечто необыкновенное, либо им посчастливилось состоять в родстве с основателями анклава). Как правило, Господин занимает свою должность, пока не уйдет на покой или не умрет – ну или пока на анклав не обрушится большая беда.
Вроде нынешней. И я не сомневалась, что правление Мартела подходило к концу – точнее сказать, он должен уступить место отцу Элфи, поскольку тот вызвался сразиться с чреворотом; такие предложения дорогого стоят, это ежу понятно. Но должно было пройти некоторое время, прежде чем передача власти состоялась бы официально – тем более что анклав еще шатался, – и, естественно, все касались этой темы с утонченнейшей деликатностью. Отец Элфи устроил настоящий спектакль: он принес Мартелу самое большое кресло и поставил напротив меня, прежде чем опуститься на стул, который сам тихонько к нему придвинулся.
Мартел со вздохом сел и одарил меня тонкой улыбкой, полной легкого сожаления – как если бы извинялся за свою немощность. Он взглянул на Элфи, и тот с поклоном сказал:
– Сэр, это Галадриэль Хиггинс, мы вместе учились. Эль, это господин Мартел… – Он помедлил и бросил взгляд на отца, который каким-то совершенно незаметным для меня образом просигналил «да, продолжай, я тоже имею право быть представленным». Тогда Элфи добавил: – А это мой отец, сэр Ричард Купер Браунинг.
– Моя дорогая Галадриэль, мы все у вас в непомерном долгу, – сказал Мартел добродушным тоном, который взбесил бы меня, если бы я в ту самую минуту не злилась на Элфи.
Мне всегда казалось странным, что в школе его звали Элфи, как маленького. Я не понимала, что это было намеренное умолчание, на котором он настаивал. И его отец казался знакомым не зря: это самое лицо, похожее почти как две капли воды, смотрело на меня с газетных вырезок, расклеенных по стенам школы.
Элфи явно предназначили роль нового Альфреда Купера Браунинга, а он не желал этой славы, и я не могла его винить: такие же усилия прикладывала я сама, чтобы не быть в глазах однокашников неудавшейся дочкой великой целительницы. Но я еще сильней разозлилась на Элфи за эту дурацкую клятву. Если я буду таскать его за собой после уничтожения школы, которую построил сэр Альфред… что за ирония судьбы. Очевидно, такова семейная традиция – эффектно жертвовать собой ради спасения анклава.
– Обращайтесь, – сказала я – может быть, резковато.
Все-таки покровительственный тон еще способен вызвать у меня некоторое раздражение.
– Разумеется, если вы предпочтете поселиться здесь, с нами, мы будем счастливы вас принять – и вы это вполне заслужили, – Мартел не сводил с меня ярко-голубого искусственного глаза, как будто надеялся заглянуть в мою душу и прочесть мои тайные желания и намерения.
Я бы сама не отказалась туда заглянуть, поскольку, покончив с чреворотом, вновь утратила всякую цель в жизни. Но я точно знала, что не желаю перебираться в лондонский анклав.
– Спасибо, но нет, – отказалась я, и несколько магов за спиной у Мартела переглянулись, словно не поверив своим ушам. А с какой стати я тогда убила чреворота?
– Я слышал от Альфреда, что вы высоко цените свою независимость, – продолжал сэр Ричард. – Надеюсь, все же вы позволите нам отблагодарить вас.
Он имел в виду, что я позволю ему выкупить сына – и я, к счастью, совершенно не возражала. Я знала, о чем попросить. Этого должно было хватить за убийство чреворота.
– Да, – сказала я. – Сад.
Сэр Ричард слегка нахмурился; остальные в замешательстве переглянулись, как будто подумали, что я прошу вручить мне сад в подарочной обертке.
– Откройте его, чтобы любой маг мог прийти сюда когда захочется. И в библиотеку тоже.
Почему нет? Чреворот все равно бы камня на камне от нее не оставил.
– Я не прошу открывать те части анклава, где вы живете. Можете оставить себе хранилище маны, залы совета и все вот это, – я обвела рукой жуткий подземный лабиринт. – Но остальным поделитесь. Таково мое условие.
Лондонцы смотрели на меня как-то странно. Лизель явно была раздражена – но неужели она не ожидала чего угодно от такой дуры, как я? Элфи слегка тревожился, хотя, пожалуй, теперь, когда сэру Ричарду светило место Господина, его шансы быть выкупленным на волю значительно повысились. Остальные просто сосредоточенно хмурились, пытаясь понять, что это за фокус и с какой стати у них просят чего-то странного и неожиданного, без всякой очевидной логики. Некоторые переглядывались, словно надеясь, что кто-нибудь догадается первым.
Приятная улыбка Мартела оставалась неизменной – и ничего не выражающей.
– Это… серьезно, – осторожно произнес он.
