Мы ехали теперь по узкой тропинке на самом краю ущелья. Я взглянула вниз, высунувшись из коляски, и тотчас же зажмурила глаза, испугавшись зияющей пасти черной бездны.
– Дедушка! – тихонько окликнула я старика, ехавшего за нами с конем Бэллы на поводу. – Скоро ли Бестуди?
Он тихо засмеялся в ответ:
– Скоро захотела! Торопиться некуда – успеем!
– Возьми меня в седло, дедушка! – попросила я, и старик, любивший меня, пожалуй, не меньше своей Бэллы, протянул свои сильные руки и, вытащив меня из коляски, опустил на седло Бэллиной лошади.
– Берегись, джаным, доверься воле коня и сиди спокойно, – сказал он, красноречиво покосившись на пропасть.
– Я не боюсь! – не без гордости воскликнула я.
И действительно, я больше не чувствовала страха.
Целый день ехала я по краю горной стремнины, точно вросшая в седло моего коня… Иногда я понукала его легким движением каблучка и ужасно радовалась, когда дед Магомет оглядывался назад и охватывал всю мою маленькую фигурку ободряющим и в то же время любящим взглядом.
Вдруг я заметила горного тура, выскочившего на самый край пропасти.
– Ах, – только успела крикнуть я, – смотрите!
Тур повел своими круглыми глазами и, увидев приближающуюся группу людей, мгновенно скрылся за уступом.
Нам попадались навстречу целые стада серн, прелестных и грациозных, с прекрасными умными глазами и ветвистыми рогами. Пугливые и дикие, они разбегались при нашем приближении.
Проведя еще одну ночь под кровлей горного духана, мы к вечеру наконец подъехали к аулу Беджит.
Я первая заметила его белеющие сакли и радостно закричала. Мое приветствие, подхваченное горным эхом, разбудило все еще сонного Юлико.
Еще немного – и, миновав Беджит с его большими и богатыми саклями и высокой мечетью, мы выехали в лесистую долину и стали снова подниматься – уже к аулу Бестуди, прилепившемуся своими саклями к горным склонам.
Вот полуразвалившиеся бойницы крепости, вот кривая улица, ведущая к дому деда… По ней двенадцать лет тому назад русский воин и князь увозил под покровом ночи драгоценную добычу – красавицу горянку…
Я вспомнила этот аул с первого же взгляда, несмотря на то, что была здесь совсем маленькой девочкой.
Нас встретил старый наиб[27 - Наи?б – старшина селения.] в затканной серебром одежде, с дорогим оружием у пояса. Наиб приветствовал деда с благополучным возвращением.
– Моя внучка – княжна Джаваха-оглы-Джамата, – представил он меня наибу.
– Приветствую дочь русского бека[28 - Бек – знатный человек, князь, господин.] в моем ауле, – величаво и торжественно произнес старик.
– Это отец моего жениха, – успела мне шепнуть Бэлла. – Он тоже бек, наиб нашего аула. Он важный ага… А я буду женой его сына, – не без гордости добавила она.
– И тоже будешь тогда важная! – засмеялась я.
– Глупенькая! – расхохоталась Бэлла. – А вот и наша сакля. Помнишь?
Коляска остановилась у большой сакли деда, приютившейся на самом краю аула, под навесом скалы, созданным самой природой, словно позаботившейся о защите ее плоской крыши от горных дождей.
– Вот мое царство! – и с этими словами Бэлла ввела нас под свою кровлю.
В первой комнате, устланной коврами и увешанной по стенам оружием, стояли низенькие тахты и лежали на коврах подушки. Комната эта называлась «кунацкой». Здесь дед принимал гостей, здесь пировали джигиты из своего и чужих аулов.
Комнатка Бэллы, маленькая, уютная, с выходом на кровлю, была тоже сплошь устлана коврами. Юлико рассматривал обстановку сакли любопытными глазами. Он даже на минуту оживился от своей сонливости и, взойдя на кровлю, свесившуюся над бездной и охраняемую горной скалой, сказал:
– Здесь точно в сказке! Я вам завидую, Бэлла!
Она, конечно, не поняла, чему он завидует, но, по обыкновению, рассмеялась своим заразительным смехом.
Между тем со всего аула к сакле Хаджи-Магомета бежали дети, маленькие горцы и горянки. Они с нескрываемым любопытством диких зверьков оглядывали нас, трогали наше платье и, бесцеремонно указывая на нас пальцами, твердили на своем наречии:
– Нехорошо… Смешные…
Им казались странными наши скромные, по их мнению, одежды без серебряных украшений и позументов. Даже бархатная курточка Юлико не производила на них никакого впечатления в сравнении с их собственными пестрыми атласными бешметами.
– Глупые маленькие дикари! – обидчиво произнес Юлико, когда Бэлла перевела нам их наивный лепет. А они, раскрыв свои черные газельи глазки, что-то оживленно и быстро говорили, удивляясь, чему сердится этот смешной беленький мальчик.
Вечером я заснула на открытом воздухе, на плоской кровле, где моя Бэлла сушила виноград и дыни.
Уже горы окунулись во мрак ночи, уже мулла прокричал свою вечернюю молитву с крыши минарета, когда прямо на мою низенькую, почти вровень с полом, постель кто-то прыгнул с грацией горной газели.
– Спишь, радость моя? – услышала я шепот моей шалуньи-тетки.
– Нет еще, а что?
– Хочешь, покажу моего жениха, молодого князя? Он у отца, в кунацкой. Иди за мной.
И, не дожидаясь моего ответа, Бэлла, ловкая и быстрая, как кошка, стала спускаться по крутой лестнице. Через минуту мы уже прильнули к окну кунацкой… Там было много народу, большей частью седые, важные горцы. Был тут и старый бек – наиб аула, встретивший нас по приезде. Среди всех этих старых, убеленных мудрыми сединами людей ярко выделялся стройный и тоненький, совсем юный, почти ребенок, джигит.
– Это и есть мой Израил! – шепнула мне Бэлла.
– Красивый мальчик! – убежденно заметила я. – Зачем они собрались, Бэлла?
– Тсс! Тише, глупенькая… Услышат – беда будет. Сегодня они с отцом принесли моему отцу калым[29 - Калы?м – выкуп; по обычаю горцев, жених дает родителям невесты деньги за нее.]. Сегодня калым, через три дня свадьба… Продали Баллу… «Прощай, свобода!» – скажет Балла… – грустно заключила она.
– А разве ты не хочешь выйти за Израила? – заинтересовалась я.
– Страшно, джаным: у Израила мать есть, сестра есть, и еще сестра, много сестер… Всем угодить надо… Страшно! А, да что уж там, – неожиданно прибавила она и вдруг залилась своим раскатистым смехом, – свадьба будет, новый бешмет будет, барана зажарят, палить будут, джигитовка… Славно! И все для Баллы!.. Ну, айда, бежим, а то заметят! – и мы со смехом отпрянули от окна и бросились к себе, разбудив по дороге заворчавшую Анну и Юлико.
Через три дня была свадьба…
Балла с утра сидела в сакле на своей половине, где старая лезгинка, ее дальняя родственница, убирала и плела ее волосы в сотни тоненьких косичек. Здесь собралось немало лезгинских девушек – поглазеть на невесту. Тут была стройная и пугливая, как серна, Еме, и Зара с недобрым лицом, завидовавшая участи Бэллы, и розовая Салеме с кошачьими ухватками, и многие другие.
Но Бэлла, почему-то переставшая смеяться, жалась ко мне, избегая общества своих подруг.
– Нина, светик, яхонтовая… – шептала она, быстро и часто целуя меня в глаза, лоб и щеки.
Она волновалась… В белом, шитом серебром бешмете, в жемчужной шапочке, с длинной, мастерски затканной чадрой, с массой запястий и ожерелий, которые поминутно позвякивали на ее тонкой смуглой шейке, Балла казалась красавицей.