– Мишка, ты не передумал идти в отряд? – понимая, что зря тратит время, спросил его Окурок.
– Конечно, не передумал, дядя Дима.
– Так ведь власть же сменилась вроде, – попробовал убедить его Окурок. – Налог уменьшили. Халяву раздают. Мэр вон приехал. Прикиньте, мужики, настоящий Мэр будет!
Видел он этого «Мэра-Губернатора».
Правитель города Заволжска Сеня Павловский, он же Семен Палыч, он же Палач, был высоким кряжистым мужиком с большими кулаками, поросшими седым волосом, с мясистым красным носом и широкой лысиной, обрамленной кружком уцелевших волос. Он приехал чуть позже основной орды на облезлом джипе и к жителям Калачевки вышел одетый в серый пиджак с накладками на локтях и в чуть засаленные брюки. На ногах блестящие штиблеты. Еще был полосатый галстук и почти белая рубашка. Он, как говорили, раньше был хозяином поселка с населением в три тысячи душ. Поселок назывался городом, а по сути, был деревней, кормившей себя кое-как. Продукта хватало для правителя, его семьи из четырех жен с кучей детей, трех десятков «милиционеров» и стольких же мужиков и баб господской челяди. В общем, копия Гоги, только русский. Был он господином для жителей и настоящим владельцем всего имущества Заволжска, пока туда не приехало СЧП.
Свою вотчину Павловский предоставил в распоряжение Уполномоченного без разговоров и даже без торга и в дальнейшем помогал заниматься мирными делами на присоединенных территориях. Другим начальникам орды такие дела казались «скучными». Поэтому-то его и прислали сюда.
– Вы что, дядя Дима, думаете, я ребенок? – обиделся пацан. – Хоть с Бобром, хоть с этим х. лом… тут жизни не будет. Я этого Мера первый раз в глаза вижу, но уже понимаю, что он козлище. Дань уменьшили, а потом снова по полной введут. Обратно будет плохо. Обратно будем голодать. Мы тут не люди, а рабы. А в отряде я человеком стану. Если выживу. Воином. Добычу буду брать с боем, по-честному. А не повезет, и завалят враги – так на то и судьба. Лучше так, чем здесь гнить.
– Дело говоришь! Молоток! Держи «пять»! – подхватили взрослые, поддерживая пацана и хлопая его по плечам. – Мужик!
Мальчишка аж покраснел от счастья.
Да и говорил он совсем как взрослый, впрочем, взрослыми теперь становились очень рано. Новое время просто не давало времени на беззаботное детство.
Через пятнадцать минут (часы Димон всем показал с деланной небрежностью) они были у поста на южной оконечности лагеря, который, судя по корявой надписи, назывался «КПП южное».
Только сейчас Окурок оценил, что поставили эти блокпосты с таким расчетом, чтоб нельзя было пройти незамеченным. Вдоль «периметра» вырубили все высокие кустики, убрали весь хлам и сломали все заборы и сараи, чтоб получившаяся полоса шириной метров в тридцать прекрасно просматривалась в обе стороны. И простреливалась. Уже строились и смотровые вышки.
Вдоль границы занятого чужаками участка как раз лениво шел патруль: два бойца в мохнатых меховых шапках и такая же лохматая черная собака. Псина злобно рыкнула на Окурка. Если бы он недавно не набил желудок зайчатиной, у него потекли бы слюнки при виде этой упитанной животины. Очень уж вкусны жаренные псаки. Он слышал, что «сахалинцы» привезли с собой целую свору – не меньше десяти кобелей и сук. Животные это были злющие и умнющие, ничуть не хуже их диких, вернее, одичавших собратьев. Если верить слухам, псарня располагалась не на территории бывшего совхоза, как конюшня, а где-то рядом, в одном из дворов. Кормили животных мясом.
Рядом с постом на железной треноге стоял прожектор, сейчас выключенный, да и похоже не подсоединенный к источнику тока. А еще была насажена на металлическую ограду голова с вытаращенными глазами. Их никто еще не выклевал. Присутствие людей, собак, шум от проезжающих в обе стороны машин отпугивал даже самых наглых ворон. С большим трудом Окурок узнал в голове то, что осталось от Лехи Белкина. Среди охранников Гоги он был одним из самых нормальных и часто давал курево и жратву, не в долг, а просто так. Именно он нарушил тишину во время казни мольбой о пощаде. Он действительно был местным, хотя не только он один, и где-то в деревне жила его мать. «Интересно, видела ли она это?»
– Стой! – возле самого шлагбаума добровольцам внезапно перегородил дорогу молодой чернявый парень с эмблемой «Казбека», в наглухо застегнутом бушлате и берете на голове, перепоясанный ремнем. – Кито такой? Куда идэш?
– Димон, скока лет, скока зим! Пропусти их, Ахмет, – раздался знакомый голос, и из сторожки к ним вышел Упырь собственной персоной, жующий сушеную рыбку. – Это свой. Его ждет Генерал. И Мустафа-хаджи тоже ждет. Остальные тоже пусть проходят.
Упырь был тощий и имел яйцевидную голову и глаза чуть навыкате. Глаза у него иногда дергались. Говорили, что он нюхал какую-то токсичную дрянь. За ним стоял толстобрюхий мужик по кличке Компот и еще двое незнакомых «бешеных». Или теперь их надо было «церберами» называть? Все при полном вооружении, автоматы на ремнях, но вид расслабленный. Крутые, блин, нашлись.
– А… понять, – кивнул парень и отодвинул шлагбаум из железной трубы. – Проходитэ! Оружия оставьтэ в караулка.
– Ну, привет, Петруха. Это откуда такой лось взялся? – спросил Димон старого кореша, указывая на удаляющегося бойца-постового.
– Шайтан его знает, – пожал плечами Петька Упырь. – С какой-то долины в горах. Все вокруг их подохли, они одни там остались и куковали лет сорок, думали, что всех праведников Аллах к себе призвал, а они нагрешили. Ихнего языка никто даже в «Казбеке» не понимает, но по-нашему он быстро балакать наловчился, хоть и коряво. Говорит, старики научили в детстве, но подзабылось.
– Скажи ему, что голова завоняет скоро, – хмуро бросил Окурок.
– А он тебе ответит «новий отрэжим», ха-ха, – ответил Упырь, и «бешеные» заржали, как кони, так что забряцала их амуниция. – Да это не он придумал ее тут насадить. Так командир сказал! Чтоб все ходили и трепетали… А круто мы их порвали? Как тузик грелку. Всего трех человек потеряли, да и то салаг, которые сами под молотки вылезли.
– Это за весь бой, что ли? – Окурок понял, что речь шла о вчерашнем штурме.
– Настоящего боя и не было. Все сделали диверсанты. Ну, лазутчики. Сняли часовых, захватили все три танка, в землю врытых. Пулеметы с них развернули. Окружили казарму, всех там покрошили в капусту. Гогу поймали то ли в койке с одной из его шмар, то ли на горшке тужащимся. Только человек десять с Королёвым закрылись в доме прислуги и сдаваться не хотели. Тогда по ним пальнули для острастки из пушки. Самому Королеву тоже ожерелье дали примерить. Прямо у асиенды. Ох и орал он… Я его спрашиваю: «Че, больно тебе?» А он не отвечает, знай себе вопит…
Это хорошо, подумал Димон. Человеку человеческая смерть, а собаке – собачья. Впрочем, никакая собака не сравнится по подлости с гадом, из-за которого Окурок когда-то едва не расстался с жизнью.
– Вы еще успеете поговорить, любезные! А сейчас попрошу внимания, – из вагончика вышел еще один человек. Голос его, хотя и выдавал почтенный возраст, звучал властно и твердо, почти как у Уполномоченного. Это был высокий седобородый старик в светло-зеленой камуфляжной куртке, раньше такие носили военные стран Наты, с которой Россия воевала. На голове у него была арафатка, намотанная на манер чалмы и делающая его похожим на джинна из детской книжки. – Салам алейкум. Можете называть меня Мустафа Ильясович, а можете – Мустафа-хаджи. Как вам ближе. Я зам по личному составу. Замполит. Ну и еще иногда по огневой подготовке, но это для души.
Несмотря на почти коричневую кожу, говорил он без акцента, а речь была, как у «прежних» – грамотная, хоть обзавидуйся.
– Вы меня извините, у меня мало времени, – продолжал восточный человек. – Поэтому я посмотрю на вас прямо здесь. Становитесь в шеренгу, пожалуйста. Не обязательно по росту.
После недолгой заминки добровольцы встали в ряд. Мустафа Ильясович прошел вдоль строя и перекинулся парой слов с каждым. Видно было, что взгляд у него цепкий и все он замечает, даже то, что у одного шнурки на берцах плохо завязаны («Завяжи, а то упадешь, мил человек»), а у другого куртка мала («Попроси поменять, родной. Лучше взять на размер больше, всегда можно затянуть»).
Чуть дольше он задержался возле Иваныча, самого старшего из них. Хотя, конечно, по сравнению с самим Мустафой, который явно захватил еще живого президента, тот был сущий мальчик.
– Болит? – спросил «джинн», после того как секунд десять всматривался в желчное лицо пятидесятилетнего добровольца.
– Ага. Бывает иногда.
Внезапно Мустафа ткнул его пальцем в грудину. Ткнул несильно, но Иваныч согнулся от боли, лицо побелело.
– Плохо. Совсем плохо, – пробормотал замполит. – Ты и без войны скоро совсем мертвый будешь. Канцер у тебя. Или рак, говоря по-простому.
Окурок знал, что такие подозрения у немолодого вдовца с соседней улицы давно были. Но в Калачевке врача не было, а личный доктор Гоги крестьян смотреть бы не стал (поэтому никто не жалел, что того врача убили при штурме).
– И пусть, – с жаром ответил Иваныч. – Все мы один хрен подохнем. Возьмите в отряд. Год-два у меня есть. А больше и не надо. Хоть умру человеком. Я стрелять умею. И с винтовки, и с автомата. И гранаты кидать могу, и ножи.
– Да будет так, – Мустафа-хаджи кивнул. – После меня вас еще Ольга посмотрит. Она начальник медицинской службы, начмед. Женщина, конечно, не человек… но она очень умная женщина. Она не будет возражать. Я скажу свое слово за вас.
Последним стоял Мишка. Возле него Мустафа тоже задержался чуть дольше.
– Ты хочешь сказать, что тебе восемнадцать, сынок? Я думаю, ты лжешь, – улыбнулся добрый старичок. – Нехорошо врать старшим, но я прощаю. Ты же из лучших побуждений. У нас во время похода на Израиль мальчишки на три года младше тебя воевали. И воевали хорошо. Не оставили от евреев камня на камне. И те, для кого ваш язык был родным – там тоже были. Взрослые. С одним мы в одном противотанковом расчете две «Меркавы» сожгли, пока его на куски не разорвало. Я тоже был молод. Хотя и немого постарше. Будет время, я расскажу вам про последний поход Халифата.
Окурок чувствовал, что у него голова пухнет от обилия информации – может, и нужной, но идущей валом. Какой еще Израиль? Какой Халифат? Ох уж эти «прежние»…
– Я вижу, некоторые из вас чтут пророка Ису, – продолжал Мустафа Ильясович. Видимо, он имел в виду Иисуса и крестики, которые были на шее у пятерых, включая самого Окурка. – Это хорошо. Раньше я цеплялся к букве и не видел дух. Пошел воевать против христиан, но на самом деле воевал против шайтана. Теперь говорю, что вера у нас одна и бог един. Вы, христиане, особенно православные, такие же «люди книги», как и сыны ислама. У нас в СЧП уважают тех, кто служит Богу. Церковь ваша, увы, не сохранилась. Как и католическая, наверняка. Но теперь у вас, как у нас, мусульман – любой, кто знает основы вероучения, может быть пастырем. Здесь такие люди есть. И помните, что сила веры важнее, чем сила оружия. Я не буду вас больше задерживать. Палатка медслужбы – большая зеленая, с красным крестом и полумесяцем, последняя в этом ряду. Чуть не забыл… возьмите вот эти значки, – он протянул Димону мешочек, в котором что-то позвякивало. – В бою они могут вас демаскировать, но в мирной обстановке их носят все. Клятвы и присяги тоже пока нет. Просто помните, что теперь вы наши. А это и права, и ответственность. И вот вам наши законы. Зубрить не обязательно, надо принять сердцем.
Замполит подал Окурку серый лист бумаги с десятком строчек и оставил их. Новобранцы прошли на территорию лагеря в сопровождении все того же Упыря и двух его людей.
Все здесь жило своей жизнью, бурной и шумной, и казалось невероятным, что еще сутки назад в это части деревни рос только бурьян и нельзя было увидеть человека на улице, сколько ни карауль. Сюда ходили только за дровами или для темных дел – спрятать украденное или встретиться с чужой женой.
Теперь вокруг вовсю шло обустройство лагеря.
Бойцы с эмблемами черепа и смерча ставили большие утепленные палатки с печным отоплением. Фырчали генераторы, копались выгребные ямы и колодцы, рубились деревья. Визжали пилы, стучали топоры и молотки. У «сахалинцев» оказалась куча электрических инструментов, подобных которым Окурок в глаза не видел в асиенде. Он не удивился, даже увидев искры, летящие от работы сварочного аппарата. Интересно, где им удалось достать баллоны с газом?
То и дело подъезжали вонючие ЗИЛы с разнообразными грузами и материалами. И уезжали, наполненные мусором и ненужными обломками разобранных сооружений. Многие грузовики и прицепы переоборудовались под дома на колесах.
Тут же несколько бойцов в камуфляже расседлывали лошадей, снимали с их спин поклажу. Лошадей потом увели две женщины в камуфляже и в черных платках, закрывавших всю голову и шею.
Откуда-то из динамика летело громкое, хулиганское: «Я куплю себе змею или черепаху. Ну а ты давай вали, ехай на х…!»
– Остаются на зиму у нас? – решил проверить свою догадку Димон.
– Ага, – кивнул Упырь. – Конкретно нам не сказали, но кажись, ты прав. Будут зимовать. Завтра весь народ на работу выгонят. То ли трупы, то ли трубы будут таскать на нефтебазе. Если вам к Ольге надо, то идите быстрее. Скоро сабантуй начнется, и туда все ломанутся, чтоб ее девчонок побыстрее расхватать.
