Стихотворения и поэмы для 11 класса
Добавить В библиотекуАвторизуйтесь, чтобы добавить
Добавить отзывДобавить цитату
Стихотворения и поэмы для 11 класса
Стихотворения и поэмы для 11 класса
Сергей Александрович Есенин
«Гой ты, Русь, моя родная…»
Гой ты, Русь, моя родная,Хаты – в ризах образа…Не видать конца и края –Только синь сосет глаза.Как захожий богомолец,Я смотрю твои поля.А у низеньких околицЗвонно чахнут тополя.Пахнет яблоком и медомПо церквам твой кроткий Спас.И гудит за корогодомНа лугах веселый пляс.Побегу по мятой стежкеНа приволь зеленых лех,Мне навстречу, как сережки,Прозвенит девичий смех.Если крикнет рать святая:«Кинь ты Русь, живи в раю!»Я скажу: «Не надо рая,Дайте родину мою».«Я последний поэт деревни…»
Мариенгофу
Я последний поэт деревни,Скромен в песнях дощатый мост.За прощальной стою обеднейКадящих листвой берез.Догорит золотистым пламенемИз телесного воска свеча,И луны часы деревянныеПрохрипят мой двенадцатый час.На тропу голубого поляСкоро выйдет железный гость.Злак овсяный, зарею пролитый,Соберет его черная горсть.Не живые, чужие ладони,Этим песням при вас не жить!Только будут колосья-кониО хозяине старом тужить.Будет ветер сосать их ржанье,Панихидный справляя пляс.Скоро, скоро часы деревянныеПрохрипят мой двенадцатый час!«Не жалею, не зову, не плачу…»
Не жалею, не зову, не плачу,Все пройдет, как с белых яблонь дым.Увяданья золотом охваченный,Я не буду больше молодым.Ты теперь не так уж будешь биться,Сердце, тронутое холодком,И страна березового ситцаНе заманит шляться босиком.Дух бродяжий, ты все реже, режеРасшевеливаешь пламень уст.О, моя утраченная свежесть,Буйство глаз и половодье чувств.Я теперь скупее стал в желаньях,Жизнь моя? иль ты приснилась мне?Словно я весенней гулкой раньюПроскакал на розовом коне.Все мы, все мы в этом мире тленны,Тихо льется с кленов листьев медь…Будь же ты вовек благословенно,Что пришло процвесть и умереть.1921Русь советская
А. Сахарову
Тот ураган прошел. Нас мало уцелело.На перекличке дружбы многих нет.Я вновь вернулся в край осиротелый,В котором не был восемь лет.Кого позвать мне? С кем мне поделитьсяТой грустной радостью, что я остался жив?Здесь даже мельница – бревенчатая птицаС крылом единственным – стоит, глаза смежив.Я никому здесь не знаком.А те, что помнили, давно забыли.И там, где был когда-то отчий дом,Теперь лежит зола да слой дорожной пыли.А жизнь кипит.Вокруг меня снуютИ старые и молодые лица.Но некому мне шляпой поклониться,Ни в чьих глазах не нахожу приют.И в голове моей проходят роем думы:Что родина?Ужели это сны?Ведь я почти для всех здесь пилигрим угрюмыйБог весть с какой далекой стороны.И это я!Я, гражданин села,Которое лишь тем и будет знаменито,Что здесь когда-то баба родилаРоссийского скандального пиита.Но голос мысли сердцу говорит:«Опомнись! Чем же ты обижен?Ведь это только новый свет горитДругого поколения у хижин.Уже ты стал немного отцветать,Другие юноши поют другие песни.Они, пожалуй, будут интересней –Уж не село, а вся земля им мать».Ах, родина! Какой я стал смешной.На щеки впалые летит сухой румянец,Язык сограждан стал мне как чужой,В своей стране я словно иностранец.Вот вижу я:Воскресные сельчанеУ волости, как в церковь, собрались.Корявыми, немытыми речамиОни свою обсуживают «жись».Уж вечер. Жидкой позолотойЗакат обрызгал серые поля.И ноги босые, как телки под ворота,Уткнули по канавам тополя.Хромой красноармеец с ликом сонным,В воспоминаниях морщиня лоб,Рассказывает важно о Буденном,О том, как красные отбили Перекоп.«Уж мы его – и этак и раз-этак, –Буржуя энтого… которого… в Крыму…»И клены морщатся ушами длинных веток,И бабы охают в немую полутьму.С горы идет крестьянский комсомол,И под гармонику, наяривая рьяно,Поют агитки Бедного Демьяна,Веселым криком оглашая дол.Вот так страна!Какого ж я рожнаОрал в стихах, что я с народом дружен?Моя поэзия здесь больше не нужна,Да и, пожалуй, сам я тоже здесь не нужен.Ну что ж!Прости, родной приют.Чем сослужил тебе, и тем уж я доволен,Пускай меня сегодня не поют –Я пел тогда, когда был край мой болен.Приемлю все.Как есть все принимаю.Готов идти по выбитым следам.Отдам всю душу октябрю и маю,Но только лиры милой не отдам.Я не отдам ее в чужие руки,Ни матери, ни другу, ни жене.Лишь только мне она свои вверяла звукиИ песни нежные лишь только пела мне.Цветите, юные! И здоровейте телом!У вас иная жизнь. У вас другой напев.А я пойду один к неведомым пределам,Душой бунтующей навеки присмирев.Но и тогда,Когда во всей планетеПройдет вражда племен,Исчезнет ложь и грусть, –Я буду воспеватьВсем существом в поэтеШестую часть землиС названьем кратким «Русь».«Низкий дом с голубыми ставнями…»
Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда, –Слишком были такими недавнимиОтзвучавшие в сумрак года.До сегодня еще мне снитсяНаше поле, луга и лес,Принакрытые сереньким ситцемЭтих северных бедных небес.Восхищаться уж я не умеюИ пропасть не хотел бы в глуши,Но, наверно, навеки имеюНежность грустную русской души.Полюбил я седых журавлейС их курлыканьем в тощие дали,Потому что в просторах полейОни сытных хлебов не видали.Только видели березь, да цветь,Да ракитник, кривой и безлистый,Да разбойные слышали свисты,От которых легко умереть.Как бы я и хотел не любить,Все равно не могу научиться,И под этим дешевеньким ситцемТы мила мне, родимая выть.Потому так и днями недавнимиУж не юные веют года…Низкий дом с голубыми ставнями,Не забыть мне тебя никогда.Письмо матери
Ты жива еще, моя старушка?Жив и я. Привет тебе, привет!Пусть струится над твоей избушкойТот вечерний несказанный свет.Пишут мне, что ты, тая тревогу,Загрустила шибко обо мне,Что ты часто ходишь на дорогуВ старомодном ветхом шушуне,И тебе в вечернем синем мракеЧасто видится одно и то ж:Будто кто-то мне в кабацкой дракеСаданул под сердце финский нож.Ничего, родная! Успокойся.Это только тягостная бредь.Не такой уж горький я пропойца,Чтоб, тебя не видя, умереть.Я по-прежнему такой же нежныйИ мечтаю только лишь о том,Чтоб скорее от тоски мятежнойВоротиться в низенький наш дом.Я вернусь, когда раскинет ветвиПо-весеннему наш белый сад.Только ты меня уж на рассветеНе буди, как восемь лет назад.Не буди того, что отмечталось,Не волнуй того, что не сбылось, –Слишком раннюю утрату и усталостьИспытать мне в жизни привелось.И молиться не учи меня. Не надо!К старому возврата больше нет.Ты одна мне помощь и отрада,Ты одна мне несказанный свет.Так забудь же про свою тревогу,Не грусти так шибко обо мне.Не ходи так часто на дорогуВ старомодном ветхом шушуне.[1924]Собаке Качалова
Дай, Джим, на счастье лапу мне,Такую лапу не видал я сроду.Давай с тобой полаем при лунеНа тихую, бесшумную погоду.Дай, Джим, на счастье лапу мне.Пожалуйста, голубчик, не лижись.Пойми со мной хоть самое простое.Ведь ты не знаешь, что такое жизнь,Не знаешь ты, что жить на свете стоит.Хозяин твой и мил и знаменит,И у него гостей бывает в доме много,И каждый, улыбаясь, норовитТебя по шерсти бархатной потрогать.Ты по-собачьи дьявольски красив,С такою милою доверчивой приятцей.И никого ни капли не спросив,Как пьяный друг, ты лезешь целоваться.Мой милый Джим, среди твоих гостейТак много всяких и невсяких было.Но та, что всех безмолвней и грустней,Сюда случайно вдруг не заходила?Она придет, даю тебе поруку.И без меня, в ее уставясь взгляд,Ты за меня лизни ей нежно рукуЗа все, в чем был и не был виноват.1925«Спит ковыль. Равнина дорогая…»
Спит ковыль. Равнина дорогаяИ свинцовой свежести полынь.Никакая родина другаяНе вольет мне в грудь мою теплынь.Знать, у всех у нас такая участь,И, пожалуй, всякого спроси –Радуясь, свирепствуя и мучась,Хорошо живется на Руси.Свет луны, таинственный и длинный,Плачут вербы, шепчут тополя.Но никто под окрик журавлиныйНе разлюбит отчие поля.И теперь, когда вот новым светомИ моей коснулась жизнь судьбы,Все равно остался я поэтомЗолотой бревенчатой избы.По ночам, прижавшись к изголовью,Вижу я, как сильного врага,Как чужая юность брызжет новьюНа мои поляны и луга.Но и все же, новью той теснимый,Я могу прочувственно пропеть:Дайте мне на родине любимой,Все любя, спокойно умереть!Июль 1925Шаганэ ты моя, Шаганэ…
Шаганэ ты моя, Шаганэ!Потому, что я с севера, что ли,Я готов рассказать тебе поле,Про волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ.Потому, что я с севера, что ли,Что луна там огромней в сто раз,Как бы ни был красив Шираз,Он не лучше рязанских раздолий.Потому, что я с севера, что ли.Я готов рассказать тебе поле,Эти волосы взял я у ржи,Если хочешь, на палец вяжи —Я нисколько не чувствую боли.Я готов рассказать тебе поле.Про волнистую рожь при лунеПо кудрям ты моим догадайся.Дорогая, шути, улыбайся,Не буди только память во мнеПро волнистую рожь при луне.Шаганэ ты моя, Шаганэ!Там, на севере, девушка тоже,На тебя она страшно похожа,Может, думает обо мне…Шаганэ ты моя, Шаганэ.1924 г.Геннадий Айги
Стихотворения
Начала Полян
Из ранних стихов. 1956–1959
здесь
словно чащи в лесу облюбована намисуть тайниковберегущих людейи жизнь уходила в себя как дорога в лесаи стало казаться ее иероглифоммне слово “здесь”и оно означает и землю и небои то что в тении то что мы видим воочьюи то чем делиться в стихах не могуи разгадка бессмертияне выше разгадкикуста освещенного зимнею ночью —белых веток над снегомчерных теней на снегуздесь все отвечает друг другуязыком первозданно-высокимкак отвечает – всегда высоко-необязанно —жизни сверх-числовая свободная частьсмежной неуничтожаемой частиздесьна концах ветром сломанных ветокпритихшего садане ищем мы сгустков уродливых сокана скорбные фигуры похожих —обнимающих распятогов вечер несчастьяи не знаем мы слова и знакакоторые были бы выше другогоздесь мы живем и прекрасны мы здесьи здесь умолкая смущаем мы явьно если прощание с нею суровото и в этом участвует жизнь —как от себя же самойнам неслышная вестьи от нас отодвинувшисьсловно в воде отраженье кустаостанется рядом она чтоб занять после наснам отслужившиенаши места —чтобы пространства людей заменялисьтолько пространствами жизниво все времена|1958|
В рост
1.в невидимом заревеиз распыленной тоскизнаю ненужность как бедные знают одеждупоследнююи старую утварьи знаю что эта ненужностьстране от меня и нужнанадежная как уговор утаенный:молчанье как жизньда на всю мою жизнь2.однако молчание – дань а себе – тишина3.к такой привыкать тишинечто как сердце не слышное в действиикак то что и жизньсловно некое место ееи в этом я есть – как Поэзия естьи я знаючто работа моя и трудна и сама для себякак на кладбище городабессонница сторожа|1954–1956|
завязь
(из одноименной чувашской поэмы)
[р. а.]
пускай я буду среди васкак пыльная монета оказавшаясясреди шуршащих ассигнацийв шелковом скользком кармане:звенеть бы ей во весь голосда не с чем сталкиваться чтобы звенетькогда гудят контрабасыи когда вспоминаетсякак в детстве ветердымил дождем в осеннее утро —пускай я будустоячей вешалкойна которую можновешать не только плащино можно повесить еще что-нибудьпотяжелее плащаи когда перестану я верить в себяпусть память жилвернет мне упорствочтобы снова я стал на лице ощущатьдавление мускулов глаз|1954|
из поэмы о волькере
там в тайниках заоконных луговантрацитами светятсячерные дома полустанкови вечером около рельсмаленькие красные фонаригорят так тихо и сосредоточеннокак будто сидят в нихмаленькие Пименыи тихо и застенчиво пишутчто сказание все продолжается|1957|
предчувствие реквиема
а вам отдохнуть не придетсяи в ясном присутствии гроба еговам предоставлена будет прохладакак на открытой полянечернеющей и угасающейкак в окружениидеревьев черненых бесшумной коройи явственней станет чем ваше “мы есть”образа ясного светот которого будут болетьваши глаза с проявлением днас узкой – надглазной – костьюпохожей на тусклый намордники станет известно что даже в то времякогда был горяч он насквозькогда как ребенок был мягок и влаженкогда он хотел на прощанье сказатьтри слова последние веры —и приник ради этоголицом небывало-доверчивымк чему-то человеческому —это и тогда оказалосьвашими рукамии запомним лицо остывающееи все больше принимающее видмаски вылепленной будторуками убийц|1957|
бодлер
Не вы убивали не вы побеждалине вашего поляНедаром вы слушать его не умелидиктовало откуда-то что-томеста своего не имеяи не было будто ни губ ни бровей ни висковкроме далекого голосаи неожиданных рукИ даже законы движенья и ростаискали иного служенья ему:непредвиденным было то место под небомгде все утверждалось как тяжестьи от всех эта тяжесть его отделялакак падающее что-тоотделяется от воздуха в воздухе– И цвета испанского табакабыли живы глаза перед смертьютоскующие по чистотерождаемой только разрывом и гибелью|1957|
ночь первого снега
[г. а.]
ночь первого снега когда телеграфныезалепленные снегом столбысловно чуть-чуть отошли от дорогии потеряли колонну своюи каждый из них —ведущийи шлагбаума белые полосыпридвинулись к белым от снегашпал полосам нарушающимгоризонтальи в издавна знакомой округеесть что-то напоминающеенезнакомое пространствои ограда вдоль дачи поэтанапоминает теперь частоколперед домом далеким твоим неуклюжепоставленныйв котором засохшем задержана дерева смертьнеким подобьемнамека на вечность —на большее время чем мыночь первого снега когдаты стал не счастливым не легким а простосвободнымкак это бывает лишь в детствеи лишь перед смертьюи тем ты свободен что можешьне быть ответственным даже за веру:ей уже жить вне тебя своей жизньютам где пространство особо понятнокак освещенное снегомза стеклами место на дачегде от сильного света бессильна с утраженщина понятная сама по себеи твоя потому что она твоя веране зависящая уже от тебя|1957|
сон-огонь
(утра в иркутске)
[м. м. л.]
Сна началос шуршаниядворничьих метел под утро —будтопо стенамдвижение пламенинад головой —так неуклонно, сурово, шершаво!Юность-бездомность!..Сон – словно мыслей потрескиваньев дружеском доме: в огне.|1958|
без названия
[и. р.]
а как эта боль появилась?ты так уходилакак будто от жил отнимала ты рукии с каждым уходомони выявлялись все большеи потом обнаружилось сердцео котором я просто сказал: “болит”а где-то покоилось времясуществуя как воздух само по себеи стал я впервыеему принадлежатькогда я узналчто я горестный следтвоей обособленной памяти детскойи нынешних сновво мне без желанья оставленныйво время свечения крови и жилчто и сам я – лишь памятьдля всех – навсегда – о тебе – перед богом|1958|
в декабрьской ночи
[н. ч.]
в страхекак будто в декабрьской ночисамоосвещаютсяв е щ и душии как говорим “тупики” и “дома” и “туннели”определяю я это немногое —когда повторяю:что общность избравших друг другасовместность их нищенская —как разрешенная по недосмотру!но неотменимачто ежедневно обязан художникзнать о силе и времени смертии знать потому: что для правдыне хватит и всей его жизничто можно быть светлым всегда —о хотя бы от боли! —когда эта боль – словно заданнаянеотличима от верычто – как говорящие – теплятсяв е щ и душив страхе – как в зимней ночивсю полноту образуянеобходимого ныне терпения|1957|
к предчувствию реквиема
а как это было?впервыевас били в то время —но – только себя отдирая от васа – не нападаяя бился тогда чтоб себя отыскатьв бесформенной массе врагов называемойвременемчтоб было пространстводля жизни без васпрошло это время! и стал я свободнымот подаренного мне одиночества —одиночества – в окружении!и получил завоеванное одиночество —самого себяи место мое оказалосьпустыней где нет никого —пока утешая могло оно так называтьсяпока вы не действовали еще окончательно!и заняты были не смертью самой:еще не ее матерьялом самим!а только строительствомсферы для смертиее подготовкой|1958|
куст
…в жизнь я шепчу – как в соседнююбесконечность умолкшего леса…1957о явное это пространствомежду снегом и между нижними веркамикрыжовника около ветхой решетки —в архипелагахзанесенного снегом саданет в этом пространствепризнаков тении недоказуемаблизость редеющих листьевсперва может быть и была эта теньи торжеством ее было ее появленье —видимым словно в растворной водесиротством чернеющих ветокно что-то еще требовалось о так это былоэтим тенями снегу хотелось иметь свою теньна нижних ветках кустаи на всю зиму слилисьтень снега и тени ветоки будут всю зиму стараться очнуться —и очнутсялишь в середине марта —о это ощущениечего-то опасного и разряженногокак перед дверьюнекой неведомой лабораториио этот великий обмороксуществующий при моем существованиикак музыка за стеной– и перед этим таинствомя человек прошупомня о тех кто готовит опасноемоему пребыванию здесь:“о дайте – прошу – немного временидля немногих слово последних в мире кустах” —о если бы все было жизньюи если бы смерть исходила от жизнине у людей я просил бы отсрочку —но смерть сейчас от тех кто “они”от людей смертей|1958|
прощальное
[памяти чувашского поэта васьлея митты]
было – потери не знавшее летовсюду любовью смягченноеблизких людей полевых —будто для рода всего обособленное! —и жизнь измеряласьлишь той продолжительностьювремени – ставшего личным как кровьи дыханье —лишь тою ее продолжительностью —которая требовалась чтобы на лицахот слов простыхвозникали прозрачные векии засветились —от невидимого движения слез|1958|
родное
я должендойти губамидо ее беспредельных глази удивлюсь я тогда чуть пульсирующим жиламна подглазье ееи пойму что это от их прозрачностии бестелесноститак светлы и больнычуть вздрагивающие эти глазаи полюблю я ее и руками моими и губамии молчаньем и сном и улицами моих стихови ложью – для государстви правдой – для жизнии платформами всех вокзаловгде я буду в последний разсмотреть на горячие черные спиныпаровозов на дворах депооставляя ееочередям и убежищаммаленьких страшных городов Сибирии уезжая от нее навсегдана бойню людеймоего же века|1958|
отъезд
Забудутся ссоры,отъезды, письма.Мы умрем, и останетсятоска людейпо еле чувствуемому следукакой-то волны, ушедшейиз их снов, из их слуха,из их усталости.По следу того,что когда-то называлосьнами.И зачем обижатьсяна жизнь, на людей, на тебя, на себя,когда уйдемот людей мы вместе,одной волной,когда не снега и не рельсы, а музыкабудет мерить пространствомежду нашимимогилами.|1958|
сад в декабре
где-то скрывает он мертвое полебудто единственноеим охраняемое:“сад” говорю и не вижу о лучше оставитьих понимающих только себя!и без призора движенье карниза:легкий мышиныйпробег по стерне! —длится невидимоесловно во сне белокамье Карелии:о скоро:кренясь постепенно! —и удаляяськак будто на льдине:затылкомслучайно отыщется —для снов через год и для памяти —девичий столикпод снегом вечерним:вычурнымдетским|1959|Отмеченная зима
1960–1961
тишина
Как будтосквозь кровавые веткипробираешься к свету.И даже сны здесь похожина сеть сухожилий.Что же поделаешь, мы на землеиграем в людей.А там —убежища облаков,и перегородкиснов бога,и наша тишина, нарушенная нами,тем, что где-то на днемы ее сделаливидимой и слышимой.И мы здесь говорим голосамии зримы оттенками,но никто не услышитнаши подлинные голоса,и, став самым чистым цветом,мы не узнаем друг друга.|1960|
облака
В этойничьей деревненищие тряпки на частоколахказались ничьими.И были над ними ничьи облака,и там – рекламы о детстверахитичных и диких детей;и музыка о наготегуннских и скифских женщин;а здесь, на постели, на уровне глаз,где-то около мокрых ресниц,кто-то умирал и плакал,пока понимал яв последний раз,что она была мама.|1960|
смерть
Не снимая платка с головы,умирает мама,и единственный разя плачу от жалкого видаее домотканого платья.О, как тихи снега,словно их выровняликрылья вчерашнего демона,о, как богаты сугробы,как будто под ними —горы языческихжертвоприношений.А снежинкивсе несут и несут на землюиероглифы бога…|1960|
дом друзей
[к. и т. эрастовым]
Было совместноесоответствиедыханья, движенья и звукав их первозданномвиде.Надо было уметь не усиливатьни одно из них.И во все проникалсвет звука, свет взгляда, свет тишины,и где-то за этим свеченьемплакали дети,и изображало пламя свечипересеченьянаших шагов.И мы находилисьв составе жизнигде-то рядом со смертью,с огнем и с временем,и сами во многоммы были ими.|1960|
снег
От близкого снегацветы на подоконнике странны.Ты улыбнись мне хотя бы за то,что не говорю я слова,которые никогда не пойму.Все, что тебе я могу говорить:стул, снег, ресницы, лампа.И руки моипросты и далёки,и оконные рамыбудто вырезаны из белой бумаги,а там, за ними,около фонарей,кружится снегс самого нашего детства.И будет кружиться, пока на землетебя вспоминают и с тобой говорят.И эти белые хлопья когда-тоувидел я наяву,и закрыл глаза, и не могу их открыть,и кружатся белые искры,и остановить ихя не могу.|1959–1960|
и: расходящиеся облака
[в память о зиме 1959–1960 годов]
1.не с кем ему Расставаться и он Разлучает себяв нас через нас!это я вижупо облакам2.– а наши балы, а заря, а залы,алмазы, лампы, ангелы мои?ответ: обрубок; клич: кусок; пароль: отрывок;а цельный – в армии бе-эС3.а говорим ли кричим лии вспоминаем ли —преследуемы проецируемыубиваемы4.
– и лес стенами золотымисветя по памяти прохаживайсяприоткрывай прострелы доньевкак не-тревожащие ранывключи в свой свет и затеряй – как в море!(пока я видимый как ты)|1960|
из гостей
Ночью иду по пустынному городуи тороплюсьскорее – дойти – до дому,ибо слишком трудно —здесь, на улице,чувствовать,как хочу обнимать я камни.И – как собака – деснами – руку —руками – свои – рукава —и – словно звукипрессующей машины,впечатленья о встречах в том доме,который я недавно покинул;и – жаль – кого-то – жаль – постоянно,как резкую границумежду черным и белым;и – тот наклон головы, при которомсловно издали помню себя,я сохраню до утра,сползая локтями по столу,как по воску.|1961|
счастье
– Там, где эти глаза зачинались,был спровоцирован свет…Я симметрично раскладываю ракушкина женщину чужую,лежащую на песке.А облака – как крики,и небо полно этих криков,и я различаю границытишины и шума, —они в улыбающейся женщинезаметны, как швы на ветру;и встряхиваюсь я, как лошадь,среди потомков дробей и простенков;и думаю: хватит с меня, не мое это дело,надо помнить, что два человека —это и есть Биркенау, —о табу ты мое, Биркенау мое,игра матерьяла и железо мое,чудо – не годится, чу́динко мое,“я” – не годится, “оой!” мое!|1960|
отмеченная зима
белым и светлым вторымстрана отдыхалапричиной была темноте за столоми ради себя тишину создаваядарила не ведая где и комуи бог приближался к своему бытиюи уже разрешал нам касатьсязагадок своихи изредка шутявозвращал нам жизньчуть-чуть холоднуюи понятную заново|1960|
люди
Так много ночейлинии стульев, рам и шкафовпровожал я движениямирук и плечв их постоянныйи неведомый путь.Я не заметил,как это перенес на людей.Должен признаться: разговаривая с ними,мысленно мерил я пальцамилинии их бровей.И были они везде,чтобы я не забыло жизни в форме людей,и были недели и годы,чтобы с ними прощаться,и было понятие мышления,чтобы я знал,что блики на их фортепьяноимеют свою роднюв больницах и тюрьмах.|1960|
прощальное
О, вижу тебя я, как свет в апельсине,когда его режут,твоя тишина освещала зрачкииздали, еще не коснувшись,словно ты виделаеще до зрачков —там, в глубине —в горячем и красном.Как будто плечами и шеейплечам ты моим объясняла,где в близости есть расхожденье,но было ли это обидно,когда это былотише плеч, тише шеии тише руки.И мне, как открытые форточки, запоминалисьвсе детские твои имена,их знал только я, и остались они,как снег по ту сторонутюремных ворот —тише смерти и тише тебя.|1960|
из зимнего окна
головаягуаровым резким движеньем,и, повернувшись, забываю слова;и страх занимаетглубокие их места,он прослежен давноот окон – через – сугробы – наис – косок —до черных туннелей;я разрушен давнона всем этом пути,издали, из подворотенбелые распады во мглебьютпо самому сердцу —страшнее, чем лица во время бурана;все полно до отказа, и пластами тюленьими,не разграничив себя от меня,что-то тесное тихо шевелитсямокрыми воротниками и тяжелыми ветками;светится, будто пласты скрепленысвистками и фарами;и, когда, постепенно распавшись,ослабевшее это пространствовыявляет меня в темноте,я весь,оставленный здесь между грудами тьмы —что-то больное,и невыразимо мамино,как синие следы у ключиц.|1960|
детство
Авторизация