***
Бариста подходит и спрашивает, все ли в порядке, указывая на мои слезы.
3
Простите за обрывочность моей исповеди, батюшка. Таким грешницам как я неприсуще четкое изложение мыслей.
В квартире я затеиваю уборку. Включаю громко музыку, и представляю, что я чья-то жена. Дети в школе, муж на работе, а я выгоняю прочь уборщицу, чтобы ради проформы показать мужу, что я не стала белоручкой, изнеженной роскошью и бездельем. Я закидываю в стирку постельное белье, и в той выдуманной, и потому совершенной жизни представляю, что нахожу на наволочке чужой волос. Словно глуповатая домохозяйка из американских мыльных опер делаю вид, будто это какая-то ошибка.
Я мою посуду и представляю, как возвращаюсь поздно в свой выдуманный дом, и обнаруживаю благоверного верхом на какой-то шлюхе. В стену летит красивая ваза, и каскадом осколков осыпает любовников. Девка под моим мужем – я, только молодая, такая-же как и сейчас, с длинными белыми волосами.
– Дорогая, ты не так поняла.
– Мы разводимся, Ричард. Дети останутся со мной. – говорю я в своей голове, и представляю, как бывший муж потом попадает в автокатастрофу. И теперь я – наследница его корпорации, и теперь будет все иначе. Подчиненные будут меня боготворить, а мои подруги завидовать.
Выкинув бутылку коньяка, который пил Олег, я понимаю, что он точно не мой будущий муж. Слишком слаб для этой роли.
Любопытно, а его жена хранит ему верность? Олег мягок, но щедр и симпатичен. Невысокая и тощая рядом с ним я, как его дочка, или родственница. Надолго ли дана мне красота и молодость, или как в песне Ланы Дель Рей я буду обращаться к своему любимому: будет ли он любить меня, когда я перестану быть молодой и прекрасной? Мы все думаем о своем "сроке годности", но среди нас есть и те жрицы любви, которым перевалило за 40. И на них есть спрос. Будет и на меня.
***
В школе я не была умной, скорее задумчивой. Если посмотреть на мои детские фотографии, то там у меня всегда грустный взгляд. Я будто поняла что-то важное, осознала тщетность бытия, но потом об этом забыла. Я ни с кем не дружила в школе, у меня не было подруг. Просто еще одна тихоня за третьей партой у окна.
Дома я занималась уроками, старалась не докучать матери, а в свободное время растворялась в телевизионных рекламах. Мне нравилось смотреть рекламу. Мне стоило бы думать о своем будущем, но с богатой матерью я расслабилась и решила, что для меня все будет просто. Я иногда корю себя за желание сидеть на чужой шее, но так сложно вытащить из головы то, что складывалось годами. Я пассивна. Если у меня что-то не получалось, я просто плевала, и начинала делать что-то другое.
– Я не вижу ничего плохого в пассивности, если это осознанное решение, – говорила Анюта, задумчиво куря термоядерный красный мальборо. – Главное быть счастливой и иметь под рукой план, если все полетит к чертям. Я давно для себя решила, что лучше сидеть с голой задницей на обочине трассы, чем задыхаться в золотой клетке.
Анюту было не сложно понять, потому что она знала о свободе все, и была в заточении. Более того, все ее предки начиная от деда – сидели. Мать и отца посадили за кражу, и маленькую Анюту тоже отправили в тюрьму под названием детдом, из которого она сбежала. Дед с бабкой в репрессиях как Нэнси в депрессии, и потому страх несвободы у Анюты на уровне ДНК.
А что бы делали вы, если бы ни с чем оказались на улице?
Я вот сразу стала шлюхой, а Анюта по началу занималась барыжничеством, пока ее подельника не поймали. Цыпленок пошел с продажи своих фоток в сети старым педофилам. А что еще делать, когда у тебя осталось только две разменные монеты: молодость и красота?
Оказавшись на улице, я сразу смирилась с тем, что там и умру. Я слонялась по городу, захаживала в кафешки поесть, спала на вокзале, а когда начали заканчиваться деньги, которые напоследок дала мне мать, скатилась до неспокойного сна под железнодорожным мостом. Я мыла голову под раковиной в женских общественных туалетах в торговых центрах, а подмышки вытирала влажными салфетками. Я не особо рассчитывала на то, что мать найдет меня и вернет, просто я мечтала о чистой одежде, горячей ванне, и свежем постельном белье.
По началу я плакала, и очень много. Стоило мне увидеть какого-нибудь ребенка на улице в обществе родителей, как в горле появлялся ком. Были люди, которые спрашивали, все ли хорошо, и не потерялась ли я. Я врала, что у меня умер дедушка, хотя своих дедушек я и в жизнь и в смерть не видела. Я молчала о себе, потому что не хотела загреметь в детдом, или чтобы правоохранительные органы привезли меня несчастную домой. К матери, которая уже расслабилась от мысли, что меня нет.
Когда прошло несколько месяцев после моего одичания, и когда я уже работала с Нэнси и Анютой, я отправила матери письмо, в котором написала, что со мной все хорошо, и что я даже счастлива. Да, я была сломлена, унижена, но в окружении друзей и денег. Мать никогда не говорила мне теплых слов любви, но я слышала эти слова от своих любовников. Дома моя душа мерзла и чахла, но сейчас ее греет печка в автомобилях моих клиентов.
Еще раз предвосхищую ваш вопрос ответом: нет, меня не искали. Мать была очень богатой, чтобы заверить абсолютно всех, что меня вроде нет. Меня никто не искал, а окружающие считали, что я прохожу обучение за границей.
Но вместо учебников я раскрываю ноги под Энигму на задних сидениях, а вместо гранита науки смакую мужские пенисы. Я не помню, что такое дискриминант, но отлично знаю о точке G.
4
Олег приезжает вечером, и дает мне десять тысяч рублей. Затем идет в ванну, и минут через 20 обнимает меня сзади, когда я помешиваю макароны. Чувствую от него запах геля для душа, и жар возбуждения, просачивающийся через банный халат.
– Может ну его нафиг, этот ужин? – говорит он, и убирает волосы с моей шеи, чтобы наставить там засосов.
– И что ты предлагаешь?
– Заказать пиццу, а курьера подождать в спальне.
Его рука выключает газовую плиту, а вторая обхватывает живот. Я начинаю превращаться в нечто аморфное, буквально как эти сраные макароны. Готовить я не умею, но минет и омлет готовлю как надо. Мне нравится, что он такой высокий и сильный стоит сзади и дышит мне в затылок. Иногда Олегова мягкотелость куда-то исчезает, и вместо нее остается мужик, сильный, властный, и голодный до жесткого траха. В такие редкие моменты я ловлю себя на том, что возможно люблю его. Точнее такую версию его, которая не позволяет собой манипулировать, и показывает, кто здесь папочка.
И я падаю на колени… Опять.
***
Мне нравятся именно такие клиенты, о которых говорят, что они чертовы ублюдки. Сильные, агрессивные, с какими-то варварскими чертами лица. У женщин есть типаж femme fatale, образ роковой женщины, от союза с которой ждать хорошего не следует. И есть подобный типаж у мужчин. Это те, о которых говорят, что они плохо кончат. То есть не в постели, а свою жизнь. Обычно им за тридцать, у них есть машина и деньги. Когда ты с ними катаешься по ночному Рысьегорску, они называют тебя своей малышкой, и ведут тачку так, будто за ними гонится сам дьявол. Я обожаю мужчин, у которых есть оружие, или желание начистить кому-нибудь рожу.
Я не одна такая. Нэнси обожает таких дядечек, и к сожалению влюбляется в каждого, точно зная, что очередной предмет воздыхания больше в придорожном комплексе никогда не появится. Или, что хуже, и сопровождается слезами в подушку – снимает другого мальчика. Или девочку.
Да, есть хорошие обычные мужчины, которые не позволяют себе грубостей, но будучи всегда уязвленными обстоятельствами жизни, мы ищем подсознательно защитника. А каким должен быть защитник против целого жестокого мира? Правильно, таким-же жестоким.
Если у каждой из нас спросить про отцов, то почти все мы ответим, что таковых у нас не было. В жизни ребенка присутствие адекватного отца жизненно необходимо. Если такового нет, то мы будем искать его в отношениях, выкручивая регулятор инфантильности на максимум.
Мне нравится, что Олег оставляет на мне синяки. Если не он, то их оставлю я. Вы можете меня обвинить в мазохизме, но я сама мягкотелая, и мне не очень нравится доставлять боль другим. А тут либо ты, либо тебе. Я пыталась быть сукой, но выходит карикатура.
***
Звонит Анюта и радует меня вестью, что она уже в Рысьегорске, и очень хочет встретиться. Я пишу Нэнси, но он в другом городе. Но есть еще Игорек – парень с комплекса, который работал вместе с нами прошлую осень. Я звоню ему, и он тоже хочет встретиться. Говорит, что есть свободная вписка, в которой можно зависнуть, и возможно срубить бабла. Я хочу выскользнуть к ним, но в квартире Олег. Пока он занимается звонками по работе, я скрываюсь в ванной, и пишу Анюте, что хочу поскорее весну. А сейчас февраль. Кто-то мне сообщал, что в феврале по статистике умирает больше людей. А я каким-то чудом все еще жива.
Включаю воду, и смываю крем. На чистое лицо наношу немного косметики, чтобы убрать синяки под глазами. Выхожу к Олегу. Он пиздит по телефону, но улыбается мне. Сейчас он похож на самодовольного кастрированного кота. Чтобы не так раздражаться, начинаю притворяться, что занимаюсь уборкой. Думаю о его одинокой несчастной жене и детях. Снова чувствую себя тварью, но успокаиваю себя мыслями о грандиозной пьянке в компании Игорька и Анюты. Господи, как же я скучала.
Когда Олег перестает орать на телефон, я говорю ему, что хочу немного выпить. Он поддерживает мою идею, встает, но я заверяю его, что налью ему сама. Я смешиваю водку и томатный сок, разливаю по стаканам, и украшаю все это двумя стручками зеленого лука. В стакан Олега добавлю немного клофелина, и с подносом иду к нему.
– Это вроде кровавая Мэри, но я не уверена, – сухо говорю я. Он берет свой стакан, и делает несколько глотков.
– А мне нравится. Может станешь барменом?
– Шлюхам платят больше, – усмехаюсь я. Еще я улыбаюсь своему коварству. Опоить мужика, чтобы смыться на вечеринку? Да я иду по стопам своей матери.
– Кстати, тебе нужно что-нибудь? – спрашивает он, и пьет еще.
– Пока ничего не надо.
– Ты скромна. – говори он, покусывая лук.
– Тебе вроде это и нравилось во мне.
5
Я заполняю ванну горячей водой. Добавляю в нее соль и соду, чтобы из кожи вытянуть влагу. Все блестит хлорированной чистотой, белый кафель. Мои волосы, отросшие до пояса, тоже белого цвета. Я бесцветная, словно чердачный паук, никогда не видавший солнца, проживший в плесневелой сырости тысячу лет.
Вода кусается, когда я медленно в нее погружаюсь. Кожу на спине будто колет иголками, на лбу и над верхней губой образуется испарина. Прекрасно! Это лучше, чем сидеть за кухонным столом, и методично резать кожу на запястье.
Окунувшись с головой, я вспоминаю сон. Мне приснилось, что кто-то кому-то сказал фразу. Она засела у меня в голове словно надоедливая песенка. "В гневе вы прекрасны". Я выныриваю и жалею о том, что у меня нет роз. Хотелось бы украсить воду алыми лепестками. Вместо этого я, дотягиваюсь до ванной полки, и наощупь нахожу катетер, которым я прокалывала нижнюю губу. Он еще острый и не ржавый, честно. Спутанной прядью волос я перетягиваю левое предплечье, и ввожу иглу в вену. Отпускаю. В воде темно-красными маками расцветают ручейки крови. Они выливаются с другой стороны катетера, и если его оставить до того, как вода остынет, я умру от недостатка крови. Белесая медуза в бордовой воде. В гневе вы прекрасны! В гневе вы прекрасны, крошка Бэмби.
