Александр Ивлев
Самый глубокий холм
Спасибо С. и Л.
Этот конкур* придумал сын в 2007 году. Нас разделяли тысячи километров, мы говорили на разных языках, я использовал буквы, он – иероглифы. И однажды, чтобы окончательно не сойти с ума, он предложил: "Давай, будем думать об одном и том же."
С 2007 до 2019, каждый год, 12 апреля мы задавали тему и весь год сочиняли рассказ, повесть или роман, стобы 11 сентября, до 23:59:59 дать друг-другу прочитать сочиненное за 12 месяцев.
В книге три новеллы: "Пусто/Пусто", (тема "Одноразовая жизнь"), "Probatio fidei" (тема "Вера"), "Зона вне" (тема "К нам прилетел НЛО"), и три отрывка из романов "Самый глубокий холм" (тема "Самый дорогой товар"), "День Сурка 2" (тема "Сансара") и "Чекпоинт Чарли" (тема "Берлинская стена")
*Конку́р – соревнования по преодолению препятствий в определённом порядке и определённой сложности и высоты, проходящие на конкурном поле. Конкур – наиболее зрелищный вид конного спорта. Для успешного участия в нём требуется длительная и упорная тренировка спортсмена и лошади.
«Пусто/Пусто», 2010, апрель, 11
В 2010 году темой "Конкура им. Килгора Траута" была “Одноразовая жизнь”.
"Человеку очень сложно и больно принять свою истинную роль и место во Вселенной"
[Пусто]
Семён Семёнович, 1968 года рождения, проснулся как обычно, за несколько минут до писка старенького электронного будильника. Его дисплей светился зелёным и, если не знать, что много лет назад он был выставлен на “шесть-тридцать”, можно было принять часть его циферблата за счёт: “1:1».
Он полежал, посмотрел в сереющий над ним потолок, и попытался вспомнить, что он делал вчера.
По всему выходило, что то же самое, что и позавчера. Ещё один день на бесполезной работе. Потолок серел чуть меньше, чем три дня назад – было третье апреля. Два дня назад перевели часы на час вперед и отобрали кусочек времени от его законных суток. От этого слегка побаливала голова и хотелось пить.
Он встал, поискал ногами тапочки, но, как обычно ничего не нашел – день ото дня он забрасывал их глубоко под диван, доставал только придя с работы и некоторое время ходил в них по квартире, готовя незамысловатый ужин. Как обычно он пошлепал по холодному линолеуму босыми ногами, налил плошку воды, поставил её на печь с двумя последними яйцами и включил греться воду для чая.
Времени как раз хватило на то, чтобы умыться и почистить зубы. Два яйца всмятку, в хлебнице был последний кусок хлеба, чай пришлось залить в заварочный чайник, “поженив” старую, пахнущую банными вениками, спитую заварку. Но вылив её в пустую банку из-под вишнёвого варенья удалось сделать вполне приемлемое утреннее питьё.
В половине восьмого Семён Семёнович уже стоял перед зеркалом в маленькой прихожей и отряхивал щеткой с брюк весеннюю высохшую грязь, набрызганную проезжавшими по улице машинами. Наклонившись он с огорчением вспомнил, что вчера вечером кто-то сильно наступил ему на ногу в автобусе и теперь надо почистить ботинки. Он надел ботинки, вышел на лестничную площадку и начал чистить старой щёткой правый, отмеченный жирным глиняным следом, ботинок. Но став чистым, ботинок предательски выдавал нечищенность левого, и по нему тоже пришлось пройтись щёткой.
Ритм движения стронул в голове какую-то музыкальную жилку. Семён Семёнович начал мурлыкать старую песенку себе под нос и пропустил момент, когда жало замка на двери соседей звякнуло, дверь без скрипа распахнулась на хорошо смазанных петлях.
– Семён Семёнович! Да что же это вы делаете!
На пороге соседской квартиры стояла, уперев руки в бока, соседка-пенсионерка, имени-отчества которой он никак не мог вспомнить.
– Извините, я сейчас подмету, – вокруг чищенных ботинок образовался трафарет из пыли и подсохшей глины, не оставлявший сомнений в источнике его появления на мозаичном полу лестничной клетки.
– А не надо ни чего подметать! Вы разве не знаете, что это – место общего пользования всех жильцов нашей площадки! Если бы не было общей железной двери, его бы убирала уборщица ЖЭУ, а так мы установили график, который не соблюдаете только вы! Анна Васильевна уже сколько раз говорила, что не будет большое мыть пол за вами, так как вы его не моете!
Она решительно двинулась мимо Семёна Семёновича к противоположной ей двери и вдавила в неё кнопку звонка. За дверью раздалось судорожное дребезжание, невнятное бормотание приближающейся Анны Васильевны.
– Анна Васильевна! Выйдите на минутку, у нас тут разговор с нашим соседом из 15-ой! Это я, Зоя Алексеевна, из четырнадцатой!
Звякнул замок, загремела снимаемая цепочка и вторая соседка Семён Семёныча появилась на пороге своей квартиры.
В руках у нее была недочищенная луковица. Семён Семёнович попытался, пятясь задом, отступить от объединившихся пенсионерок, но Зоя Алексеевна, размахивая луковицей, пресекла эту попытку и заставила его слушать обсуждение его антиобщественного поведения в третьем лице и молчаливыми кивками головы затвердить соглашение о графике, порядке и качестве мытья мест общего пользования.
Еще три минуты ушло на позор заметания обувной щеткой сбитой с правого ботинка глины на листочек какой-то рекламной газеты – кошачьей подстилки, под бдительными косыми взглядами обсуждавших соседний магазин Зои Алексеевны и Анны Васильевны.
В результате он опоздал на уходящий по расписанию маршрутный автобус.
Немного потоптавшись в ожидании очередного рейса, Семён Семёнович рассудил, что быстрее доберется пешком до ближайшей станции метро и зарысил в сторону видневшейся вдалеке буквы “М”.
Семён Семёнович поглядывал на часы, прижимая черный портфель, распухший от бумаг, которые он забывал выложить на работе и несколько недель таскал с собой домой и из дома, обратно на работу.
Замок старенького портфеля, подаренного ещё в 1993 году, щелкнул и высыпал в весеннюю грязь мучившие его нутро документы.
Ловя выпадающие листы, Семён Семёнович крутанулся на левой ноге не хуже вращающегося дервиша и увидел, как в противоположную сторону, зеркально повторяя его нелепое движение, шарахнулся ничем не примечательный гражданин, в таком же как у него неприметном сером плаще, с почти таким же портфелем. Он находился буквально на расстоянии вытянутой руки, много меньшем, чем требует комфортное состояние духа. Стремительное движение воздуха даже увлекло за ним несколько листов отчёта, они прилипли и соскользнули в грязь уже с его удаляющихся спины и брюк.
Это было настолько неожиданно и необычно, что растерявшийся Семён Семёнович дёрнулся за убегающим от него человеком, как хищник инстинктивно преследует убегающую жертву, и даже затоптал упавший в лужу каталог концевых изделий, но быстро остановился от холода в правой ступне. Стремительное вращение на каблуке стало роковым для подошвы ботинка, уже не раз подклеевавшейся суперклеем по причине невозможности выделить деньги для покупки новой пары. Семён Семёнович стоял в ледяной весенней луже тонким черным носком, покрытым верхом зимнего ботинка, как кожаной гамашей.
Семён Семёнович на секунду опустил глаза и поднял ногу для оценки бытового убытка, а когда вновь поднял их в сторону убегающего, его уже не было видно среди встречной толпы, спешащей к спуску в метрополитен.
Несколько минут ушло на бесполезное вылавливание из луж мокрых бумаг и упаковывания их в подобранный у мусорного бака пакет универмага. Семён Семёнович безнадежно опаздывал и попасть на работу вовремя уже не представлялось возможным.
Он встал на оторвавшуюся подошву, выловил из кармана плаща старый телефон и стал вспоминать номер своего начальника. В записной книжке телефона было всего два номера: один – без каких бы то ни было подписей, второй – странное сочетание из знаков и цифр, в которых Семён Семёнович с некоторым трудом вспомнил хулигана, несколько лет назад ряд от ряду случайно набиравшего его номер и требовавшего позвать к трубке какого-то “Пашу”.
Начальник же принципиально не давал номера своего сотового Семёну Семёновичу, а внутренний номер телефона был несколько лет назад забит в память офисной АТС, и постепенно стерся из памяти реальной. К тому же Семён Семёнович последний раз набирал это номер как раз в день сдачи АТС в эксплуатацию, а все входящие звонки были исключительно от помощниц вызвавшего его на ковёр Сергея Леонидовича, Амираба Магомедовича или Моисея Натановича, последовательно сменявших друг друга в кожаном кресле начальника департамента.
Не придумав ничего, он решил набрать номер телефона стоящего на его рабочем столе. Может, заинтересовавшись его отсутствием, кто-то из сидящих с ним в офисном загончике поднимет трубку, и Семён Семёнович объяснит ему, что он задерживается по непредвиденным обстоятельствам, а сам быстро сбегает домой, переобуется в летние ботинки и приедет на работу.
Фальшиво участливый голос сотового оператора сообщил, что для исходящего звонка недостаточно средств и Семёну Семёновичу не осталось ничего другого, как подвязать отвалившуюся подошву жёлтым шнурком от выставочного бейджа, завалявшегося в кармане портфеля и прихрамывая на мокрой ноге медленно потащиться домой.
Лифт не работал и Семён Семёнович, сбросив рваный ботинок, поднялся на свой этаж. История с ботинком так расстроила его, что он забыл о необходимости позвонить на работу и всецело погрузился в изучение ремонтопригодности правого сапога. “Если его как следует просушить и протереть ацетоном,” – думал Семён Семёнович – “то вполне возможно приклеить подошву на место. До конца апреля еще четыре недели, а потом можно будет перейти на летние ботинки” – он приложил верх к подошве и с удовлетворением отметил, что если действовать аккуратно и не торопясь, то можно подклеить её так, что хватит ещё на один сезон, за который можно подкопить денег, походить по распродажам и найти что-то не очень дорогое и прочное.
Результаты этих исследований наполнили его душу такой радостью, что он наконец-то вспомнил о необходимости поставить начальство в известность о своём опоздании. Он аккуратно поставил останки ботинка на газетку для просушки подальше от батареи центрального отопления, нашел трубку домашнего телефона и набрал свой собственный рабочий номер.
Семён Семёнович подготовился к долгому ожиданию, но трубку взяли после первого звонка.
– Отдел бюджетирования. Горбунков слушает…
От неожиданности трубка выскользнула из ослабевшей руки Семёна Семёновича и с глухим стуком ударилась о пол, покрытый стареньким паласом. Крышка отлетела в сторону, а аккумуляторы раскатились в разные стороны. Сам же Семён Семёнович мешком шлепнулся на диван-кровать и испытал мгновенный приступ раздвоения личности и кажется понял, что имел в виду аниматор в старом советском мультфильме, когда рисовал фрекен Бок, раздваивающуюся как дрожащий гонг от удара.
“А я сошел с ума”, – пискнуло у него в голове. – “Какая досада!”
Не вставая с дивана, он пошарил по полу руками, собирая обломки телефонной трубки. Немного потупил, вспоминая номер своего рабочего телефона, а потом нажал кнопку повторного набора. Пиликнул номер, один гудок и…
– Отдел бюджетирования. Горбунков слушает…
Семён Семёнович панически нажал сброс звонка.
Не осталось никаких сомнений – это безусловно был он сам, на рабочем месте, как обычно поднимающий трубку телефона, стоящего на рабочем столе справа от него, который он раз в месяц тщательно протирал специально купленными влажными салфетками.
Мало того, что это был именно его голос, время, за которое была поднята трубка, было точно затверждено сотнями или тысячами отвеченных звонков, до такой степени, в голове опять ударил молоток. Она раздвоилась, но в отличии от головы домомучительницы, не вернулась на место, а вибрируя, положила трубку на рычаг в нескольких километрах от основной, и абсолютно бесстрастно повернулась к компьютеру, углубившись в изучение очередного финансового отчёта.
Семён Семёнович дотронулся до висков, попутно стукнув по голове телефоном. Звук удара пластика о черепную кость противно отозвался в голове.
“Голова на месте”, – он пустил руки и пощупал диван. – “Диван на месте”. Семён Семёнович еще раз посмотрел на зажатый в руке телефон: “Телефон – на месте”. Потом – сравнил два носка. На левой ноге – поношенный, с небольшой дыркой на большом пальце, мокрый и грязный – на правой. Это была последняя пара и купить новые можно было только с аванса. Он стянул носки и пошел их стирать в ванную.
Через пятнадцать минут он лежал на диване, засунув руки в карманы плаща и разглядывал босые ноги. Попеременно закладывая на колено то одну, то другую, выписывая большими пальцами в воздухе контуры большой волны на эстампе с картины Хокусая, висевшей на простенке в ногах. Правая нога была немного грязная, но это не раздражало, а наоборот помогало лучше передать эстетику картины, для которой требовалась не только белые мазки пены, но и синие мазки следов линьки мокрого носка на большом пальце.
Потом он развернулся ногами на подушку и стал играть с другой картиной: левой ногой подгоняя воробья, а когда это не получалось – правой подпихивая к нему ножницы.
Он первый раз за несколько лет был дома и валял дурака, но в то же время находился на работе, отвечая на звонки и сверяя статьи бюджета.
Семён Семёнович не мог понять, что бы это значило, но главное, чего он хотел избежать – это пойти на работу и убедиться, что кто-то сидит за его столом и выполняет его работу. А в гардеробе висит точно такой же плащ и стоят целые зимние ботинки, переобутые на поношенные офисные тапочки, которые он уже несколько лет таскал из одного кабинета в другой, жутко ненавидя следы песка и грязи, оставляемые посетителями их офисного загончика или даже некоторыми коллегами, которые не носили сменной обуви. Пожалуй неуверенность в том, появилась ли вторая пара “сменки” было одной из главных причин, по которой он не хотел идти на работу, или даже уволиться, но не надеть осквернённые посторонними ногами полуботинки.
Наконец, он немного успокоился, списав наличие двойника на ошибку в наборе номера и начал мысленно сочинять несколько вариантов объяснения своего катастрофического опоздания для начальника отдела. Он сходил в ванную комнату, помыл синевшую от полинявшей краски ступню, натянул носки, не успевшие до конца просохнуть на едва теплой весенней батарее и отыскал в кладовке светлые летние ботинки на мягком микропористом ходу.
Он постоял немного в маленькой прихожей, разглядывая в зеркало нелепое сочетание туфель и плаща, вспомнил утреннюю стычку с Зоей Алексеевной и Анной Васильевной и начал постепенно злиться: если бы не эти две склочные крысы, он не опоздал бы на автобус и не оторвал подошву на вполне пригодном ботинке, который мог прослужить ему еще не одну зиму.
Почему-то воображение нарисовало ему двух старух, которые шипя и отталкивая друг друга попеременно прикладывая морщинистые уши к его двери, пытались получить свидетельство того, что их план по нанесению урона его обуви достиг своей цели и можно спокойно пойти додоить свой коммунальный яд в специальную чашку Петри, прикрытую резиной мембраной как для дойки змей в серпентарии.
Краем глаза Семён Семёнович заметил, что забыл закрыть дверь на замок или защелку и второй раз крутанувшись вокруг своей оси, теперь на левой ноге, с силой выбросил вперед правую ударив входную дверь, надеясь, что как раз в это время к двери приложено ухо одной из вредительниц.
Дверь, перевешанная от воров так, чтобы её не смогли снаружи выбить грабители, резко подалась, а потом столкнулась с чем-то, чего явно не должно быть снаружи. Из-за двери послышался глухой удар о внешнюю металлическую дверь тамбура, на секунду установилась тишина, а потом – глухой хлюпающий стон.
Сердце Семёна Семёновича сделало обратный кульбит и брякнулось аккурат в не успевшие просохнуть пятки. Ноги подкосились, колени задрожали. На ватных ногах он сделал несколько семенящих шажков к двери и тихо просунул в голову в щель, осознавая, что перед выходом было необходимо немного отлить в туалете.
Вместо ожидаемой Зои Алексеевны или Анны Васильевны лежал Александр Фёдорович, его коллега по работе.
Две-три секунды он не шевелился, потом начал делать попытки найти соскальзывающими конечностями точку опоры и занять более или менее вертикальное положение. При этом он начал постанывать и открывать глаза, в щелки которых были видны закатившиеся глазницы. Сквозь стон Семён Семёнович уловил шарканье подошв, бормотание и звон связки ключей – кто-то поднимался по лестнице.
Это могла быть одна из его соседок и если она откроет дверь, то жертва спонтанной агрессии Семёна Семёновича выпадет прямо под её ноги, возможно что есть сил трахнувшись головой о мозаичный пол.
Семён Семёнович выскочил из квартиры, подхватил Александра Фёдоровича за воротник плаща, придерживая от падения на спину. В это время о дверь снаружи бахнулась поставленная на пол сумка и он, не дожидаясь сцены с объяснениями, с непонятной для него силой развернул раненого и потащил его в квартиру.
Он едва успел без шума прикрыть дверь своей квартиры, как в двери их общего загончика загрохотал ключ, она распахнулась, Анна Васильевна втащила хозяйственную сумку и покатила её, сопровождая разговором с самой собой.
Александр Фёдорович навзничь валялся в прихожей, а задохнувшийся Семён Семёнович стоял на одной ноге, как цапля, и вслушивался в невнятное бормотание подбирающей нужный ключ соседки.
Лежащий заворочался, застонал и попытался перевернуться на спину. Семён Семёнович метнулся в туалет и вернулся с бобиной широкого монтажного скотча. Из разбитых носа и губ жертвы успела натечь довольно большая лужа крови и обматывая голову Семён Семёнович основательно испачкал руки и полы плаща. На всякий случай он связал ноги и руки всё ёще находящегося без сознания человека. Подхватил его под мышки, с трудом дотянул его до кухни, прислонил к батарее и опять побежал в туалет за веревкой.
Из коридора в кухню тянулась широкая бурая полоса.
Привязав, начавшего неловко сопротивляться Александра Фёдоровича, Семён Семёнович побежал замыть размазанную кровь. Половую тряпку и плащ он сунул в стиральную машину, а светлые туфли помыл прямо на кухне со средством для мытья посуды.
Привязанный к батарее Александр Фёдорович уже пришел в себя, мычал через скотч и делал какие-то пасы головой указывая в коридор. Семён Семёнович осторожно подошёл к нему и стараясь не попасть в зону контакта с перепачканной кровью головой, спросил: “Что?”
– Ы-ыыыы! Ы -ыыы!
“Портфель!” – Догадался Семён Семёнович. У Александра Фёдоровича был коричневый портфель – брат-близнец подаренного Семёну Семёновичу шестнадцать лет назад по случаю двадцатипятилетия, только не черный, а коричневый.
Семён Семёнович осторожно открыл входную дверь и огляделся.
На полу, к счастью, не было ни каких признаков удара дверью, а портфель стоял на рундуке с подвесным замком, выставленном в тамбур Зоей Алексеевной специально для гноения картошки, выращенной ей в пароксизме ностальгии по Советскому Союзу и аккурат начавшей ежегодный процесс брожения, приуроченный к первому весеннему снеготаянию.
Семён Семёнович быстро схватил портфель и побежал на кухню. Александр Фёдорович уже почти оправился от удара, если не принимать во внимание залитый кровью подбородок, запечатанный скотчем рот и связанные конечности. Семён Семёнович ожидал, что он начнёт мычать и рваться к принесённому портфелю, и даже приготовился ударить его чем-нибудь тяжёлым, но тот отнёсся к виду своего имущества до предела равнодушно.
В портфеле лежало несколько затрапезных картонных папок на ботиночных шнурках и Семён Семёнович вытащил на стол первую попавшуюся под руку.
В папке лежали стандартные листы бумаги, исписанными одним почерком, но в разных условиях. Попадались салфетки или записи на клочках бумаги или обрывках каких-то газет и журналов. Некоторые записи были торопливыми, другие – с характерными прорывами бумаги и неровностями линий, как если бы запись делалась на бугристой поверхности. В основном всё было сделано простым карандашом, что-то – авторучкой или фломастером.
Это не был роман или дневник: заголовок – две строчки символов. Время и географические координаты. Короткая запись: “рекомендовано изъятие, оценочная категория наблюдателя” и цифра. Напротив некоторых записей стоял обычный синий штамп: “ИЗЪЯТО ПО АКТУ № …” дата, время и подпись. Некоторые записи до полной неразличимости были густо замазаны одним или двумя наложенными друг на друга мазками угольно-чёрного маркера.
Что до описание – там была какая-то ерунда, в которой ни чего нельзя было понять – условные обозначения, аббревиатуры. Семён Семёнович оторвался от изучения непонятных бумаг и перевёл взгляд на своего гостя. Он продолжал сидеть, всё так же безучастно глядя на стоящий напротив него холодильник.
В портфеле было ещё четыре папки с таким же содержимым. На самом дне болтался прибор GPRS и упаковка пальчиковых батареек для него. Все папки были старые – это было видно не по фасону, а по их затрапезному, пошорканому виду. Ботиночные завязки засалены, а на самих папках виднелись следы стертых от времени маркировок, которые стирались и подновлялись. Самым поздним наслоением были квадратные RFID-метки, наклеенные поверх пластиковых этикеток со штрих-кодами.
Семён Семёнович ковырнул ногтем наклейки чтобы посмотреть, что было в самом нижнем слое – привязанный коллега дернулся и замычал. Семён Семёнович вопросительно посмотрел на него, решительно открыл кухонный стол и вытащил из него тонкий китайский нож, купленный на уличном лотке “Всё за 10 рублей”. Под наклейками не удалось ничего найти, кроме пары трудноразличимых цифр. Старый картон при отдирании сходил вместе с клеевым слоем, и для домашней экспертизы не было никакой возможности.
Семён Семёнович выбрал самую толстую папку, остальные сложил в портфель. Встал, попил воды из под крана, решительно взял в руки нож и двинулся к сжавшемуся и засучившему ногами в попытке отползти Александру Фёдоровичу. Семён Семёнович перехватил нож в кулак и занёс его над головой своего пленника, вообразившего, что тот хочет выткнуть у него глаз и замычавшего что есть сил. От напряжения у Александра Фёдоровича лицо стало свекольно-бурым, а глаза выкатились из орбит и заслезились. Семён Семёнович не нашёл ничего лучше, чем отвесить ему свободной левой рукой звонкую оплеуху.
– Не дергайся и не ори, – прошипел он. – Я сейчас тебе рот открою, разговор есть.
Александр Фёдорович успокоился, но не доверяя прикрыл левый глаз. Семён Семёнович завел нож под скотч, разрезал его, подцепил край и рывком сорвал его с подбородка и губ Александра Фёдоровича. Тот ойкнул, сморщился и из его глаз хлынули слёзы. Суточная мужская щетина – не предмет для депиляции. Гость сидел на полу с лицом, разделенным на три части: верхняя и нижняя, бурые от подсохшей крови из разбитого подбородка и губ, а посередине белая полоса с кровоточащими точками от принудительной эпиляции и разбитыми пельменями губ.
Семён Семёнович гуманно отмотнул бумажного полотенца, смочил вытащенной из холодильника водкой и протер лицо пленника. Тот задёргался и взвыл. Семён Семёнович инстинктивно отвесил ещё одну пощечину. Голова Александра Фёдоровича дернулась и стукнулась о батарею парового отопления, но он моментально замолчал.
Семён Семёнович отошёл к столу, плеснул себе водки на дно чайной чашки, выпил, глядя как морщиться и пытается почесать нос о плечо Александр Фёдорович, решительно подвинул к себе папку, открыл её и начал допрос.
– Что это?
– Это? Мои записки.
– Ведёшь дневник у меня в тамбуре, на всякий случай записывая географические координаты?
– Что-то вроде этого, – привязанный Александр Фёдорович улыбнулся разбитыми зубами и заёрзал, удобнее устраиваясь у батареи.
Стало понятно, что разговор не клеится, и как его продолжить у Семёна Семёновича не было никаких внятных идей.
Повисло молчание, Семён Семёнович перекладывал листки, стараясь найти хоть какую-то зацепку для осмысленного вопроса. Пауза затягивалась. Разрешить её при помощи дедуктивного анализа содержимого папки не представлялось возможным. “Какое ему дело до меня… Какое ему дело до меня… Какое дело воробью до ножниц… До ножниц…”.
Семён Семёнович встал, вышел из кухни, открыл дверцу тумбочки под ванной, присел и начал чем-то брякать. Потом подошел к Александру Фёдоровичу, заведя правую руку за спину. Тот вытянул шею, чтобы разглядеть, что прячет Семён Семёнович за спиной и пропустил момент, когда тот стремительно наступил на левую ногу привязанного с которой свалился ботинок, почти упал, согнувшись в пояснице и схватил большой палец слесарными ножницами по металлу.
– А так будешь рассказывать? – вывернуться из сомкнутых лезвий было нереально. Александр Фёдорович замер с открытым ртом.