Октябрь маслом

В конце лета мы переехали в штат, девиз которого «Добродетель, свобода и независимость», в безнадежную провинцию, названную городом больше ста лет назад только благодаря нефтяной лихорадке. Меньше десяти тысяч человек, которые так или иначе связаны друг с другом: чей-то сын обрюхатил чью-то дочь, мужья подрались в одном из двух баров, провонявших скисшей пивной пеной, и, конечно же, почти все мужчины работали на заводе, который дымил так, что в подобные места надо приезжать умирать, а не жить. Зато с выбором школы гениально просто – она единственная, где директор – мисс Аллен – торчит в своем кабинете лет двадцать и отчитывает провинившихся учеников, клацая выдающимися вперед зубами, нет бы вовремя выйти замуж или исправить прикус. По своей воле я б в такую дыру никогда не приехал. Но у меня еще даже не было водительских прав, чтобы спорить с отцом, получившим хорошую должность на экологически-отвратительном предприятии.

Мы вообще-то часто переезжали, отец – махровый карьерист, потому таскал семью за собой из штата в штат, из захолустья в глушь. Оттого я никак не мог войти в состав школьной команды по бейсболу и научился быстро заводить не друзей, но приятелей, ибо отец и не думал присесть на одной из ступенек карьерной лестницы и наконец-то выдохнуть. Матери было намного проще, ведь все равно в каком штате нафаршировать индейку, потушить фасоль или испечь кексы. Правда, после нескольких месяцев на севере Аляски пристрастилась к горячительным напиткам и сериалу «Отчаянные домохозяйки», перестала ходить к маникюрше и стала носить удобную обувь без каблука, в шатком мире джина и виски важна устойчивость, тут не поспоришь.

Дом у нас по здешним меркам был просто отличный. Двухэтажный, с винтовой лестницей, большим гаражом. И находился рядом и с торговым центром, и супермаркетом, и с барами, и с церковью, и со школой, и с кладбищем. Зато подальше от ядовитого дыхания завода. Из окна моей комнаты открывался вид на лес. Не такой как на отфотошопленных фотках с горнолыжных курортов. Тощие клены, полулысые сосны, густые папоротники, ржавые ручьи, всегда влажный мох, каменистые пригорки и овраги – черные, зияющие, жутковатые, как пустые глазницы индейских мумий, но так и манящие заглянуть вглубь. Ни птиц, ни ежей, ни косуль. Да что там! Я не нашел даже беличье гнездо или муравейник. Единственный существом, издающим звуки был ветер: гудел в ельнике, трещал, запутавшись в кустах бузины, или тоскливо скулил в оврагах. Отличное местечко, чтобы впервые покурить травку!

Еще более унылой оказалась церковь. Хорошо, что родители были умеренно верующими людьми, иначе сидеть бы мне каждое воскресенье на жесткой скамье в рубашке с длинным рукавом, в черных тупоносых ботинках, без «Орбита» и телефона и зевать, слушая длинные проповеди. А так седьмой день недели мать обычно посвящала сладкой выпечке и односолодовому, а отец – счетам и подержанному, но любимому «Chevrolet Cobalt». Но по приезду в каждый новый карьерный пункт отца мы в первое же воскресенье непременно посещали церковь, чтобы двуногие эндемики не думали о нас нехорошие вещи. Тогда-то я и увидел впервые, кто в этом городке настоящий бог, а кто просто идол в терновом венце.

Мы сидели рядом с соседями – мистером и миссис Баркли – одинаково рыжими и некрасивыми, с немигающим птичьим взглядом, и их выводком веснушчатых погодок, только старшая и очень хорошенькая Сэнди казалась подкинутой в это гнездо. Проповедник говорил то за инкрустированного деревом Сына, то за его Мать, то за Отца. Не Иосифа, а того, который осчастливил бездетную Марию самым непорочным образом. Причем проповедник озвучивал главных библейских персонажей разными голосами. Со стороны сильно смахивало на репетицию благотворительного спектакля одного актера, которым гастролировал по заведениям с мягкими стенами. Но горожане слушали с явным интересом и дружно пели «Аллилуйя». Пока не вкатился четырехколесный Элвин Барнс, управляемый своей бабушкой – Донной, ее тут все называли запросто, безо всяких мисс-миссис.

При виде инвалида в коляске и Донны, намертво зашитой в черное платье без единой пуговицы или молнии, семейство Баркли синхронно вскочило, благостно улыбаясь и уступая место.

– Прости, Элвин, прости, Донна! Обычно вы приходите до начала проповеди, – зачем-то оправдывались Баркли-старшие. – Как дела, Элвин?

– Какие могут быть дела со сломанным позвоночником? Не побегать, не поиграть, даже в туалет нормально не сходить, приходится пить слабительное почти каждый день, – ответила за внука Донна и пристально посмотрела на Сэнди. – Неплохо было бы снова позаниматься с Элвином математикой, как думаешь?

Сэнди поспешно кивнула и пообещала прийти вечером в понедельник. Элвин – с виду подросток-недоумок, посмотрел на нее очень по-взрослому и плотоядно облизнулся. Баркли переместились на задние ряды, а Донна вытащила внука из кресла, будто тряпичного лягушонка Кермита, и усадила на стационарную поверхность. Тот, подтягиваясь на руках и двигаясь по скамье, дополз до меня.

– Привет, меня зовут Элвин, – и протянул вялую липкую руку.

– Сет, – представился я и отодвинулся подальше – от него жутко воняло, сыростью, плесенью что ли, но руку я все-таки пожал.

Святой отец снова занялся христианской озвучкой. А я вполглаза изучал Элвина. Да будь он хоть лучшим игроком «Янкис», никогда бы с ним не подружился! Удивительно неприятное лицо. Ассиметричное, бледное, узкий длинный подбородок, крупный нос, скулы, находящиеся в постоянном движении, сальная челка и взгляд заискивающий, но насквозь лживый. И еще этот запах, этот тлетворный душок… Я вдруг вспомнил. Семь назад у меня были рыбки. Гуппи. Мы собирались с родителями на неделю в Нью-Йорк, планировали всего на неделю, а я забыл сменить воду и наполнить автоматическую кормушку. Вернулись только через двадцать дней, город несбывшихся грез все кружил и кружил по магазинам, галереям и мьюзиклам. Рыбки плавали кверху брюхом. Вода в аквариуме зацвела, стекло позеленело, а в комнате несло так, что я выкинул рыбок вместе с аквариумом и несколько дней не закрывал окно. На улице бесилось от жары лето, а мертвенная сырость никак не выветривалась, будто в комнате были и миниатюрный рыбзавод, и яма с компостом, и еще, еще что-то… Точно, старый лес, умирающий от затянувшегося ожидания первого снега. Так пахло возле оврагов, на дне которых не разглядишь даже броскую кленовую смерть. Только от Элвина несло еще и какой-то химией – вот уж отвратительный бонус. Я тогда подумал «серьезные же препараты назначили врачи, если от него разит так, что окружающих тошнит». Школу Элвин, как выяснилось, не посещал – слишком много ступеней и никакого лифта, потому учился дома.

После проповеди прихожане попросили Господа о процветании сначала Америки, потом штата, после округа, а в затем и этой дыры из однотипных каркасных домов. Затем все потянулись к Барнсам: приглашали на чай с «Пищей ангелов» (обычный условно-домашний бисквит из готовой смеси), в кино с просроченными «Звездными войнами», интересовались здоровьем безнадежно больного Элвина и восхищались картинами Донны.

Уже в сентябре я узнал, что Донна действительно хорошо рисует: и портреты карандашом за очень скромную плату, и пейзажи маслом – в подарок. И это были не опрятные пасторальные овечки на лугу с цветущей люцерной, а прямо-таки декорации к ужастикам по романам Кинга – лесная немая психоделика и глубина оврагов под размытым оскалом месяца, пойди-ка, догадайся, что там на самом деле. Такие холсты нужно вешать в охотничьем домике, над камином, по соседству с отпиленной головой оленя с плексигласовыми глазами, а не в светлой гостиной с мягким диваном или в столовой в идеальных оттенках оливкового и легкими занавесками. Но самое важное узнаешь с явным запозданием, так уж устроен этот мир. Однако если бы честным, то это были потрясающие картины – просто глаз не оторвать от темной масляной многослойности. Одну из них Донна когда-то подарила школе, она висела недалеко от входа – не захочешь упрешься взглядом.

– Завораживает, правда? – спросила Сэнди, наблюдая как я буквально прилип к холсту, вместо того чтобы спешить на урок. – Пойдем, у меня тоже биология. Да пойдем же, Сет, опоздаем.

Вообще-то я предпочитал физику и астрономию. Но был готов полюбить всем сердцем и биологию, и французский, и геометрию, только бы Сэнди поворачивала на уроке милую мордашку в мою сторону и лучезарно улыбалась. А когда часы наших занятий не совпадали, я откровенно скучал и питался карандашами и ручками. С этими бесконечными переездами начнешь грызть все канцелярские принадлежности подряд. Иногда караулил Сэнди после уроков, потом вместе дожидались ее младших братьев и сестру и очень-очень медленно шли домой. Я тоже ей нравился, наверное, так. Эх, дорогая Сэнди, а я так и не успел тебя поцеловать.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.