Глобальная история феминизма уделяет основное внимание крупномасштабным структурам и лежащим в их основе идеям, относящимся к «женскому вопросу», правам женщин, их эмансипации. Пристальное внимание уделялось влиянию империализма, например, на возникновение в XIX и XX веках женских движений и формирование такого мира, в котором население колоний было лишено свободы и гражданских прав. Жители покоренных колонизаторами стран, принуждаемые к труду, подвергались массовым переселениям. Во многих местах права женщин на владение землей и участие в торговле оказались ограниченны. Женщины из империалистических стран прибегали к риторике о расовом и цивилизационном превосходстве для того, чтобы поддерживать свою власть над обитательницами колоний. Они путешествовали в роли миссионерок, колонисток и жен, описывали жизнь женщин не из западных стран и вмешивались (иногда во имя идеалов равенства или феминизма) в конфликтные ситуации, когда видели, что с теми обращались не должным образом. В последние десятилетия, когда империи стали рушиться, глобальное противостояние периода холодной войны способствовало формированию и расширению женского и феминистского активизма.
Для XIX и XX столетий также центральным событием было развитие национализма, и вопросы о статусе и свободах женщин нередко увязывались с дискуссией о национальном прогрессе. В этой дискуссии особое место отводилось проблеме отсталости как способу указать на неудовлетворительное положение женщин в той или иной стране. В Бразилии, например, феминистки пользовались образами эмансипированных, образованных европеек и североамериканок, чтобы призвать к модернизации страны или всего континента. В 1852 году в первой передовице редактор бразильского издания о правах женщин O Jornal das Senhoras («Дамский журнал») отметила:
Во Франции, Англии, Италии, Испании, США и самой Португалии предостаточно женщин, посвятивших себя литературе и сочиняющих тексты для разного рода газет. Выходит, одна лишь Южная Америка, держащаяся за свои представления, застыла в оцепенении, тогда как весь остальной мир шагает по пути прогресса – к моральному и материальному совершенствованию общества?
Газету O Jornal das Senhoras открыла в Рио-де-Жанейро и редактировала Хуана Паула Мансо де Норонья (1819–1875), уроженка Аргентины. Мансо де Норонья видела в O Jornal das Senhoras платформу для деятельности во имя «совершенствования общества и моральной эмансипации женщин». В рамках своей риторики ей было удобно различать страны «развитые» и «отсталые», однако реформы, аналогичные английским, французским, американским и так далее (действительным или воображаемым), разворачивались и в Бразилии. Первое в Англии высшее учебное заведение для женщин – кембриджский Гёртон-колледж – открылось в 1869 году. Всего через десять лет, в 1879 году, бразильянки обрели право на получение высшего образования; в том же году французское государство решило организовать лицеи (то есть учреждения среднего образования) для девочек. Возможность предоставления женщинам избирательного права в Бразилии бурно обсуждалась Конституционной ассамблеей в 1891 году – одновременно с Англией и США. И все же, сетуя на отсталость своей страны, Мансо де Норонья была убеждена, что Европе необязательно играть ведущую роль – ведь «знамя просвещения гордо реет на благоуханном бризе тропиков»[14 - June Edith Hahner, Emancipating the Female Sex: The Struggle for Women's Rights in Brazil, 1850–1940 (Duke University Press, 1990), 26–30, 209–210.].
Путешествия Мансо де Нороньи по миру напоминают нам, что история феминизма не ограничивалась рамками одного государства, одного региона или империи. Проводниками влияния в глобальном масштабе выступают перемещающиеся по миру студенты, беженцы и трудовые мигранты. Например, в 1851 году в Англии Энн Найт из Женской политической ассоциации Шеффилда подала петицию о предоставлении женщинам избирательного права – после того, как она провела революционные дни 1848 года в Париже вместе с французской активисткой Жанной Деруан. А Жанна Деруан в 1852 году поместила в своем журнале L'Almanach des Femmes написанную за год до того статью Гарриет Тейлор-Милль «Предоставление избирательных прав женщинам». С развитием в XIX веке транспорта и коммуникаций некоторые женщины стали активно перемещаться по миру. Так, историк Бонни Андерсон проследила за путешествиями еврейской аболиционистки и суфражистки Эрнестины Роуз (1810–1892): Польша, Берлин, Париж, Лондон, Нью-Йорк. Роуз разорвала свой брак по расчету и погрузилась в социалистическую и феминистскую деятельность[15 - Bonnie S. Anderson, Joyous Greetings: The First International Women's Movement, 1830–1860 (Oxford University Press, 2001).].
Получившие новый импульс историки тщательно реконструируют (по имевшей всемирное распространение периодике, съездам и конференциям, задокументированной деятельности союзов и федераций) процесс создания пространств транснационального взаимодействия. Иногда транснационализация намеренно носила тактический характер, например в виде всемирной мобилизации, предпринятой в XIX веке объединениями вроде Женского христианского союза трезвости. Международные организации (например, Международный совет женщин) способствовали укреплению таких важных элементов глобального управления, как комитет Лиги Наций по правовому статусу женщин (1937). Во второй половине XX века левофеминистская Международная демократическая федерация женщин построила аналогичную систему агитации и мобильности. Позднее это помогло устроить важные всемирные конференции ООН, посвященные положению женщин, в Мехико (1975), Копенгагене (1980), Найроби (1985) и Пекине (1995)[16 - Francisca de Haan, «Writing Inter-Transnational History: The Case of Women's Movements and Feminisms», в Barbara Haider-Wilson, William D. Godsey and Wolfgang Mueller (eds.), Internationale Geschichte in Theorie und Praxis/International History in Theory and Practice (Verlag der Osterreichischen Akademie der Wissenschaften, 2017), 501–536.]. Подход глобальной истории позволяет заметить и взаимное влияние известных во всем мире текстов, и взаимосвязи между местными интеллектуальными традициями и традициями активизма[17 - Kathy Davis, The Making of Our Bodies, Ourselves: How Feminism Travels across Borders (Duke University Press, 2008).]. Так, значимая книга Джона Стюарта Милля «О подчинении женщины» вышла в Англии в 1869 году, когда автор, депутат парламента от Вестминстера, пытался провести законопроект о предоставлении женщинам избирательного права. Книгу быстро перевели на множество языков. Испанский перевод, выполненный в 1872 году Мартиной Баррос Боргоньо, напечатал чилийский журнал Revista de Santiago. Чилийское женское движение опиралось на тексты европейских авторов, однако сохраняло самобытность. В стране, где голосовать могли далеко не все мужчины, самым насущным вопросом было не предоставление женщинам избирательного права, а их защита от эксплуатации в промышленности, и это способствовало переосмыслению «порабощения» женщин по Миллю.
Феминизм стоит рассматривать не как систему заимствований, но как систему взаимовлияний, как диалог, причем ведущийся одновременно во многих регистрах. Собеседники находились в неравных условиях. Голоса одних звучали громче, другим не уделяли должного внимания[18 - Метафора «радиоволн» Нэнси Хьюитт с замечательной точностью отражает идею звучащих с разной громкостью голосов феминисток. См.: Nancy A. Hewitt (ed.), No Permanent Waves: Recasting Histories of U. S. Feminism (Rutgers University Press, 2010).]. Специалисты по глобальной истории с помощью концепции «переплетенной истории» демонстрируют, как идеи, индивиды и тексты преодолевают границы, порождая многочисленные «пересечения». Так, Кэтрин Глиддл предлагает взглянуть на феминистскую историю как на нелинейную ризомоподобную структуру с множеством неожиданных точек роста, тупиков и закономерностей влияния[19 - Kathryn Gleadle, «The Imagined Communities of Women's History: Current Debates and Emerging Themes, a Rhizomatic Approach», Women's History Review 22:4 (2013), 524–540.]. Беседа растянута во времени: феминистки и другие активистки продолжают критический диалог с текстами из прошлого и творчески трансформируют содержащиеся там идеи. Якобы само самой разумеющийся приоритет образованных белых американок и европеек оказался мифом[20 - Kathryn Gleadle and Zoe Thomas, «Global Feminisms, c. 1870–1930: Vocabularies and Concepts – A Comparative Approach», Women's History Review 27:7 (2018), 1209–1224.]. Ниже я подчеркиваю особые, местные сочетания идей, способствовавших развитию и конкуренции феминистских проектов, идей и действий. Иногда следы влияния едва заметны, но с той же вероятностью возможно и отторжение, и новации. Вместо того чтобы искать истоки в Европе, я работала с более широкой концепцией «мозаичного феминизма», конструируемого из унаследованных элементов и предлагающего своеобразные паттерны и картины. Подобно взгляду на мозаику издали и вблизи, рассмотрение течений феминизма в разных перспективах может дать очень различный результат. Как и мозаика, феминистские коалиции составлялись из тех кусочков, которые оказывались доступны: из других движений, вовлеченных участников, поступков и идей. Одни мозаики оказались прочнее, прочие рассыпались, некоторые детали потерялись, а другие снова пошли в дело.
В этой картине Европа утратила привычное центральное положение, а мировая история подверглась «провинциализации» – посредством включения в нее иных сетей и мест. (Например, приютившая в начале XX века китайских диссидентов Япония оказалась площадкой интенсивного взаимообмена.) Мы познакомимся также с активистами международного масштаба и авторами, писавшими о проблемах борьбы за избирательное право, за мир и за трезвость, об антиколониализме. Эти авторы вытеснили тех, кто не вышел за рамки национального государства. Я буду чередовать широкие обзоры феминистских убеждений и кампаний с детальными очерками жизни отдельных женщин, которые боролись с гендерным неравенством. Таким образом я намереваюсь выявить возникавшие в истории важные способы толкования феминистских практик и идей. На меня повлияла концепция «политики в трещинах» Кимберли Спрингер, и я предлагаю рассматривать не только составляющие мозаику фрагменты, но и пространство между ними. В работе об организациях темнокожих феминисток (Альянсе женщин третьего мира и других) Спрингер описывает политику, творимую в «трещинах» – в свободное от работы и бытовых забот время. Мобилизация темнокожих женщин также располагается в пространстве между движением за гражданские права и женским движением и иногда творчески, а иногда просто странным образом демонстрирует пересечения классового, гендерного и расового характера[21 - Kimberly Springer, Living for the Revolution: Black Feminist Organizations, 1968–1980 (Duke University Press, 2005).]. «Трещинная» политика Спрингер привлекает наше внимание к заботам, которые едва принимаются в расчет существующей феминистской политикой, а также к возникающим вследствие этого перспективам и трудностям. Таким же образом можно задаться вопросом, что же делает мозаику прочной, а что ее разрушает. Или же выяснить, как мечты и кампании, пространство и среда, эмоции и песни выступают тем «цементом», который придает феминистской политике историческую форму; со временем его прочность слабеет, так что какие-то фрагменты мозаики могут выпасть – и составить новые рисунки.
Метафоры мозаики и беседы придают феминистским дискуссиям положительные коннотации. Но важно удерживать в поле зрения также и свойственные феминизму раздоры, жестокость и напряженность. По замечанию философа-феминистки белл хукс, «женщины могут участвовать и участвуют в политике доминирования – как субъекты и как жертвы»[22 - bell hooks, Talking Back: Thinking Feminist, Thinking Black (Sheba Feminist, 1989).]. Примерно в тот же исторический период, когда на первый план вышли «женский вопрос» и феминизм, возникли некоторые основанные на насилии и подчинении глобальные системы – например, империализм, миссионерский и переселенческий колониализм, кабальный труд, национализм. Мир никогда не был местом свободного передвижения для всех. Теперь, в XXI веке, мы можем оценить прошлое феминизма в глобальной перспективе, однако сами герои и героини исторических событий такого преимущества не имели. Историк Мриналини Синха настаивает: глобальная история феминизма не только придает картине множественность – так, что мы начинаем видеть разные «феминизмы»[23 - Mrinalini Sinha, «Mapping the Imperial Social Formation: A Modest Proposal for Feminist History», Signs 25:4 (2000), 1077–1082.]. Наш рассказ о разновидностях феминизма должен учитывать, как это сформулировал Синха, «несходные истории женских движений» – отмеченные соперничеством, конфликтами и борьбой за власть.
Теория, практика и применимость
Чему различные течения феминизма служили в прошлом? Какую пользу можно извлечь из них сегодня? Концепция «применимой истории» предлагает нам способ осмысления прошлого в диалоге с настоящим – такой истории, которая, демонстрируя, как в прошлом формулировались проблемы и организовывались различные кампании, может помочь прояснить актуальные вопросы феминистской стратегии и определить приоритеты в наши дни. Феминистская теория и практика повлияли на распределение домашнего труда, трансформацию воспитания детей и образования, на искусство и музыку, на категоризацию труда и систему вознаграждения за него, на функционирование правоохранительных органов. Мы не намерены утверждать, что история допускает прямые повторы, однако есть смысл в том, чтобы оглянуться на прошлое феминизма и поискать там истоки нынешних проблем. Мы можем задаться вопросом, кто в истории мог относиться к феминисткам, а кто нет. Что же феминизм изменил в положении отдельных людей, обществ и стран?
Размышлять о применимости теорий феминизма к жизненной практике не означает, что его прошлое следует изучать лишь ради вдохновения. Мы также можем прояснить многие нюансы относительно того, как, скажем, в конце XVIII века на феминизм повлияла религия или как в начале XX века государственное строительство породило особые условия для развития женских движений в Китае и на Ближнем Востоке. Применимая история не приступает к прошлому с нынешними мерками. Концепция «применимости» позволяет проследить, как феминизм использовали в риторическом, идейном и практическом отношениях, как он становился частью жизненного мира героев исторических событий[24 - «Применение» критически осмыслено Сарой Ахмед. См.: Sara Ahmed, What's the Use? On the Uses of Use (Duke University Press, 2019).]. Каждый читатель неизбежно поставит собственные вопросы и сам решит, что для него полезно и удобно. Применимый феминизм обязан быть недоктринерским, допускающим изменения, сохранить свою обусловленность (но не фаталистическую) столкновением прошлого с настоящим.
В прошлом феминизма могут присутствовать аспекты, которые сегодня заставляют нас чувствовать себя неловко. Однако концепция применимости признает необходимость исторического фундамента современного активизма[25 - Kathleen A. Laughlin et al., «Is It Time to Jump Ship? Historians Rethink the Waves Metaphor», Feminist Formations 22:1 (2010), 97.]. Феминистки давно уже находятся в странном по отношению к своей истории положении. Желание взбунтоваться, провозгласить наступление новой эпохи и расстаться с грузом прошлого периодически приводит к отказу от идейного наследия матерей и бабушек. Современные феминистки, в чьем распоряжении оказались новые инструменты – например, социальные сети, – могут решить, что кампании #CuеntaLo (исп. «Расскажи») или #MeToo очень отличаются от феминистских кампаний в прошлом. При этом для феминистских движений всегда был важен исторический аспект, иногда отмеченный ностальгией по прошлому. И, лишь оглянувшись назад, замечаешь определенные общие темы, такие как сексуальные домогательства на рабочем месте и на улице, отпор мужскому насилию, безнаказанность и оскорбительно-пренебрежительное отношение к женщине.
Для многих книга об истории феминизма окажется (по крайней мере, отчасти) чем-то вроде интеллектуального приключения. Феминизм всегда был – среди прочего – еще и приглашением всерьез задуматься, как и почему устроено общество, почему у мужчин (у некоторых мужчин) голос громче, чем у женщин, и больше возможностей и власти. Теоретики феминизма осмысляли главные идеи своего времени – и оспаривали представления о либерализме, взгляды на общественный договор, демократическую гражданственность, государство и народ, а также идеи социалистической революции. Феминизм, во многом пересекающийся с анархистской критикой, внес свой вклад в изучение экологии, богословия и критической расовой теории. С расширением в конце XX века доступности высшего образования феминизм почти во всем мире стал неотъемлемой частью науки. Но теория рождалась также и на переднем крае протеста, в момент роста самосознания, в ходе конкретных выступлений и кампаний, и нередко она была нацелена на практику – непосредственное применение в протестной деятельности, а также на достижение ощутимых изменений в жизни конкретных людей.
В последние двадцать лет способы рассказывать об истории изменились, их стало больше. Пышным цветом расцвела «культуральная история». Развиваются новые подходы к изучению (назову всего несколько областей) материальной культуры, пространств, капитализма и эмоций. В этой книге они учтены. Новые подходы выводят историю феминизма за обычные рамки интеллектуального и социального анализа движения. Рассказывая здесь о феминистских движениях двух последних столетий, я не придерживаюсь хронологического порядка: это невыполнимая задача. Вместо этого я наметила несколько новых отправных точек, привязанных к свежим, новаторским подходам к изучению истории. В главе 1 (о феминистских мечтаниях) сделан акцент на литературоведческом и психоаналитическом способе осмысления материала, в рамках которого наши сновидения и их неосознаваемая созидательная работа рассматриваются с должной пристальностью и серьезностью. Глава 2 посвящена теоретическим ресурсам, созданным феминистками в ходе обсуждения того, как понятие патриархата и другие понятия отражают в общественном устройстве устойчивые гендерные модели. Кроме того, оценивается влияние старинных интеллектуальных традиций, например республиканской, и более современных концепций интерсекциональности и сексизма. В главе 3 (меня вдохновил растущий интерес ученых к тому, как место и пространство влияют на общественные движения) рассматривается концепция феминистского пространства. Здесь феминизм осмысляется в связи с местами работы, отправления культа, и я фиксирую историю попыток организовать убежища – безопасное для женщин пространство. В главе 4 я рассматриваю некоторые феминистские объекты. Прежде историки видели в феминизме идеологию, отраженную в лучшем случае в биографиях. В этой главе на первый план выходит материальная и визуальная культура феминизма: политические заявления, демонстрируемые в виде значков и плакатов, а также предметы обихода наподобие книги и шляпной булавки – прозаичные, но обладающие определенной силой воздействия. В главе 5 я включаю в материальную культуру феминизма костюм и моду. Глава 6 опирается на новые исследования эмоций, позволяющие проанализировать порождаемые феминизмом чувства. Глава 7 напоминает о деятельности активистов – важном аспекте, всегда присутствовавшем в истории феминизма. Я рассмотрю, каким образом осуществлялся протест – в телесной и пространственной сфере. В главе 8 исследуется звуковая сторона феминизма: связанные с деятельностью активистов речовки, песни и разного рода музыкальное новаторство.
Эти новые перспективы связывают историю феминизма с некоторыми из самых передовых областей исторического исследования и радикально меняют наше представление о практике феминизма. Они ведут нас по континентам и демонстрируют, почему к феминизму неприменимы универсальные определения, игнорирующие контекст, время и место. Взамен я предлагаю рассмотреть «феминизмы», проявлявшиеся на земном шаре в последние два с половиной века. Найденные мной материалы в меньшей степени касаются требований гендерного равенства и в большей – гендерной справедливости, то есть таких условий, которые пойдут на пользу всем. К этому могут относиться самые разные вещи: справедливая оплата труда, изгнание захватчиков-колониалистов или принятие природы женского божества. Иногда это ведет к конфликту между феминистскими целями и мечтаниями. Я считаю, что мы можем обрести вдохновение в прошлом феминизма, а кроме того, лучше понять, почему «быть феминистками» – призыв Чимаманды Нгози Адичи ко всем – никогда не будет простым делом.
Глава 1. Мечты
В 1990-х годах, когда я, приступив к изучению истории феминизма, училась в магистратуре, случайная встреча на вечернем семинаре заставила меня глубоко задуматься о том, мечты какого рода вдохновляют феминисток. Рядом со мной сидела старшая коллега, и мы наблюдали за спором о феминистской философии. Не исключено, что наблюдала только я сама, но, так или иначе, хорошо запомнила ее носки радужной расцветки, с отделением для каждого пальца, на манер перчаток. Эта женщина показалась мне восхитительно неконвенциональной. Мы разговорились о феминизме, и меня шокировало ее замечание о том, что феминизм искоренит гендерные различия. Моя собеседница мечтала о таком мире, в котором категории «мужское» и «женское» просто окажутся лишними. Теперь, когда – осторожно или решительно – утверждаются гендерквир, трансгендер и гендерная нейтральность, эта мечта шокирует в меньшей степени, да и мои собственные воззрения сделались менее традиционалистскими. Однако в тот момент (очень для меня важный) мне стало очевидно разнообразие связанных с феминизмом утопических надежд, а также мой собственный вклад в разработку имеющихся категорий мужского и женского. Мечты – эффективный способ позволить сознанию допустить возможность изменений и инаковости. Писательница Мэри Уолстонкрафт в конце XVIII века назвала мечты «сумасбродными желаниями»: по ним можно судить о том, что именно приводит женщин и мужчин к феминистскому сознанию.
Мечты дают очень личное, глубокое представление о том, что может стать стимулом феминистской деятельности. Здесь важен контекст, в котором находится мечтатель: его семейные обстоятельства, род занятий, круг чтения, эмоциональное состояние. Но мечты привязаны также и к историческому моменту – и обусловлены контекстом, скажем, оккупации, революции, урбанизации или массового голода. Можно предположить, что феминистки начинали с малого, например с мечты о равноправии мужчин и женщин или о приобретении некоторых прав (опеки над ребенком и так далее), однако и беглое знакомство с набором феминистских идей XVIII–XIX веков свидетельствует кое о чем еще. Дерзость и поразительную неортодоксальность проектов гендерного порядка той эпохи подтверждают мечты Шарля Фурье (1772–1837) и его последователей. Фурье утверждал, что человеческое счастье зависит от осмысленного труда и свободного изъявления желания, и размышлял об испорченных нравах собственной эпохи:
Что такое молодая женщина, как не товар, дожидающийся купца, который предложит самую высокую цену? Неужели не изводят ее с детства предрассудками и не принуждена ли она согласиться на любой брак, устроенный для нее? Ее пытаются убедить, что она связана не более чем цепью из цветов. Но в самом ли деле может она усомниться в своем падении?[26 - Charles Fourier, «Marriage and the Family System», quoted in Charles Fourier, Jonathan Beecher and Richard Bienvenu (ed. and trans.), The Utopian Vision of Charles Fourier: Selected Texts on Work, Love, and Passionate Attraction (Beacon Press, 1971), 177.]
Недовольный этим положением Фурье рисует феминистскую мечту: в идеальном обществе Гармонии все без исключения – мужчины, женщины, дети – заняты творческим, привлекательным трудом, причем они выбирают для себя разнообразные задания в соответствии со своими наклонностями. Что касается половых отношений, то люди будут вольны сделать «массу любовных открытий, которые мы пока и вообразить не можем». Женщины участвуют в управлении Гармонией, которая, по мысли Фурье, охватит весь земной шар. Но средства, с помощью которых можно реализовать эту мечту, определены им недостаточно ясно, и именно поэтому позднейшие мыслители сочли его идеи утопией, а не серьезным социалистическим проектом. В 1830–40-х годах последователи Фурье во Франции, Испании, Алжире, США и других странах выступали за отказ от брака, частной собственности и привычного понимания материнства в пользу «равновесия страстей». Неконтролируемые эксперименты в общинах фурьеристов напоминают нам, что феминистское мышление отличалось в прошлом не меньшим радикализмом.
В этой главе я рассмотрю некоторые из разнообразных источников и пространств феминистского фантазирования, в том числе такие, которые пропагандируют отделение женщин от мужчин, помещают в сердцевину проекта любовь и сексуальность либо «прогресс человеческого рода». Хорошо продуманные литературные или научно-популярные фантазии здесь соседствуют с проявлениями бессознательного, с беспорядочными обрывками сновидений. Мечты – это и пространство безграничной фантазии, и симптом скрытых тревог и конфликтов, которые часто сопровождают мысли о новой жизни.
Ледиленд и Её-ленд
В 1905 году 25-летняя жительница Бенгалии Рокейя Сахават Хоссейн [Рокейя-бегум] (1880–1932) опубликовала «Сон Султаны» (Sultana's Dream) – феминистскую утопию, фантазию о технически развитой стране Ледиленд (Ladyland). Здесь мужчины пребывают в изоляции, в гаремах, а женщины, снявшие покрывала, заняли их места. Ледиленд – похожее на сад место, где широко применяются технические достижения, а также знания и навыки женщин. Рокейя-бегум описала возглавляемые женщинами университеты Ледиленда, исследования которых позволили создать экологически устойчивое сельское хозяйство. В Ледиленде у женщин в избытке воды – это автор подчеркивала особо. Ее сочинение явно создавалось под влиянием могольской культуры и садового искусства, а также на основе собственных наблюдений Рокейи-бегум за хищническим отношением к природе в Индии в эпоху британской оккупации. В «настоящем мире», утверждала Рокейя-бегум, мужчины поставили науку на службу войне. Правительницы Ледиленда, впрочем, тоже были сильны и полны решимости отстоять собственные земли. Рокейя-бегум описывает, как они используют тепловое оружие, чтобы сокрушить армии соседей-мужчин. Интересно, что проект Ледиленда не был светским. Религиозные воззрения родившейся в мусульманской семье Рокейи-бегум отличались оригинальностью. Она говорила о религии, опирающейся на любовь и истину, и писала о пересмотре «священных» отношений. В Бенгалии «священные узы» объединяют близких родственников, а браки между ними запрещены. Рокейя-бегум в шутливой манере уверяла, будто в Ледиленде круг «священных» отношений расширен, как если бы все его население образовывало «семью», и мужчины и женщины взаимодействуют свободно, безо всякого сексуального подтекста. Рокейя-бегум критиковала затворничество (purdah) женщин и ношение покрывал, но не считала ислам культурой исключительно запретов. Как и многие, она исходила из идеи восстановления прав женщин, признаваемых исламом: «То, чего мы хотим, – не милость, не одолжение. Мы лишь требуем то, что ислам дал нам 1300 лет назад»[27 - Cited in Shirin Akhtar, «East Bengal Women's Education, Literature and Journalism», in Francisca de Haan et al. (eds.), Women's Activism: Global Perspectives from the 1890s to the Present (Routledge, 2013), 110.].
Рокейю-бегум раздражало никак явно не оспариваемое согласие бенгальских мусульманок носить паранджу: «Почему вы позволяете заткнуть себе рот? Вы пренебрегли долгом перед самими собой и утратили свои естественные права…» Она решительно поддерживала женское образование, усматривая в нем путь для современниц к свободе, и сама сделала карьеру в сферах социальной помощи и женского образования[28 - Bharati Ray, Early Feminists of Colonial India (Oxford University Press, 2012).]. Для Рокейи-бегум практика держать женщин взаперти и заставлять их носить покрывало была «тихим убийцей – наподобие угарного газа». Взгляды Рокейи-бегум, отвергавшей покрывало, не противоречили взглядам большинства колониальных исследователей, считавших примитивными или варварскими женское затворничество у мусульман и детский брак и обычай сати у индуистов. Рокейя-бегум предпочла написать «Сон Султаны» по-английски, а напечатал эту утопию Indian Ladies Magazine, христианский журнал на английском языке. Сам этот выбор показывает, что своей аудиторией Рокейя-бегум видела образованные колониальные элиты. Она полагала себя частью «коренной» элиты, стремившейся «реформировать» обычаи Британской Индии. Тем не менее Рокейя-бегум активно печаталась и в изданиях на языке бенгали, а еще она открыла отделение благотворительной организации для мусульманок Anjuman-e-Khawateen-e-Islam. Она также начала переводить и использовать прогрессивные феминистские тексты из Афганистана и Англии, а в межвоенный период устраивала кампании за образование женщин[29 - Barnita Bagchi, «Ladylands and Sacrificial Holes», in Barnita Bagchi (ed.), The Politics of the (Im)Possible: Utopia and Dystopia Reconsidered (Sage, 2012).].
Образ самоуправляющейся женской общины у Рокейи-бегум во многом сходен с фантазиями ее современницы совсем с другими корнями. Шарлотта Перкинс-Гилман (1860–1935) – одна из самых известных и влиятельных феминисток начала XX века. Она занималась неимоверно широким кругом проблем, выступая в том числе за реформу костюма, предоставление женщинам избирательного права, сексуальную реформу, регулирование рождаемости и контроль над проституцией. Подобно Рокейе-бегум, Перкинс-Гилман видела в феминизме мечту о лучшем будущем. Родственники ее отца – известные борцы с общественными пороками (двоюродной бабушкой была аболиционистка Гарриет Бичер-Стоу). Увы, отец Шарлотты бросил семью, и ее детство прошло в бедности и социальной изоляции. Брата отправили в колледж, Шарлотту – нет, и ей пришлось заботиться о себе даже после того, как она вышла замуж (1884). Материальные трудности обострились после того, как в 1888 году Шарлотта ушла – довольно необычный поступок – от супруга. Находчивость и изобретательность сослужили ей хорошую службу: она сумела стать чрезвычайно плодовитой писательницей. С 1909 по 1916 год Перкинс-Гилман в одиночку издавала ежемесячник Forerunner, причем не только сама сочиняла все передовицы, статьи, книжные рецензии, стихи и рассказы в журнале, но и делала рекламу. Вот ее пылкое признание 1909 года висконсинской Holeproof Hosiery Company: «Я носила, носила, носила их, пока эти бессмертные, неуязвимые, неестественно целые чулки не наскучили мне так, что я выбросила их!»
Перкинс-Гилман пропагандировала феминизм без фанатизма, стремясь увлечь за собой «обыкновенных» читательниц. Она называла феминизм формой гуманизма, способствующей «развитию у женщин человеческих качеств и характера». Выбор легкого жанра помог Перкинс-Гилман представить альтернативы экономической зависимости женщин. Самая сложная ее утопия, «Её-ленд» (Herland), увидела свет в 1915 году, через десять лет после публикации книги Рокейи-бегум о Ледиленде. Книга «Её-ленд» написана в период, когда суфражистская кампания столкнулась со многими трудностями, связанными с катастрофическими событиями Первой мировой войны. Перкинс-Гилман нарисовала исключительно женскую общину, в которой «расовая работа» по усовершенствованию человечества осуществляется без ограничений, накладываемых мужским доминированием. На Перкинс-Гилман оказали значительное влияние теории матриархальной («гинекоцентрической») культуры как ранней формы социума. Социологи и этнографы полагали, что в древнейших обществах кровное родство и формирование собственности обусловили свержение мужчинами власти женщин. Так появилось «андроцентричное», по выражению Перкинс-Гилман, общество, в котором мужчины подчинили себе «паразитирующих», неработающих женщин.
Согласно Перкинс-Гилман, этот этап эволюции человека пройден. Женщины, как и «раса», выиграют, если общество станет более эгалитарным. Основанный на любви половой отбор приведет к возникновению «высшей расы». «Её-ленд» – способ представить, как именно все это может случиться, а также поразмышлять о возможных последствиях. В научно-фантастическом романе Перкинс-Гилман повествует об одном утопическом южноамериканском обществе, где еще в далеком прошлом женщины истребили мужчин. Через два тысячелетия партеногенеза (однополого размножения), когда на свет являлись одни девочки, общество Её-ленда выработало гуманистические ценности. Женщины там умны, физически активны и совершенно независимы от мужчин. Превыше всего ценится материнство, в том числе «социальное», то есть забота об обществе:
Желанное материнство – не исключительно личное счастье, а надежда страны… Всякая девушка дорожит им, считает его беспредельной радостью, высшей честью, самым сокровенным, самым личным, самым драгоценным.
Секса в Её-ленде нет. Одежда жителей необременительна и приятна глазу. Обитательницы страны не носят шляп, у них «короткие волосы… не забранные и блестящие; [их] костюм, сшитый из некоего легкого и прочного материала, ближе всего к длинной тунике с бриджами и дополняется обрезанными гетрами». Неизменно практичная, Перкинс-Гилман отдельно оговаривает, что в этом идеальном костюме непременно наличествуют и большие карманы. Быт полукоммунальный: в распоряжении каждой обитательницы Её-ленда – собственные спальня, гостиная и ванная. Эта мечта, вероятно, позволяла Перкинс-Гилман (которой после распавшегося брака пришлось отказаться от опеки над дочерью и которая вела полукочевую жизнь, читая лекции и произнося свои пламенные проповеди в арендованных комнатах и квартирах) сохранять надежду на перемены.
Роман Перкинс-Гилман – не только хвалебная песнь образу жизни, ориентированному на женщину. Сюжет построен вокруг открытия Её-ленда тремя мужчинами-американцами и их попытками вовлечь его обитательниц в супружеские отношения. Попытки соблазнить женщин бижутерией ни к чему не привели, и планы пришельцев, признается рассказчик-мужчина, быстро провалились:
Джефф со своими благодушными, старомодными романтическими представлениями о женщинах как о существах слабых и беззащитных. Терри с прозаическими соображениями о том, что есть две категории женщин – те, кого он возжелал, и те, кого нет.
Жительницы Её-ленда окружают незваных гостей –
в большом количестве, явно безразличные к тому, что те об этом подумают, и явно имеющие по отношению к ним некое намерение – причем явно способные это свое намерение выполнить.
Рассказчика удивляет их облик:
Рыбачки и рыночные торговки могут продемонстрировать подобную же силу, однако они грубы и неуклюжи, тогда как эти женщины выглядели прирожденными спортсменками – легкие и сильные.
Попытки мужчин при помощи оружия заполучить себе жен проваливаются, пришельцы попадают в плен и приучаются относиться к обществу Её-ленда с должным уважением, в том числе к принятым здесь формам «высшего товарищества». В конце концов мужчины породнились с женщинами Её-ленда. Перкинс-Гилман описывает, как до них постепенно доходит мысль о том, что «гиперженственность» старого мира, возможно, вредит как женщинам, так и мужчинам.
В своих публикациях и лекциях Перкинс-Гилман постоянно подчеркивала заинтересованность обоих полов в феминистских преобразованиях, основанных на взаимной любви и уважении. Но она помнила, насколько это положение ненадежно, и в «Её-ленде» подняла вопрос об изнасиловании в браке – и это в ту эпоху, когда мужья могли игнорировать согласие жен при полном одобрении судей (лишь к 1993 году положение изменилось во всех штатах и на всех территориях США). У Перкинс-Гилман один из гостей-американцев, Терри, пытается осуществить свое «супружеское право» против воли обитательниц Её-ленда, объясняя это тем, что «еще не бывало женщины, которой не нравилось бы, чтобы ее ПОКОРЯЛИ». Но попытка Терри навязать жене секс приводит в финале к изгнанию из Её-ленда всех троих мужчин.
Вы ознакомились с фрагментом книги.
Для бесплатного чтения открыта только часть текста.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
