– Госпожа сказала, что это не годится даже для того, чтобы бедным отдать. – Мэри решительно подошла ко мне. – Госпожа передала вам пару платьев своей дочери. Леди Августа всегда отличалась отменным вкусом, правда, вы для них… крупноваты, но хороший корсет способен все исправить.
– На хрен, – отрезала я.
– Что? – Мэри моргнула.
– На хрен, – повторила я. Мало ли, вдруг да глуховата девица, не расслышала. – И корсет в том числе.
– Но…
– Завтрак где будет? – Я вдруг успокоилась. А и вправду вещи старые, хотя, конечно… – Нет, погоди, куда выкинули?
– Но…
– Куда? – Я постаралась говорить ласково, а еще снова поймала взгляд. – Знаешь?
– Д-да. – Девица вдруг побледнела, точнее приобрела тот серый выразительный оттенок, что свидетельствует о сильнейшем душевном потрясении.
– Чудесно. Тогда иди и принеси.
Старые или нет, но это мои вещи. И если кто их может выкинуть, то только я. А стало быть, нечего тут.
– Но… г-госпожа…
– Тогда отведи меня, – предложила я, чувствуя, как кипит внутри Сила. И главное, она просто есть, не рвется наружу диким пламенем. – Это ты можешь?
Могла.
Мы шли. Поникшая, вздрагивающая от любого шороха девица и я. Я не вздрагивала, но крутила головой, пытаясь понять, насколько мне здесь нравится.
То есть… понять я уже поняла. Ни насколько.
Но сам дом неплох.
Большой. Теплый.
Живой.
И ничего не разваливается, не скрипит, не вздыхает. Обои ярко-зеленые, небось по последней моде, да еще и в золотую полосочку. Сияют позолотой тяжелые рамы. Поблескивает влажно паркет, натертый до того, что еще немного, и отражение увидишь.
Статуи стоят в нишах.
Или вон вазы с цветами.
Мэри свернула куда-то вбок, ну а я за ней, чтобы оказаться на узкой темной лесенке, явно предназначенной для слуг. И еще ниже. Запахло свежим хлебом, мясом и еще чем-то непонятным, но определенно вкусным. Мой рот наполнился слюной, я даже повернулась туда, откуда доносились запахи, но Мэри опять свернула и остановилась перед дверью.
– Там, – дрогнувшим голосом сказала она. – Все… там.
И правда, там.
Моя дорожная сумка, прошедшая пустыню и пропахшая ею. Потертая, исцарапанная, но такая родная, что обнять захотелось. Ее я вытащила первой.
А вот платье… может, не самое роскошное, но его шила матушка.
Вчера я… да, перенервничала, что уж тут. Слишком все… не такое. И понимаю, как чувствовал себя Чарли на Западе. Хреново. Вот прям как я на Востоке.
Я вытянула сумку и прижала к себе.
– Что стоишь? Собирай. Назад понесем.
– Но…
– Собирай, – рявкнула я, и почему-то Мэри присела, а потом с небывалой поспешностью принялась запихивать выпавшие вещи в сумку. Другую. Ту, что матушка собирала.
А ведь она говорила что-то такое… про моду.
Гардероб.
Плевать. Хотя…
Я прищурилась. Кажется, я совершенно точно знаю, что надеть к завтраку. Где там мои родные брюки?
Голова болела. Вот адски болела. Как только может болеть голова после бессонной ночи и выпитого. Пил, правда, Чарльз аккуратно, немного, да и амулет… значит, было еще что-то.
Он застонал.
И взялся за голову руками. Мысли там крутились дерьмовые. Нельзя было соглашаться.
В конце концов, есть же полиция.
Вот только ни хрена она, эта полиция, не сделает, а то и вправду… если верить Эдди. Эдди надо верить, но… как-то оно неожиданно вышло.
Его перехватили у дворца.
Слуга. Короткая записка. Поездка. Разговор. Такой вот разговор, из которого выходило, что он, Чарльз, просто-напросто не может не помочь. Другу.
Да.
И Эдди. Эдди вот точно знал, что ничего хорошего из нынешней затеи не выйдет, но головой качал и глядел с укоризной. Мол, твою сестру нашли, так чего уж тут?
Вот и…
Записка, отправленная Милисенте.
Клуб, в котором Чарльз показывался редко, но числился, ибо человеку его положения никак невозможно не состоять в клубе. Хоть в каком-нибудь. А этот… старый, достойный, с репутацией.
Дерьмо.
Он повернул голову, убеждаясь, что за окном светло. Выходит, вчера все-таки перебрал. Виски? Нет, Чарльз точно помнил, что пил он мало. Привычка. Сила… Сила колыхнулась внутри тяжелым мутным болотом.