– Бледновата. Тощевата. И сисек нет.
– Зато благородная.
– От этого одна лишь головная боль, – поморщилась женщина. – Раздень.
– Чего?
– Мне прикажешь? Я товар видеть должна.
То, что произошло дальше, навсегда осталось в памяти Эвы как… как ужас ужасный. Иначе и не назовешь. Ее вытащили из ящика.
– Не на диван. Она ведь… вообще-то, дорогой, мог бы и позаботиться о товаре. В этом виде… – Женщина покачала головой.
Содрали платье.
И нижнюю рубашку. И Эва опять закричала. Громко-громко. Так, что собственный крик, отразившись от стен, оглушил ее.
Мигнули свечи.
Почти погас огонек в масляной лампе, которая коптила на столике. И женщина вдруг замерла.
– Она одаренная?
– Именно, Грета, именно. И сильная. Хорошая кровь. Причем невинна. На такую покупатель найдется быстро.
– И проблемы. – Женщина подняла руку, и, кажется, с некоторым трудом. А потом и вовсе стянула перчатку. Под мягкой кожей оказались серебряные металлические пальцы, скрепленные шарнирами. Конструкцию обвивали тонкие патрубки. Пальцы двигались.
Железные – и двигались.
– Идиот, – сказала женщина, пошевелив пальцами. – У девчонки наверняка родня имеется?
– Да. Но…
– Которая станет искать. Если уже не ищет.
– В этом состоянии не найдут, – проворчал Стефано. – Ты сама говорила, что «Мертвая вода»…
Пальцы сомкнулись на горле Стефано, движением столь быстрым, что Эва только и смогла – моргнуть.
– Как давно ты поишь девицу этой дрянью?
– Т-третьи… с-сутки… – просипел Стефано.
Или Эндрю?
Или… или ни одно из имен не является настоящим? Как понять? И надо ли понимать? Надо выбираться… надо звать на помощь? Как? И кого?
– Помнится, я тебе говорила, что это небезопасно. – Женщина не спешила разжимать руку. И смотрела в глаза Стефано. – Для них. Что не более двенадцати часов.
– Она дышит!
– И толку-то? «Мертвая вода» действует не только на тело, но и на разум. И как знать, очнется ли она вообще. А если очнется, то… кем?
Эва тихо охнула.
Неужели…
Она не хочет! Она не будет… не станет…
– Сотня. – Женщина разжала руку. – Золотых. И ты убираешься с глаз долой.
– Помилуй, Грета, – просипел Эндрю, потирая шею. – Это даже не смешно!
Сволочь. Просто сволочь. А сволочам имена не нужны. Лишнее они.
– Невинная девица из хорошей семьи, ко всему одаренная. Да не меньше двух тысяч!
Они что, торговаться будут?
– Во-первых, откуда мне знать, что и вправду невинная? Во-вторых, что с той невинности, когда у нее, может, мозгов не останется. Триста. И больше не проси.
– Она крепкая. Да и найдется у тебя клиент и на безмозглую. Ты ли не знаешь, что работать она будет вовсе не мозгами. Полторы и ни медяком меньше.
– Если будет. Одаренную так просто в дело не пустишь. Пятьсот.
– Ограничители? Полторы. Я же сказал.
– На них еще потратиться надо, да и сам понимаешь, достать непросто. Кроме того – девка бледная, невзрачная… на такую клиент не пойдет. Шесть сотен.
– Не смеши. У тебя и нет возможности ограничители достать? Да и на чистенькую-благородную… аукцион устроишь, и все отобьется. А то и вовсе… тебе ли не знать, что магам надо. Пусти слушок, что есть девица, сами прибегут. Тысяча двести.
Сошлись на тысяче, которую принесли в старом потертом кошельке. И Эндрю-Стефано, гад этакий, чтоб ему все посмертие икалось, пересчитывал деньги долго, муторно, едва ли не каждую монету на зуб пробуя. А потом ушел.
Он ушел. А Эва осталась.
ȅ
И что ей делать?
Женщина, все так же странно двигаясь, подошла к ней и наклонилась. Металлические пальцы раздвинули веки. Заглянув Эве в глаза, женщина вздохнула:
– Бедная девочка. – А потом вытащила свисток. Тонкий звук причинил боль. – Отнесите ее в подвал. Умойте. Оденьте. И да, вот еще что…
Из-под юбок появилась пара браслетов.
– Заодно за Вареном пошлите, пусть посмотрит…
Она… она же женщина!
